http://supercalifragia.livejournal.com/728658.html

Счастливой будет пусть любовь,
Но о любви иной
Моя баллада про герань
И вихрь ледяной.

Он в полдень увидал ее
В оттаявшем окне,
Где весело ручной щегол
Насвистывал над ней.

Однако, увидав герань,
Буран метнулся прочь
И снова прилетел к окну,
Когда настала ночь.

Он ведал все про снег и лед,
Студеный день и тьму,
А вот любовь была совсем
Неведома ему.

Буран кружил перед окном
И тяжело вздыхал,
Что дружно подтверждают все,
Кто в эту ночь не спал.

Он так томился, что герань
Почти уже была
Готова с ветром улететь
От света и тепла.

Но так и не смогла ему
Сказать ни "да", ни "нет"...
За сотни миль от тех окон
Буран встречал рассвет.

Мне, наверно, плохую услугу

Сослужил поутру календарь.

Память бродит и бродит по кругу,

Истощая привычный словарь,

И цепляется все за детали,

Утверждая, что все на плаву.

Мы роман до конца прочитали,

А он новую пишет главу.

Здесь для тебя Flash открытка

Поскольку в силу территориальной уленности я тебе сама тортик испечь не могу, то посмотри на открытку повнимательнее, пожалуйста!:)

В седьмом классе впервые в жизни я подралась. Подралась я потому, что долго, целых десять минут почти рассказывала своей тогдашней лучшей подружке Ветке о своей любви, а она меня не то что не выслушала сочувственно, а вовсе даже наоборот - слушая меня, все темнела и темнела лицом, потом стала пытаться меня перебить, но не так - то просто было остановить рассказ влюбленной меня. Я все расказывала и рассказывала - о том, как он прекрасен, о том, как он сделал вот то и вот это, и как за это я начала его любить все больше и больше - в общем, я токовала
Но на исходе десятой минуты Ветка все же вскочила со своего места и начала кричать мне прямо в лицо ужасные вещи. Например, то, что мы с ним никогда не встретимся. А если даже встретимся, то он никогда и ни за что меня не заметит. Потому что я его недостойна. А вот она - она по-настоящему любит этого человека. И она добьется того, чтобы его увидеть. И того, чтобы с ним познакомиться. И он ее заметит, и полюбит. И вообще, она лучше пионерка, чем я, а он, как настоящий коммунист, не сможет этого не оценить. А я вообще асоциальный элемент, потому что я на субботники не хожу, или хожу через раз, макулатуру толком не собираю, общественной работы в дружине школы не веду, и вообще - почти что фашистка.
Вот от этой "фашистки" у меня потемнело в глазах. Честно говоря, даже не помню, что дальше случилось, но подрались мы как следует, до выдранных волос и ссадин на щеках. Настолько как следует, что нас отвели к нашей классной - чтобы она нас рассудила и утихомирила по возможности.
- В чем дело? - спросила она у нас. - Из-за чего вы подрались?
Мы молчали, как воды в рот набрали.
- Это они из-за Штирлица, - доложила Галя, которая все и всегда рассказывала учителям. - Они его не поделили.
И фыркнула, добавляя:
- Можно подумать, только они вдвоем его любят!

Его любили не только мы вдвоем. Его любили все. Из-за него происходили вот такие глупые и смешные девчоночьи драки и расстройства, пустели улицы, когда начинались "Семнадцать мгновений", и по сю пору мне пережимает горло, когда я слышу эту чудную, накрепко связанную с ним ржавой цепью ассоциаций музыку Таривердиева. Он был очень похож на фотографии моего папы в молодости, и так и воспринимался - как близкий родственник.
И как всегда в таких случаях бывает, я не могу поверить, что его больше нет.
Не могу и не хочу.
Все равно он здесь, навсегда, с нами. Где-то там, с журавлями, которые летят по небу в том абсолютно душераздирающем эпизоде, где главное - это музыка и его глаза. Где-то там, в весеннем лесу, в весне, о которой фрау Заурих в том самом фильме говорит, что она - победа над смертью.

