ДОМ АСТЕРИОНА
Произвела на свет царица сына, и нарекли
его Астерионом.
Аполлодор, «Библиотека», III,1
Знаю, что меня обвиняют в высокомерии, и, может быть, в мизантропии, и, может быть, даже в безумии. Эти обвинения (которые я когда-нибудь опровергну) абсолютно беспочвенны. Верно, что я не выхожу из дома, но верно и то, что его двери (которым нет счета ) круглые сутки отперты для людей и животных. Пусть входит всякий, кто пожелает. Он не найдет здесь ни общества знатных женщин, ни пышного убранства дворцов, но обретет покой и уединение. А посему сыщет дом, равного которому нет на свете. (Лжет тот, кто думает, что нечто подобное есть и в Египте.) Даже мои ненавистники вынуждены признать, что в доме вовсе нет мебели. И еще одна забавная особенность моей жизни: я, Астерион, живу узником. Надо ли напоминать, что все двери не заперты и что на них нету задвижек? Впрочем, однажды вечером я вышел на улицу и если к ночи уже возвратился, то потому, что меня взял ужас при виде плебеев, их лиц, плоских иабсолютно бесцветных, как ладонь. Солнце уже зашло, но испуганный плач ребенка и пронзительный вопль из толпы дали понять, что я узнан. Люди падали ниц, молились, бежали. Одни кинулись к колоннаде Храма Факелов, другие запасались камнями. Кто-то, помнится, бросился в море. Недаром моя мать — царица; не могу я уподобиться простолюдину, даже если бы того требовала моя скромность.
Все дело в том, что я — единственный в своем роде. Меня вовсе не интересует то, что один человек может поведать другому; как философ, я полагаю, что искусство писания не есть средство общения. Раздражающие и банальные мелочи не отражаются в моем сознании, предназначенном для большего; я никогда не мог взять в толк, чем различаются буквы. Благое намерение научиться читать так и осталось втуне. Иногда я об этом жалею — было бы легче коротать долгие дни и ночи.
Конечно, и у меня есть свои развлечения. Подобно разъяренному барану, я ношусь по каменным галереям, пока без сил не падаю наземь. Я прячусь в тени фонтана или за углом галереи, будто от кого-то спасаюсь. Иной раз падаю с плоских крыш и разбиваюсь до крови. Бывает, вздумаю поиграть в спящего — закрываю глаза и шумно дышу. (Порой я действительно сплю, ик моему пробуждению вечер уже смывает краски полудня.) Но всем играм я предпочитаю мысленно рисовать второго Астериона. Воображаю, что он навещает меня и я показываю ему дом. С превеликим почтением говорю ему: «Теперь мы возвращаемся к исходному месту», или: «Теперь мы входим в другой патио», или: «Я говорил, что тебе понравится этот сток", или: "Сейчас увидишь песочный фонтан», или: «Смотри, как разветвляется погреб». Иногда я перепутываю слова, и мы оба от души смеемся.
Я забавляюсь не только этими играми, я много думаю и о доме. Все части дома не единожды повторяются, каждое место есть в то же время другое место. Нет одного водоема, одного патио, одного водостока, одних яслей: их четырнадцать (бесконечное множество) — яслей, водоемов, патио, стоков. Дом так же велик, как мир; лучше сказать — это мир. Однако, преодолев все патио с водоемами и запыленные галереи из серого камня, я вышел на улицу. Там увидел Храм Факелов и берег моря. Я сразу не понял, только ночь мне открыла, что их тоже четырнадцать (бесконечное множество) — храмов у моря. Все повторяется неоднократно, четырнадцать раз, но лишь двое на свете, кажется, неповторимы: сверху непонятное солнце, снизу — Астерион. Может быть, это я сам создал звезды, и солнце, и колоссальный дом, но не помню.
Каждые девять лет в дом входят девятеро, дабы я освободил их от бед и горестей. Как заслышу их голоса и топот под сводами каменных галерей, бегу с радостью им навстречу. Вся церемония длится считанные минуты. Они падают друг за другом, я даже не успеваю руки запачкать кровью. Они так и лежат там, где пали; по их трупам мне легче распознавать галереи. Я не знаю, кто они, но один из них как-то, в час своей смерти, предрек появление моего избавителя. И с тех пор меня не мучает одиночество, ибо я знаю, что существует мой избавитель и он восстанет из праха. Если бы мой слух мог различать шумы мира, я бы услышал его приближение. Пусть бы он перенес меня в такое место, где нет бесчисленных дверей и коридоров. «Каким же будет мой избавитель? — спрашиваю я себя. — Будет ли это бык или человек? А может быть, это бык с лицом человека? Или он будет таким же, как я?»
Луч утреннего солнца осветил бронзовый меч. Высохла последняя капля крови.
— Поверишь ли, Ариадна, — сказал Тесей, — Минотавр почти не сопротивлялся.
это один из рассказов Борхеса,маленький, но долго после него отходила
такой одухотворенный, таинственный,,,
