* * *
Грешно нам люди в ноги кланяться,
Еще грешней поклоны принимать;
Ведь после смерти с нас одно останется,
Одно, на что могли мы уповать
В минуты горькой, своевольной, страшной,
Неврозной нашей прихоти судьбы.
Не уж-то верите в явленье ненапрасной
До пола сгорбленной старушечьей спины?
А я, хоть не старушка и не нищая,
Стояла на коленях перд тобой,
Просила жалости, как пищи, я
Своею исповедью и своей слезой.
Упала на руки, колени обхватила
И зарыдала, телом всем тресясь,
Ты гладил мои волосы, но стыла
Моя щека, к руке твоей прижась.
* * *
Она открыла больные глаза и стала смотреть. Сначала ничего не было видно, только темнота. Но постепенно, сантиметр за сантиметром зрение разрывало царивший кругом мрак, пока не уперлось в серый потолок над ней. Хотя почему серый? Все-таки он был белым. Но она смотрела больными глазами.
Повернув голову, она коснулась щекой мокрой наволочки. Жар прошел? Вроде да. Она перепотела, и теперь все было впорядке. Она полежала еще минуту, смотря развернутой головой на обои. В цветочках. Потом опять повернула голову и зарылась носом в подушку, пытаясь задохнуться.
Ноги медленно елозили по сбившейся простыне, пытаясь ее разгладить. Не получалось. И это очень сильно ее раздрожало. Она решила задохнуться попозже. Сначала распрямит простынь, а потом продолжит. Она всегда любила гладкость, и не могла заснуть в сбившихся простынях.
Но встав с кровати, она передумала и пошла в ванную, где в большом зеркале на нее уставились больные глаза. Они смотрели на нее, словно из того мира фотографий, где у всех красные глаза, а все остальное, как положено, человеческое. Она наклонилась к зеркалу и оттянула нижнее веко. Тут же лопнул сосудик и на палец брызнула кровь. Теперь моргать глазом стало больно.
На крючке висел халат, согласившийся облачить в себя ее липкое от пота тело. А на улице его сушил ветер. Теплый августовский ветер, набрасывающийся на тело мягкими круглыми облаками, поглаживая своими невидимыми руками. Пот оставался только на лбу, противный холодно-жаркий. И все время хотелось завязать волосы в пучок или вовсе от них избавится.
Она огибала дом за домом, уже сбившись с маршрута. Небо посветлело, вытесняя звезды. Больше на небо она не смотрела. Она решила с этих пор смотреть на мир больными глазами, и никак иначе. И никогда не оттягивать нижнее веко, так как потом становится больно и идет кровь.
Дойдя до лавочки, она остановилась и потрогала ее. Не окрашено. Старая привычка из той жизни. Прямо - пруд. Вода гладкая, ровная. Как ей и нравилось всегда. Никаких складок, никаких крошек. И прохладная должно быть.
А лоб все горел. И глаз дергало от боли.
Она легла на лавку и свернулась в комочек. Так она лежала 17 лет назад внутри матери и не думала об этом мире. И, наверно, не хотела думать.
Горячая рука дотронулась до ее обнаженной ноги.
Опять горячее. Нет! Как хочется холодного, даже ледяного. Лоб горит. Глаз дергает.
- Живая, - сказала рука. - Молодая. Без трусов. Слышь? Иди сюда.
Шаги остановились напротив ее головы.
- Давай разгибай ее, - сказали шаги.
Горячие руки схватили и разогнули. Больные глаза смотрели прямо.
- Да ну ее! Она больная вся! - сказали горячие руки.
- Может помочь? А? Слышишь? - кричали ей в лицо шаги.
Больные глаза моргнули пару раз и застыли. Голова упала на бок. Прямо напротив остановившихся глаз был пруд с гладкой прохладной поверхностью.
- Ай, бля! Жмурик!
- Давай хватай ее.
Тело подняли и убрали с лавки. Глаза все смотрели на воду. Она приближалась с каждой секундой. Наконец стала так близко, что нос мог бы почувствовать запах гниющих мхов и ила. Всплеск, и по поверхности открытых больных глаз покатились мягкие круглые волны воды, прохладные и успокаивающие.
Все было ровно и гладко. Никаких складок. Жар прошел? Вроде да.
* * *
Я не буду с Вами разговаривать
И не разозлюсь на Ваш оскал,
Прекращу на лепестках загадывать
И к улыбке повода не дам.