На одном из моих юзерпиков - Дороти из Страны Оз, то есть маленькая Джуди Гарленд. Незадолго до того она еще была никому не известной девочкой по имени Фрэнсис Гамм. Начиная с этого момента, ей будет суждена долгая и яркая слава, которая не помешает ей однажды сказать:

«Если я такая легенда, то почему я так одинока? В ночной тишине больше мечтаешь о нежном слове одного человека, чем об аплодисментах тысяч людей».

Интересно, что-нибудь в этом мире спасает от одиночества?

Нет, я знаю ответ, и он спасает - но все-таки...

Ну и вот она,  самая красивая женщина Голливуда:

Был темный осенний вечер, много лет назад. Мой спутник и я шли потемному парку к маленькому зданию провинциального музея на окраине города. Было темно, холодно, зябко, и нашему "вместе" оставалось каких-нибудь пара месяцев. Мы вошли в здание музея, и - увидели. Вот это:

И это:

И еще вот это:

И это оказалось настолько горящим, теплым и нежным, чтоя  смогла до сих пор сохранить теплые воспоминания о том холодном сыром вечере, который стал одним из последних вместе с тем человеком. Мы встречаемся теперь, иногда. И вспоминаем золото их картин в музейном зале, а не тогдашнюю промозглую бесприютность. Ars longa - что уж тут ещескажешь.

Опять!!!!

- Опять! Натальиванна, опять! Опять, вы меня слышите?!
- Что случилось, Зиночка? Что ты кричишь?
- Так опять же!
- Что опять, расскажи толком! Ты уже второй год Зинаида Николавна, а ведешь себя как Зиночка до сих пор!
- Да я б не вела! Но опять же!
- Так. Сядь. Уймись. И расскажи мне последовательно, что за «опять» произошло.

Директор школы Наталия Ивановна усадила молодого специалиста Зиночку Плотникову на диван, всучила ей в руки платок, и приподняв очки классическим жестом директора из «Ералаша», посмотрела на нее внимательнейшим образом.

Зиночка жадно схватила платок, высморкалась, разрыдалась, и только проделав все эти, безусловно, необходимые действия, приступила к своему душераздирающему повествованию.
Из рассказа ее вот что получалось:
В 7 классе «Б» Земляникин подрался с Клюквиным.
Вообще-то Земляникин ботан и отличник, а Клюквин – воплощение мирового зла на территории школы N 12345.
Она, Зиночка, всегда решительно пресекает факты детской агрессии.
Но в этом случае ей, Зиночке, трудно осудить агрессора Земляникина.
Потому что Клюквин опять ВРЕТ.
Невзирая на обещание, данное прилюдно всему классу на последнем классном часе.
И врет безобразно, с особым цинизмом.
Что он говорит? Ну нет, этого она даже повторять не хочет. Полный абсурд, бред и издевательство над здравым смыслом. Да-да, над здравым смыслом – и что не менее важно – над ней, Зиночкой.
Нет, конечно, если Натальиванна настаивает, она расскажет, но …. Ну, в общем, она ни за что не ручается, вот что ей Клюквин сказал, то и передаст.

Так вот: он сказал, что дома, в горшке, у него расцвела развесистая клюква. Более того, он на этом настаивал.
К нему домой? Нет, конечно, не ходила. Что ж она, совсем наивная девочка, что ли, по таким поводам к ученикам домой ходить? А если это специально, чтоб поставить ее в смешное положение и подорвать ее авторитет? А он уже и так в прошлый раз пострадал, когда Клюквин рассказал, что у него дома живет гиппогриф – такой же, как в «Гарри Потере». Ведь чего только не делал, чтоб доказать?! След копыта – и тот приносил. А потом выяснилось, что он специально в зоопарк ходил и с лошадью Пржевальского о чем-то договаривался, вот вам и след. И весь 7 класс «Б» над Зиночкой смеялся. Громко. Ну конечно, любя. Знаем мы их.

