Дорогие читатели, напоминаю, что лучше тексты сразу читать не у меня (divcot), а в самом дневнике моего героя (Колин Розанов), там я установила более нормальный шрифт и соотношение цветов.

Юность. Начало работы в отделении.

Начальница четвертого отделения Вера Николаевна Бензинова сидела в своем кабинете нахмурившись. В принципе, это было одним из обычных ее состояний, но сейчас ее терзала определенная мысль. И относилась она к новому и молодому, недавно принятому ей же, работнику.
Работника, конечно, стоило назвать не столько молодым, сколько сопливым, потому что восемнадцать ему только-только исполнилось. Вера Николаевна и сама теперь не понимала, что ее дернуло поддаться на его уговоры и взять на работу человека, который не умеет ничего из того, что должен уметь милиционер, тем более, сотрудник отдела особо тяжких преступлений. Иногда ей даже казалось, что она приняла его на работу исключительно из-за оригинального имени Розанов Колин Александрович, потому что других достоинств в нем пока что не просматривалось. Подчиненные смотрели на худющего высоченного юнца с мрачным неулыбчивым лицом и в уродливых очках от косоглазия с опаской и недоумением. Вначале его попытались пристроить на должность секретаря, но оказалось, что он набирает на компьютере даже медленнее, чем уборщица, а объяснить ему, как пользоваться принтером и факсом, вообще не представлялось возможным. Любая попытка обычно кончалась приемом работниками успокоительных и жалобами начальнице.
- Что ж это такое, Вера Николавна, - жаловалась толстая Светлана Яковлевна, обмахиваясь ладонями и оглядываясь на сифон с водой. – Я ему уже и так объяснила, и так, спрашиваю, понял или нет, а он вообще не отвечает и так смотрит! Я, знаете, всяких видела, Вера Николаевна, но вы даете вообще гарантию, что он нас не зарежет кого-нибудь?
- Не зарежет, - морщилась начальница с непонятной ей самой уверенностью. – Бросьте городить глупости, вы просто объяснять не умеете.
- Я ему три дня уже объясняю! Сегодня говорю – распечатай отчет, прихожу – мама моя родная! Страницы перепутаны, с одной стороны напечатано прямо, а с другой вверх ногами, номеров нет. Теперь же все перепечатывать! Ну как ему еще объяснить?!
- Он спит, - резко скрипел следующий жалобщик, престарелый майор Фокин, ведавший оружием. – Я считаю, что это недопустимо. Обнахалилась молодежь! Я показываю ему, как заряжать пистолет, и я требую внимания, а он, видите ли, положил свою лохматую дурную башку на стол и дрыхнет!
- Какой борьбе его можно научить?! – рычал Борис Бармалеев, навалившись на стол мощным телом. – Ни мускулов, ни сил, ни упорства – ничего нет! А главное, сегодня про вчера не помнит! Каждый день заново объяснять, да еще так смотрит на меня, как солдат на вошь! Вера Николаевна, он точно в себе?
После этих трех разговоров хмурое выражение и утвердилось окончательно на лице начальницы. Она начинала подозревать, что сваляла дурака, и что потенциал, который ей как опытному кадровику почудился в юнце, был чем-то желаемым, а не действительным, и что юнца надо бы все-таки выгнать, пока не поздно. Всем ущербным не поможешь…
Она осторожно приоткрыла дверь кабинета и вышла в коридор, как сама выражалась, «проветрить мозги». В процессе проветривания ей на пути, конечно же, попался много раз охаянный всеми Колин. Выглядел он как всегда – будто только что получил кирпичом по голове и сам не знает, на каком находится свете. В таком виде он и брел, держа в правой руке расползающуюся кипу бумаг, а пальцы левой, той, которая была в шрамах, медленно сгибал и разгибал, повесив руку вдоль тела. Глаза у него косили, что было видно даже сквозь очки, а с лица можно было смело делать фотографию на надгробный памятник, настолько оно было мрачным. Если прибавить к этому всему поношенные коротковатые брюки, черную водолазку, усиливавшую скелетную худобу, и похожие на неопределенный ворох сена непричесанные волосы, впечатление он производил просто-напросто клиническое. Вера Николаевна утвердилась в своем неутешительном решении.
Тут Колин сам увидел ее, остановился и как всегда хрипло сказал:
- Здрасьте.
- Здравствуйте, - обреченно сказала начальница. – Куда вы идете?
Судя по виду Колина, этот вопрос вызвал у него затруднение.
- Я… Ну, отчет относить. Наталья Яковлевна попросила отнести на третий этаж, ей тяжело.
- Какая Наталья Яковлевна? – удивилась начальница. – Светлана Яковлевна, что ли?
- А, да, Светлана Яковлевна, - Колин кивнул.
