Империи и пост-империи: сходства и различия в организации информационного и виртуального пространства.
Георгий Почепцов



Переход в состояние пост-империй сохраняет у империй определенные качества из их прошлого. Они удерживают свой интерес к старым территориям, делая все для сохранения бывших зависимостей. Империи преобразуют свой старый аппарат принуждения в инструментарий для игры на расстоянии, где прямой приказ уже становится невозможным. То, что раньше давалось распоряжением, спускаемым подчиненным, теперь надо достигать путем комбинаций из ряда действий. Имперские игроки все равно будут пытаться передвигать фигурки на чужой шахматной доске. Именно с этой целью используется весь спектр нетрадиционных войн (культурные, финансовые, торговые, газовые, избирательные, образовательные, смысловые, информационные войны).

Владислав Иноземцев говорит, что сильные государства работают в другой стране как с властью, так и с оппозицией: «Сегодня умение влиять на политику государств сателлитов является столь же несомненным признаком великой державы, как и наличие ядерного оружия, — только намного более функциональным» [1].

Империи прошлого по сути были наивысшим достижением бюрократической цивилизации. Но одновременно они порождали культуру достаточно высокого уровня. В качестве примера достаточно вспомнить британскую или австро-венгерскую империи, в рамках которых были созданы мощные культурные потоки, которыми человечество пользуется по сегодняшний день.

Империи и квази-империи, а Советский Союз был именно квази-империей, поскольку не имел жесткого противопоставления наций внутри себя, оставляют «корни», которые могут использоваться для удержания новых стран в поле своего влияния. Только теперь от жесткой силы они должны перейти к мягкой. Главными инструментами мягкой силы в наше время стали язык, культура, образование, спорт, кино и литература. Это все то, что обладает большой силой привлекательности, чтобы удержать внимание. Причем все эти сферы всегда имеют способность к расширению за счет новых и новых информационных и виртуальных продуктов. B еще одно — это все сферы, которые в отличие от физических, продолжают свое существование даже тогда, когда империи рушатся. То есть, условно говоря, эти сферы вечны, а империи — конечны в своем существовании.

Но империи продолжают жить, хотя и в статусе пост-империи. Британия, к примеру, создала мягкую форму пост-империи, юридически закрепляя статус граждан прошлой империи как близких к британским, называя эти государства «странами содружества».

Империи живут за счет территориальной экспансии, поэтому в физическом пространстве они постоянно расширяются. В этом есть не только политический, но и экономический смысл, сходный с тем, благодаря которому возникла глобализация. Темпы экономического роста обеспечиваются за счет новых источников сырья и рабочей силы, стоимость которых резко дешевле на колониальных территориях.

Правда, против такого понимания есть возражение А. Проханова, который говорит: «Империя — это всегда дух. Прежде всего, дух, а потом из духа возникают полководцы, святые, пространства и возникает чудо. Империя — всегда дух. Особенно дух русской империи. Как только империю покидает дух, возникает пространственная категория» [2]. И мы еще вернемся к роли сакральности.

Сегодняшние пост-империи продолжают ту же политику уже не в сфере физического пространства, как раньше, а в сферах информационного и виртуального пространства. К примеру, 85% фильмов в европейских кинотеатрах занимает американское кино.

Пост-империи перешли к использованию вместо жесткой силы мягкой. Не зря создатель теории мягкой силы Дж. Най перечисляет в качестве ее примеров Голливуд и Гарвард [3]. Определяя мягкую силу как ту, что привлекает, а не принуждает, Най забывает сказать, что империи для этого имеют лучшую подготовку, поскольку всегда работали не только со своими, но и с чужими мозгами. Они сверхактивны как внутри страны, так и вне ее, обладая для этого и профессионалами, и институциональной памятью

Виртуальное пространство, как и информационное, несут имперскую картину мира, занимаясь мозгами, которые в сильной степени также «колонизируются», поскольку сериалы мы смотрим американские, бестселлеры читаем западные, на машинах ездим тоже чужих. Британия, Франция, Германия при всех их сильных сторонах не поднялись на такой охват населения земного шара, как это сделала Америка.

Информационное пространство несет точку зрения на события, выстроенную с позиции информационного агентства конкретной страны. Новости не носят универсального характера. То, что представляет интерес для одной страны, не представляет интереса для другой. Однако империи и пост-империи столь сильны, что они продиктовывают другим интересы к своим новостям.

По всем видам каналов проходит информация о том, например, что Анджелина Джоли родила двойню. Эта новость проходит везде, поскольку «селебритис», причем чужие, трактуются СМИ как свои собственные. Такими новостями, которые не-новости, заполнены и СМИ, и социальные медиа.

Америка и Россия ощущают наличие своих интересов в других точках земного шара. Но интересы приходится защищать во всех трех пространствах. Не только в информационном и виртуальном, но и в физическом. России трудно это делать чисто экономически из-за несопоставимости потенциалов. В печати прозвучала фраза, что экономика России равняется половине экономики Калифорнии.

В этом плане Россию спасает игра на опережение, когда противник не успевает реагировать на изменение ситуации. Россия берет Крым и входит в Донбасс, используя минимум традиционной вооруженной силы. Начальные этапы не имели выстрелов, чего не будет в случае, например, Эстонии, где Россия не защищена так, как в случае Украины единым славянским и советским прошлым.