На этом беседа Зиночки и Наталии Ивановны прервалась. Дверь открылась, и в директорский кабинет ввели злополучного Клюквина. Одежда его недосчитывалась нескольких пуговиц, пары малозначащих деталей типа манжет, и обута у него была лишь одна нога. В руках его был горшок, а в горшке растение. Оно цвело какими то мало выразительными желтыми цветками, а его усы, казалось, расползались по всему, что встречалось на их пути.

Наталия Ивановна внимательно на него посмотрела.

- Подрался?
- Подрался.
- Из-за клюквы?
- Из-за клюквы.
- А это она?
- Она.
- Развесистая?
- Развесистая.
- Ну молодец. Выращивай ее и дальше. Только больше не дерись.
- Угу. Спасибо, Натальиванна!

Дверь хлопнула, протопали ноги по коридору. Зиночка ошарашено молчала. Через пять минут она произнесла:

- Натальиванна! Но это же не была клюква!!! Клюква же не бывает такой …. Развесистой…Как же Вы….
- Иди на урок, Зиночка, - сказала Наталия Ивановна. - Иди, милая. Поработай с мое. Увидишь, что все бывает. Даже еще и не то...

Когда-то давно, много лет назад, была профессия - фонарщик. Он зажигал в городе огни, и кому-то от этого становилось теплее. Сейчас фонари зажигаются сами, но горят они холодно, потому что ничьи руки не согревают их.
Хочешь, я буду каждую ночь зажигать фонарь у твоего дома?

Иногда, когда портится погода и настроение не очень, я забираюсь под одеяло и читаю - нет, вы этого не слышали, нет!:) - но все-таки читаю романы Татьяны Устиновой. Нет, это, конечно же, макулатура. Конечно же. Я в курсе. И ситуаций таких не бывает в жизни - если кто о жизненности, и чувство вкуса там страдает порой - если кто о стилистике, и вообще это развесистая клюква - если кто о великой русской литературе. Но читаю все равно, из-за совершенно прекрасного чувства уюта, которое от них возникает - в тех частях, где забываются все рекламные цели, и где уже по фигу интрига, и где героиня мечтает о собаках, белках, старых парках, чашке чая из старинного чайника, cолнечном осеннем утре, и все это не в одиночку, а с тем, кого моя подруга из Новой Зеландии называет soul mate - то есть друг твоей души, ее вторая половина. Ведь что тут скажешь - как об этом не мечтать, если за окном сплошная серость и промозглый холод, и назавтра на работе ждет проблема за проблемой, и проездной потерялся в автобусе уже который раз, и самое главное - тебя вчера так и не назвали тем именем, которого ты так ждала.

Иногда ощущаешь, что не можешь без облаков и неба.