- Ну-ну… А как у вас вообще успехи? – с подковыркой спросила Вера Николаевна.
- Так не очень, - честно ответил Колин, глядя мимо нее и продолжая сгибать и разгибать пальцы на левой руке. – Но я научусь… Постепенно.
- Постепенно – это прекрасно. Но нельзя ли для начала хотя бы не спать на занятиях с майором Фокиным?
- Ладно. А на занятиях с остальными можно спать? – Колин умудрился посмотреть на начальницу двумя глазами и слегка улыбнулся одной стороной губ.
- Очень смешно, - фыркнула она. – Почему вы вообще спите?
- Вышло уж так. Я больше не буду, - сказал он бесхитростно, но вовсе не заискивающе, несмотря на смысл речи.
- Хм, ну что ж… - сказала Вера Николаевна. – Чтобы в последний раз! И что вы делаете левой рукой? Прекратите немедленно!
Колин повернул руку и посмотрел себе на ладонь.
- Это я связки разрабатываю. Пальцы плохо гнутся.
- А нельзя этим заниматься не при людях?
- Не, врач сказал, что надо все время, - Колин опять посмотрел на нее, сфокусировав взгляд. И снова начальница изменила свое решение. Ну не может быть, чтобы такой взгляд был у дурака! Она сухо кивнула, сказала «идите» и ушла к себе в кабинет.
Там она еще раз крепко задумалась и, наконец, решила посоветоваться с единственным человеком, у которого было положительное мнение о Колине – патологоанатомом Синдереллой Ивановной.
Вскоре дамы уже пили чай в кабинете начальницы.
- Хороший мальчик, - загробно басила патологоанатом. – Способный и к медицине, и к судмедэкспертизе, и к химии. Вообще у него потенциал очень большой – очень правильно вы его взяли.
- Все это прекрасно, но остальные вот, например, на него жалуются! – резко прервала ее Вера Николаевна. – То он спит ни к месту, то не понимает ни черта, то глядит так, что аж тошно… Мне из-за него выговоры хватать не хочется, хоть я тоже понимаю, что в нем что-то есть.
Синдерелла Ивановна на этот спич подняла брови, отхлебнула чаю и сказала чуть удивленно:
- Вера Николаевна, да что же тут непонятного? У мальчика типичные последствия сильного сотрясения мозга – головные боли, шум в ушах, головокружения, нарушения памяти и координации. Это все потихоньку само восстановится.
- Простите, но он же ни на что не жаловался!
- Ну и что? Мне тоже не жаловался, но про то, почему был в больнице, упомянул, ну, я связала а и б…
- Значит, он и правда ничего? – с облегчением сказала начальница, довольная собственной прозорливостью.
- Очень хороший мальчик! Единственное, ему бы сейчас не работать, а немного оклематься, курсик реабилитации пройти…
- Думается мне, он не согласится, - заметила начальница недовольно. – И вообще, по себе знаю, что все болезни лучше всего лечит работа. Нельзя ли эту реабилитацию осуществить, так сказать, без отрыва от производства?
- Можно, только всех работников предупредите, чтобы не цыкали на него. Бармалеев пусть наляжет не на борьбу, а на лечебную физкультуру. Я, со своей стороны, посодействую тоже.
- Хорошо, прекрасно. Для начала не могли бы вы научить его хотя бы немного более приветливому лицу?
- У него и так нормальное лицо! – удивилась патологоанатом, и Вера Николаевна, поняв, что обратилась не по адресу, попрощалась с ней.
Задание насчет лица она дала Светочке, то есть Светлане Сергеевне, молодой приветливой женщине, которая прекрасно умела общаться с клиентами, кратко предупредила остальных о болезни мальчика и этим ограничилась.
Такие небольшие меры неожиданно начали быстро давать свои плоды. Синдерелла Ивановна кормила Колина какими-то таблетками, а к тому же приглашала его к себе в гости и разговаривала с ним по душам. Однажды, зайдя к ней в кабинет по делу, Вера Николаевна очень удивилась: Синдерелла Ивановна и Колин пили кофе за столом для препарирования, оживленно и громко беседуя. Колин был без очков – почти не кося, он смотрел на патологоанатома и рассказывал:
- Ну вот, приходим мы туда, народу куча, кто где выступает, непонятно, а сеструха говорит – иди ты, авось не отличат, двойняшки же… - увидев начальницу, он прервался на полуслове.
- А, так у вас есть сестра-близнец, - улыбнулась Вера Николаевна.
- Нет у меня никого, - пробормотал Колин и отвернулся, Синдерелла Ивановна же посмотрела на нее почему-то с укоризной, смысл которой вскоре стал начальнице ясен, когда она узнала историю своего подчиненного.
