- Сделал что?

Он и вправду не понимал, о чём его спрашивают. За последнюю неделю он не сделал ничего плохого, в чём мог укорить себя, как, впрочем, и хорошего.

- Олег, у нас с вами только одно дело, вы же знаете, что остальные ваши дела меня не интересуют. И это дело, которое я доверил вам, получило совершенно иной оборот. Вот я и спрашиваю: как вы это сделали?

- Я что-то пропустил?

  Олег был ошеломлён таким напором, он много лет знал своего шефа и никогда не видел его таким. Тот был не то что взволнован, а, скорее, растерян и радостен одновременно. Такое сочетание было весьма необычным, и не слова шефа, но именно эта необычность приковала внимание Олега.

- А вы не знаете? Ах, ну да, вы же только пришли… Олег Владимирович, за то время, что вы отсутствовали, а отсутствовали вы вечер и ночь, ваш больной, вернее наш с вами больной, совершенно поправился. Он не являет никаких признаков болезни, а ведь вчера он был очень тяжёлым. Виктор Вениаминович нетерпеливо встал со своего кресла, наклонился к Олегу, положил руки ему на плечи и, глядя в глаза, горячо прошептал:

- Олежа, золотой Вы мой, Вы понимаете, что Вы сделали? Вы же вылечили его вообще! Первые анализы готовы, я боюсь сглазить, но утренний осмотр показал, что этот пациент не то что не болеет, Олежа, он вообще никогда не болел этой болезнью. Никаких признаков заболевания вообще!

Горячий торопливый шёпот ввёл Олега в смятение: как такое может быть? Горячий шёпот шефа перешёл на хрип. Высказав всё, что у него было на душе, он закашлялся, вернулся в своё кресло, откинул голову, ослабил галстук и дал себе немного отдохнуть. Спустя минуту он через селектор попросил чаю себе и Олегу. Они сидели молча. Олег думал. Шеф ждал, что он скажет.

Хлебнув несколько раз чаю, Олег начал:

- Всё, что вы рассказали, весьма удивительно для меня. Действительно, вчера я имел необычный опыт с нашим общим больным и, как мне показалась, достиг некоего результата. Но в моём представлении не соотносятся те результаты, о которых говорите вы, профессор, с теми усилиями, что приложил я. Поймите, это как-то непропорционально. Это то же самое, как если бы я подымал пудовую гирю, а на самом деле поднял бы над собой грузовик. Я весь вечер думал об этом опыте. Представляете, даже Библию с дедом обсуждал.

Они оба улыбнулись. Улыбка у Олега вышла какая-то извиняющаяся. У профессора же – скомканно-удивлённая. После недолгой паузы, повисшей в воздухе, шеф поинтересовался:

- И что же, к каким выводам вы пришли?

Его интерес был искренним, и всё же в нём чувствовалась какая-то доля скептицизма. Он не мог не верить в происходящее, и всё же здравый смысл и врачебный опыт хором кричали ему в уши, что такого не может быть, потому что… не может быть.

Олег взглянул в глаза шефу и, медленно проговаривая слова, спросил:
- А Вы точно хотите это знать?

Вопрос поставил Виктора Вениаминовича в тупик. Действительно, а хочет ли он это знать? Ломать стереотипы легко, когда тебе двадцать лет, труднее в тридцать, в сорок почти невозможно, а в шестьдесят, пожалуй, разрушительно не только для стереотипов, но и для психики. Опустив глаза вниз, Виктор Вениаминович пристально начал рассматривать узор на чайной чашке, ощупывая его пальцами, как будто хотел убедиться, что он существует не только в его глазах, но и на самом деле.

- Не знаю, не знаю… Всё так удивительно и неожиданно для меня. Конечно же, Олег, Вы сделали чудо. Не скрою, нам ещё предстоит убедиться, что это так, но я сам осматривал больного, сам видел его анализы. Если в лаборатории не спутали его анализы с чьими-то ещё… В общем, это выше моего понимания.

Профессор виновато улыбнулся, мельком поднял глаза:

- Но факты - вещь упрямая, Олег.

Он мельком повернул голову к окну, как бы ища поддержки того, кто мог бы стоять у него за плечом.

