Змея смотрела на фонарь и стягивала кольца своего чёрного! тела в тугой узел. Так змеи всегда делают перед броском.

О, я знал, что такое бросок змеи! Он почти неуловим для глаза: кажется, что змеиная голова просто вздрогнет. А оная успеет метнуться вперёд, успеет укусить и отпрянуть в прежнее! положение.

Змея напряглась, подняла, как лебедь, тонкую шею; кончик хвоста её торчал из чёрного узла и сердито вздрагивал. Самое страшное сейчас - испугаться.
Стоит пошевелиться, и плоская голова дрогнет. Почувствуешь укол иглы в лицо. Лёгкий укол иглы, от которого по лицу сразу разольётся жгучий огонь. Посинеет кожа, заплывут глаза, начнётся тошнота и полузабытьё.

Как чётко работает голова!

Замереть, не моргать, не сопеть носом, в котором набилась пыль. Зажать фонарь зубами так, чтобы свет его не дрожал на камнях и не дразнил эту висящую в воздухе головку с порхающим белым язычком.
Тело моё сжалось: оно рвалось назад, скорей назад, прочь из тесной норы. Но нора стиснула плечи и руки прижала к бокам. Шевелить можно было только пальцами где-то у бёдер.
Может, крикнуть и напугать? Нет, нет, нет - только не пугать!
Змея всегда кусает то, что её пугает; даже если это палка или нога в толстом сапоге.

Спасение одно: не пугать и не пугаться. Не шевелиться, не моргать и дышать медленно и неслышно. Лучше всего закрыть глаза: живой блеск глаз раздражает, может дрогнуть веко, змея укусит прямо в зрачок.
Я тихо опустил веки и замер. Это была первая победа, пока что победа только над самим собой.
Тело подчинилось и лежало пластом, зато мысль исступлённо билась в каменной норе, ища выхода.

Если змея успокоится и опустит голову на свои чёрные кольца, можно будет тихонько, чуть заметно вытягиваться назад. Батарейка в фонаре новая, хватит ее надолго - за змеёй можно следить.
И вдруг я почувствовал на лице ласковое поглаживание: будто трепетная травинка, толкаемая ветерком, прикасалась к коже.

Змея ощупывала лицо языком.
Будто липкая паутинка протянулась по шее наискосок, на фонарь что-то надавило, и чуть слышный звон осыпающихся песчинок послышался у самого уха.
Я перестал дышать. Если бы хоть одна рука была свободной! Я сумел бы схватить змею за тонкую шею сразу позади затылка, и пусть бы она тогда в ярости хлестала хвостом по лицу: хвост не голова!
Я чуть приоткрыл глаза. Змея лежала рядом. Она свернулась у самого фонаря - грелась. Голова лежала на теле: мне виден был только затылок с вздувшимися ядовитыми буграми.
Стоит попробовать...
Чуть заметно я стал разжимать зубы; стекло фонаря упёрлось в песок у самого змеиного бока. Змея не шевельнулась.

Я отпустил фонарь, и он медленно съехал по подбородку вниз. Я упёрся подбородком в песок и на сантиметр отсунулся назад.
Змеиная головка быстро поднялась, и язычок, как белый мотылёк, запорхал у гранёных губ. Я не успел закрыть глаза и теперь смотрел на змею не моргая. Но глаза мои были уже в тени и не раздражали её.

Головка медленно опустилась вниз. Я отсунулся ещё на сантиметр.
Меня спас фонарь. Змея пригрелась около него, и ей лень стало оглядываться на чуть слышный шорох позади.
А я скрёб пальцами землю, ломал ногти, упирался в уступы, извивался, как червяк. И всё дальше и дальше отползал от своего фонаря.
Одежда завернулась на голову, песок сыпался на голую спину, но я ничего уже не видел и не слышал; я рванулся назад и выскочил из трубы.
Ну вот и всё.

Теперь это далёкое воспоминание. Оно почти забылось. Ясно запомнилось только, что шипение рассерженной змеи очень похоже на свист. И помнится прикосновение змеиного язычка - будто липкая паутинка тянется по лицу.