Видимо, под влиянием все той же Синдереллы Ивановны, Колин стал постепенно принимать божеский вид – исчезли неимоверные штаны и дикие водолазки, сменившись более-менее приличными джинсами и рубашками. Волосы он, правда, стричь отказался наотрез, как ни шипела Вера Николаевна.
- Это безобразие! – говорила она. – На кого вы похожи! Что еще за хипачество! Подстригитесь немедленно!
- Не буду стричься, - Колин смотрел на нее своим странным двоящимся взглядом – с некоторых пор очки он носить перестал. – Мне не идут короткие волосы.
- Что значит, не идут?
- Ну, это значит, я с ними как дурачок, - обстоятельно объяснил подчиненный.
- Знаете пословицу – волос долог - ум короток? – сказала Вера Николаевна, давя невольный смех.
- Знаю. Ну и что? – юнец пожал плечами. – Волосы – это вообще ороговевшие образования, ну, как разветвленные рога, и к мозгам они отношения не имеют.
Начальница капитулировала, а в отделении долго бытовала присказка «волосы – это разветвленные рога». Колин неожиданно оказался личностью очень яркой.
Светочка приступила к обучению его улыбкам с места в карьер: как-то вечером, когда Колин принес кому-то очередные бумажки и уселся за свой стол, она подсела к нему и решительно сказала:
- Слушай, давно хотела тебе сказать – пора научиться общаться с клиентами.
- А чего, с ними как-то по-другому разговаривают, не как с людьми?
- Ой, не говори, как с дураками форменными… Ну, я не к тому. У нас полукоммерческая структура, нам нужны клиенты. А клиентам надо что?
- Чтобы мы что-то раскрыли, наверное.
- И это тоже. Но прежде всего – улыбаться! Человек и так удручен, а если он еще увидит тут гробовые физиономии, он к нам просто не пойдет, и мы клиента потеряем! Надо, мой дорогой, держать лицо. Настроение у тебя там, не настроение, болит что, не болит – надел улыбку и пошел! Ясно?
- Ага.
- Ну, попробуй.
- А как?
- Ну, улыбнись. Не получается? Тогда просто зубы покажи. Покажи зубы. Ого!.. А теперь углы губ подними вверх… Выше, выше… Ну, вот тебе и улыбка!
Остальные работники уже хохотали в голос. Колин посмотрел вокруг, и оскал на его лице сменился нормальной улыбкой – он тоже рассмеялся.
- Ну да, да, - кивнула Светочка. – Но это тебе сейчас весело. А надо уметь и когда не весело. Когда не весело, а когда надо, понимаешь?
- А как?
- Ну, как я говорила: сначала показываешь зубы…
Советы Светочки были взяты Колином на вооружение. Теперь работники ходили по отделению с опаской, потому что за каждым углом их мог подстерегать Розанов, тренирующий свой оскал. В конце концов Вера Николаевна, чуть не получив сердечный приступ, наорала на него, и он стал тренироваться на улице, при виде каждого прохожего неумолимо натягивая на лицо дико зубастую улыбку. Тренировался он, по сведениям Синдереллы Ивановны, и дома перед зеркалом. И наконец, настал такой день, когда Розанова стали посылать к особо несговорчивым клиентам. Он, каким бы ни был хмурым и расстроенным до этого, входя, мгновенно расплывался в сияющей улыбке фотомодели, и, слепя клиента зайчиками с зубов, полностью деморализовывал его сопротивление.
В боевых искусствах, когда здоровье юнца пошло на поправку, дело тоже двинулось семимильными шагами. Вскоре уже сам Бармалей не мог поймать своего юркого противника – несмотря на большой рост, он уклонялся с ловкостью и гибкостью, которые остались у него с цирковой школы.
Что же касается стрельбы, то и там все пошло на лад, однако майор Фокин, испытывающий к «длинноволосому наглецу» личную неприязнь, все равно не хотел этого признать и придирался как мог. Колин переносил это удивительно спокойно и даже вроде бы совсем не обижался. Однако Фокин, кроме него, не любил еще многих своих учеников. В том числе ему не пришлась по вкусу черноволосая стриженая девушка лет двадцати двух по имени Кира Кимова, тоже новенькая, которую тоже надо было обучать стрельбе. Фокин при занятиях с ней всякий раз подчеркивал, что всяким тупым бабам вообще ни за что не разобраться в оружии, не говоря уже о том, чтобы научиться стрелять. Говорил он это обычно под руку, так что несчастная делала все больше ошибок, и чем больше при этом присутствовало посторонних, тем громче звучал его голос.
Как-то Вера Николаевна зашла в тир и застала там как всегда Фокина, пытающего Кимову, и Розанова, который молча стоял рядом, видимо, ожидая своей очереди.