св. мученица Ирина

- Ну отчего? - спрашивал он ее.  - Отчего? Почему мне нет нигде покоя, как нормальному человеку? Ничего не подходит, ничего.
- Ну, во-первых, я не знаю, кто такие нормальные люди, - отвечала она ему - я, например, ни разу не встречала. Во-вторых, о чем ты говоришь? ты художник, а значит, о какой нормальности речь? -не смеши меня. И, в-третьих, я думаю, что все же смогу тебе что нибудь подобрать.  Вот посмотри! - и она щелкнула пальцами. 
От ее щелчка стена его темноватой комнатки поехала в сторону, не обращая ни малейшего внимания на его полувозмущенные, полуизумленные восклицания. Вместо дощатого, много дней не метеного и немытого, но все же прочного пола под ногами у них закачалось дно лодки, а в лицо, откуда ни возьмись, полетели брызги. На носу лодки стоял рыжеватый плотный человек с шестом в руках, и меланхолично отталкивался от речного дна, мурлыча что-то себе под нос. Лодочка медленно плыла по неторопливой, извилистой реке, берега которой были обсажены плакучими ивами. То там, то сям мелькали сады, в которых дети играли в мяч, деревья, под которыми сидели одинокие юные девушки с книжками на коленях и гуси, спустившиеся к самой реке. Видимо, они плыли на запад, потому что перед ними неторопливо заходило солнце, а в домах начинали загораться огоньки - горожане возвращались к своим очагам, к ужину и к уютным креслам у камина.
- Ну как? - отвлекла она его от наблюдений. - Подходит? Нет?
Он покачал головой.
_ Слишком большая идиллия для меня, - сказал он. - Я не заслужил.
- Ну это, положим, не тебе судить, - усмехнулась она чему-то, - но, так и быть, пойдем дальше. Посмотри на это, - и пальцы снова щелкнули.
Стена снова поехала - и вдруг выяснилось, что теперь они сидели у моря. Вверх по склону крутого холма полз маленький городок - разноцветный, пыльный, весь будто бы выгоревший на солнце. Они сидели на перевернутых лодках у самого берега, а рядом с ними  заканчивал свой день рыбный рынок. Вдалеке в море белели паруса, а водная гладь блестела под солнцем так, что глазам было больно. Ветер шевелил волосы, а по склону холма вверх тянулась алая пунктирная линия - последние маки в этом году.
- Ну? - посмотрела она на него. - Как тебе такая перспектива?
- Нет, - отказался он вновь. - Здесь слишком пустынно. А мне нужен сюжет, нерв, фактура.
- А на тебя не угодишь, - усмехнулась она. - Ладно, еще одна попытка.
И вновь стена сдвинулась со своего места, и на этот раз они оказались сидящими на крыше.
Крутой скат крыши уходил вновь, перетекая в такой же, но чуть менее пологий. По этому почти пологому скату кралась кошка в охоте за воробьем. Из окна мансарды тянуло дымком - кто-то, видно,  раскуривал сигару. Оттуда же доносилась скрипичная мелодия, и неизвестный музыкант никак не мог довести музыкальную фразу до конца, сбиваясь снова и снова. И вдруг она прозвучала, и ее продолжил чистый и высокий звук флейты, донесшийся с другой улицы. Оба инструмента будто бы образовали мостик, под которым внезапно застыли двое влюбленных, медленно шедших в обнимку неизвестно куда. Они отразились в стеклах маленького кафе на бульваре, в котором я сидела за чашкой кофе, обдумывая название своей будущей сказки, и в этот миг мне стало ясно, как я его назову.   "Городская легенда!" -воскликнула я, неизвестно к кому обращаясь.

В тот же самый миг, когда я придумала название, художник на крыше вдруг вскочил на ноги.
- Да! - внезапно воскликнул он, обращаясь к своей Музе. - Это мне подойдет. Это именно то, что я искал так долго. Мир легенд большого города. Нет ничего, что могло бы оказаться лучшей натурой.- Ну отчего? - спрашивал он ее.  - Отчего? Почему мне нет нигде покоя, как нормальному человеку? Ничего не подходит, ничего.
- Ну, во-первых, я не знаю, кто такие нормальные люди, - отвечала она ему - я, например, ни разу не встречала. Во-вторых, о чем ты говоришь? ты художник, а значит, о какой нормальности речь? -не смеши меня. И, в-третьих, я думаю, что все же смогу тебе что нибудь подобрать.  Вот посмотри! - и она щелкнула пальцами. 
От ее щелчка стена его темноватой комнатки поехала в сторону, не обращая ни малейшего внимания на его полувозмущенные, полуизумленные восклицания. Вместо дощатого, много дней не метеного и немытого, но все же прочного пола под ногами у них закачалось дно лодки, а в лицо, откуда ни возьмись, полетели брызги. На носу лодки стоял рыжеватый плотный человек с шестом в руках, и меланхолично отталкивался от речного дна, мурлыча что-то себе под нос. Лодочка медленно плыла по неторопливой, извилистой реке, берега которой были обсажены плакучими ивами. То там, то сям мелькали сады, в которых дети играли в мяч, деревья, под которыми сидели одинокие юные девушки с книжками на коленях и гуси, спустившиеся к самой реке. Видимо, они плыли на запад, потому что перед ними неторопливо заходило солнце, а в домах начинали загораться огоньки - горожане возвращались к своим очагам, к ужину и к уютным креслам у камина.
- Ну как? - отвлекла она его от наблюдений. - Подходит? Нет?
Он покачал головой.