Все, что было постараюсь вычеркнуть.
Вы же постарайтесь мне простить,
То что, будучи такой обычною,
Не умела вас развеселить,

Не умела улыбаться правильно,
Томным взором Вам в глаза глядеть,
И в постели громко не кричала я,
И дала яичнице сгореть,

Что порой бывала я лохматая,
Неумело красила глаза,
И друзья Вам говорили: "Простоватая,
И угрюмая, и вовсе не своя".

Но мое последнее желанье
Ты исполни - каверзы не жди.
Обещай одно мне на прощанье:
Что ты будешь счастливым в любви!

* * *
Машина никак не заводилась. Еще раз, еще и еще поворачивался ключ. Ничего. Гудение затихало и прекращалось, но ничего не происходило. Хотя... как же!
"Как же! - подумала она. - Если не везет, то во всем! Черт! Ну пожалуйста! Блин!"
Машина упрямо и безнадежно стояла. Тогда девушка открыла дверцу и бросилась вон. В кусты. А через них, на шоссе. Несколько минут она бежала не оглядываясь. Ни одной машины. Ровную, новую дорогу освещала полная луна. Туч не было, но было много звезд. И полная луна. На несколько километров по обе стороны дороги тянулось поле, а дальше лес. Полная луна и полные штаны страха.
Когда бежать больше не было сил и покалывание в боку стало невыносимым, девушка пошла пешком. Вроде бы тихо, но все так же страшно.
Она то и дело оглядывалась назад, туда, откуда выбежала и куда лучше не возвращаться. Да она и не вернется, как бы не случилось и не повернулось все на свете! Хотелось одного - убраться поскорее и подальше.
"Что же никто не едет?"
И вот появилась машина. Точнее сначала появились два сферических кружка света от фар. Машина пронеслась на бешеной скорости, развернулась через дорогу и подъехала к девушке.
- Вам куда, барышня?
- Да хоть куда! В город!
Она села, закрыла дверь, и машина рванула вперед.
Только когда отъехали, она обратила внимание на водителя. Ковбойская шляпа, ковбойская куртка, в зубах трубка из дешевого дерева... нет не дешевого, а плохого, гнилого, испещреного и изъеденного. Неприятный запах стоял в салоне, кожаная обивка сидений была липкой, словно их неделю назад полили киселем; кое-где взгляд натыкался на прилипших к обивке мух; их тельца, видно, на самом деле приклеились к чему-то и так и остались в этом "чем-то" до своей смерти.
Девушка смотрела на эти маленькие черные комочки, а потом судорожным движением схватила один из них и засунала себе в рот, под язык и начала рассасывать как сладкий леденец. Проглотив расплющенную языком массу, она потянулась за другим. Но тут взгляд ее упал на зеркало. В нем она увидела лицо водителя, который нахмурившись смотрел на нее. Она растерялась, потом испугалась, вспомнив то место, которое только что покинула, и выпрямилась на сиденье.
- Это что же такое? - спросил он ее. - Никак ты проголодалась?
Девушка молчала. Тогда он обернулся к ней лицом и наклонился вперед. Серое лицо, от которого веет холодом и свежевырытой могилой, невидящие белые глаза без зрачков, фиолетовые губы, зажавшие гнилую трубку, по дереву которой ползают маленькие, точащие его черви.
Он протянул правую руку и вытер пальцем кровь на щеке у девушки. Потом его рука скользнула вниз, легла на шею, и его давно обесчувственные пальцы нащупали две маленькие, свежие, слегка кровоточащие дырочки.
- Чуть-чуть испугалась? - сказал он, ласково гладя ее по лицу и шее.

Машина давно стояла на обочине, далеко от "того" места. Ковбой кормил девушку, сажая мух себе на пальцы и приглашая ее облизать их. А она, проглотив очередную порцию, целовала его фиолетовые губы и дарила ему свое пока еще теплое дыхание.