Фокин, заметив начальство, заскрипел противней прежнего:
- Ну, собирайте, собирайте, что вы копаетесь? Не роняйте, чего вы так торопитесь? На свидание? Опять не сюда сунули. Это какие же курьи надо иметь мозги, чтобы не уметь собрать пистолет из пяти частей!
Кимова трясущейся рукой подняла собранный пистолет.
- И что, по-вашему, из этого теперь можно стрелять? – хмыкнул Фокин, качнув сморщенной лысиной. – Ну, посмотрим-посмотрим… А по мне, так вы глазами больше настреляете, чем этим…
Девушка, закусив губу, осмотрела пистолет, вынула обойму и вставила ее обратно.
- И что вы сделали? Что-то умное, по-вашему? Что изменилось?
- Но я, вроде, правильно его собрала…
- Вроде или правильно?
- Ну, я думаю, что правильно, но вы же сказали…
- И что, что я сказал? Нужно быть самой уверенной, а не слушать, кто что скажет… Вечно бабы за кем-то повторяют, будто своей головы на плечах нет. Стреляйте! Ну, что там еще? Мишень вон она. Пистолет вот он. Не спутайте. Ну конечно, снова мимо…
Несчастная Кимова, шмыгая носом, выпустила пять пуль в белый свет и опустила пистолет. Фокин развел руками.
- Да, голубушка, здорово. Даже мой трехлетний внук отстрелялся бы успешнее. Все надо сначала повторять… Это ж какие надо иметь курьи мозги…
- Андрей Федотович, - вдруг четко и почти не хрипло сказал Розанов. – Вы же устали. Давайте я вас сменю, я буду прямо как вы все делать и говорить, честное слово…
- Ладно, - Фокин, покряхтывая, опустился на стул. – Объясни ей, действительно, может, и сам заодно поймешь. Не возражаете, Вера Николаевна?
Начальница покачала головой с улыбкой. Колин тоже улыбнулся, взглянув на нее, как на какую-то свою единомышленницу, подскочил к Кире, взял у нее пистолет и, быстро разобрав, разбросал детали по столу.
- Сейчас, Кирочка, я тебе все объясню так же понятно, как Андрей Федотыч, - пообещал он, и вдруг как будто скрючился, ссохся, наморщился и заскрипел почти в точности голосом Фокина:
- Это не туда. Это не сюда. Это не то. Это не так. А как нужно? Не знаю, не знаю. Видите, какая вы глупая?
Кира слабо фыркнула. Колин продолжал представление:
- Это что? Пистолет, курьи твои мозги. Как он собирается? Не знаешь? Не возражай, я знаю, что не знаешь!
- Да вот так! – смеясь, сказала Кира и быстро собрала пистолет.
- Неправильно! – громогласно заскрипел Колин, не давая вмешаться настоящему Фокину. – Почему? Потому что я так сказал! Ты вообще баба, и мозги у тебя курьи. А я мужик, - и у меня мозги, значит, петушиные!!!
- А ну хватит! – рявкнула Вера Николаевна, с опаской глядя на малинового Фокина. – Что еще за нахальство, Розанов! Человек вас всему этому, между прочим, и научил! Немедленно извинитесь!
- Извините пожалуйста, - охотно сказал Колин, повернувшись к Фокину, - и извинитесь, пожалуйста, перед Кирой за курьи мозги и все такое. А, вот еще, - он вдруг сотворил земной крестьянский поклон и выговорил, напирая на «о»:
- Спасибо за науку, отец наш родный. На всю жись благодарен, - и, хихикнув собственным высоким голосом, выбежал из тира, прежде, чем Фокин успел что-то сказать.
Происшествие вызвало в доселе спокойном отделе большой резонанс. Вера Николаевна влепила Колину выговор с занесением, но в душе, как и большинство работников, поддерживала скорее его, чем Фокина. С последним, кстати говоря, Колину удалось каким-то фантастическим образом не испортить отношения. Напротив, старик после этого почти перестал привередничать в отношении обучаемых, а если иногда по привычке что и скрипел, Колин относился к этому с пониманием и больше прилюдных пародий не устраивал. У самого Колина появлялось все больше друзей среди коллег, он становился все болтливее и болтливее, а его успехи - ярче и ярче, будто разгорался огромный фонарь на неизвестно сколько ватт. Он раскрыл свое первое дело, провел первое вскрытие, первый раз победил в спарринге Бармалея, попал в мишень без промаха десять раз, освоил компьютер, ездил по перилам, отпускал шуточки, от которых волосы вставали дыбом, надавал всем прозвищ, и Вера Николаевна, прозванная теперь Каргой, высовываясь по утрам из своего кабинета и видя мельком вихрем проносящуюся мимо длинноногую и длинноволосую фигуру ощущала примерно то же, что ощущает мать талантливого, но шебутного малыша – вроде с одной стороны приятно, но покой явно закончился навсегда…