- Дурак я старый, мне бы радоваться этим обстоятельствам, а я места себе не нахожу…

Олег прекрасно понял своего шефа, понял всё, что творилось у него на душе.

- Виктор Вениаминович, я не искал магических приёмов, не нашёптывал заговоры, не махал чудодейственными травками у него перед носом, не заставлял его есть кладбищенскую землю.

Они оба улыбнулись, и это немного разрядило атмосферу. Олег продолжил:

- С некоторых пор я понял кое-что о силе разума. Действительно, я ощущаю свой разум таким же оформленным органом моего тела, как, скажем, рука или нога. Да-да, не удивляйтесь, именно в этом секрет. И, как вы можете в руках держать чашку и делаете это сейчас, так и я своим разумом могу удерживать то, что подвластно разуму.

- Например, болезнь?

Брови профессора удивлённо поднялись, и в глазах его забрезжил огонёк понимания.

- Вот именно, вы попали в самую точку. В размышлениях своих я пришёл к выводу, что болезнь – это очень редко дисфункция. Гораздо чаще болезнь – это, скорее, вполне материальная вещь, чем совокупность факторов, и состоит она из той же материи, что и разум. А раз так, то разумом можно перемещать её, болезнь, управлять ею, и даже вытеснять её из организма больного.

- То есть Вы хотите сказать, что для вашего разума, то есть для вас, причины болезни являются столь же материальными объектами познавания, как кошки, собаки, попугаи?

От этой мысли Виктор Вениаминович так воодушевился, что встал с кресла и начал оживлённо ходить по комнате, держась за подбородок.

- Ну да, ну да, так оно становится понятно… А что, если… А как же это… Остановившись, он замер и, устремив свой взгляд на Олега, с интонациями удивления в голосе спросил:

- Скажите, Олег, а что для Вас болезнь, как Вы её чувствуете? Тот собрался с мыслями и, вытирая пальцами лоб, медленно ответил:

- Видите ли, это не так просто понять…

И тут же, найдя подходящую мысль и оживившись, начал объяснять: -Ну, вот представьте себе, что Вы общаетесь с собеседником, ну, например, со мною. А теперь представьте себе, что мы общаемся по телефону, не видя друг друга. И тут же представьте себе, что телефонная связь прервалась на полуслове, но моя мысль настигла вас, и вы знаете это так же хорошо, как это знаю я. Понимаете?

Глядя перед собой, профессор кивнул:

- Да, это было понятно.

- А теперь представьте себе, что всего этого нет: разговоров, обменов словами, присутствия. Остаётся только одно – мысль, которая понятна одному столь же хорошо, как и другому.

Сохраняя сосредоточенный взгляд, профессор опять утвердительно кивнул. И это было ему понятно.

- Так вот, Виктор Вениаминович, болезнь узнаётся так же. Вне слов, вне видимости, просто сосредотачиваешься и ждёшь, и, как пролетающая мимо птица, болезнь сама предстаёт перед тобой. Первый раз это необычно. Потом понятно.

Глядя перед собой, профессор представил себе всё это и даже успел вжиться в роль наблюдающего за болезнью. Тут он опять поднял глаза на Олега:

- Ну, хорошо, предположим, я нашёл эту болезнь, зафиксировал. Дальше-то что?

- А дальше всё просто: накладываешь руки на больное место и продолжаешь удерживать болезнь в поле своего внимания, не прерываясь.

- И как долго?

- Пока болезнь не уйдёт.

- Это сколько?

- А Бог его знает, у меня же опыта никакого. Вчера ушло около часа. Профессор выглядел весьма ошарашенным:

- Всего час? Один?

- Ну да, я начал, когда все ушли, а закончил засветло. Как раз около часа и получается.

Они молчали пару минут. Шеф как бы колебался, взвешивая все «за» и «против» . К нему стала возвращаться его былая уверенность в себе, деловитость.

- Всё, что вы мне объяснили, понятно и, слава Богу, что вы облегчили мне душу: ужасно не люблю чудес и всего необъяснимого.

Они оба весело рассмеялись. Виктор Вениаминович проводил Олега к выходу из приёмной, дружески похлопал его по плечу и шепнул:

- После работы зайдите ко мне. У меня к вам разговор.