Существенным минусом российского поведения стал переход к действиям в физическом пространстве. Но то, что было разрешено во времена империй, категорически невозможно во времена пост-империй.

Россия ведет труднопонимаемую политику. С одной стороны, она просится в НАТО сама, с другой, рассматривает НАТО как почти «исчадие ада». Такая двусмысленность позволяет напускать туман, затрудняя адекватные оценки ее поведения. Александр Дугин достаточно четко удерживает свои ориентиры, которые не может удержать по сути Россия.

Приведем его длинную цитату о типе говорения Владимира Путина: «Я несколько раз видел его выступления вживую, и заметил, что он говорит фразы, каждая из которых обязательно содержит два (как минимум) логически взаимоисключающих друг друга тезиса. Как-то он выступал в Кремле и говорил приблизительно следующее: «наша задача, задача России — ни в коем случае не допустить однополярной гегемонии Соединенных Штатов Америки, поэтому мы должны быть открытым обществом и самым главным партнером для Запада, стремиться в НАТО, в ВТО и согласовывать наши позиции с Вашингтоном, который является лучшим нашим партнером, и вообще Буш — мой друг, но при этом мы не должны забывать, что Соединенные Штаты Америки являются главной угрозой существованию современного миропорядка и процессы глобализации ведут к десуверенизации государств, а ответом на эту угрозу мы должны сделать укрепление толерантности структур гражданского общества, модернизацию и повышенную открытость для западных инвестиций нашей экономики, совершенствование правовой системы и повышение уровня рождаемости, прав и свобод граждан, всех простых россиян, которым необходимо увеличить социальную поддержку, но только не в ущерб крупному частному бизнесу, отдельные представители которого не всегда в ладах с законом, и поэтому говорить о пересмотре результатов приватизации в черные 90-е годы, когда страна впервые за столетия деспотизма встала на путь демократического развития, категорически — я подчеркиваю, категорически, неверно, хотя — что тут греха таить — нажито все это не совсем легальным путем.» Но вы и сами нечто подобное миллион раз слышали. Вначале я подумал, может быть, это компиляция нескольких спичрайтеров, у которых в головах совершенно различные представления и оценки прошлого, настоящего и будущего, может быть, одно предложение написала Джахан Поллыева, другое — Игорь Сечин, третье — Владислав Сурков, четвертое — Аркадий Дворкович, пятое — Патрушев, шестое — Сергей Иванов. Но ничего подобного. Это все оригинальная и холистская, нерасчленимая мысль Путина, которая делится надвое уже после ее произнесения. Перед широким тиражированием в СМИ люди в Администрации Президента нарезают эти дискурсы на отдельные фрагменты и посылают частично на Запад, частично на Первый канал, чтобы удовлетворить и внутренние, и внешние запросы, а также пойти навстречу ожиданиям самых разных общественных сил (и патриотам и либералам). А в самой в речи заложено и то, и то. Причем, аккуратно вырезать очень сложно, так как там есть еще и логические соподчинения: поэтому, так как и т.д. Путин является ярчайшим воплощением археомодерна, а его язык это более резвый и связный, чем у Черномырдина» [4].

Практически эту же модель говорения как бы одновременного и «за», и «против» подтверждает и Лилия Шевцова: «Подход «игнорируем Россию», который Запад сейчас демонстрирует, является одним из самых болезненных ударов по кремлевской стратегии «великой державы», которая основана на модели, заключающейся в сотрудничестве с Западом и одновременном противостоянии ему. Это требует ответа, который заставляет мир снова сосредоточиться на России. Однако Кремль не хочет предпринимать шаги, которые могут спровоцировать его изоляцию» [5].

Такой же неоднозначной является не только внешняя, но и внутренняя политика России. Россия просто физически стопорит любые реформы. И вот возникло очередное объяснение этому феномену. Она пришла из уст Анатолия Чубайса: «Я считаю, что действующая социально-экономико-политическая система в стране является удивительно целостной, сбалансированной и даже по-своему гармоничной. Это система, в которой внутренняя политика дополняет внешнюю. Невозможна была бы такая внешняя политика России, если бы не было такой внутренней политики. Это означает, что попытаться провести экономическую реформу, не затрагивая собственно основы государственного устройства, малореально. Это означает, что преобразовать всерьез внутреннюю политику, не трогая внешнюю политику, тоже не очень просто. Скорее всего, нужны целостные шаги, а это означает очень высокие риски. К этому нужно отнестись всерьез» [6], см. также [7]).

И о частной собственности: «Частная собственность в России не совсем частная и не вполне собственность. Как говорил Михаил Михайлович Жванецкий, то, что мы называем сметаной, сметаной не является. И Дерипаска Олег Владимирович как-то сказал фразу, из-за которой все на него набросились. Дословно я не процитирую, но смысл был примерно такой: «Ничего своего у меня нет, это всем нам дали временно поуправлять»» [8]

Смысл исходного замечания таков: реформы, если их проводить, разрушат государственное устройство России! То, что есть на сегодня, сложилось сознательно, реформы будут только разрушать.

Эта дилемма, кстати, соответствует наблюдению, которое когда-то высказал Фукуяма [9]. Он считал, что СССР, чтобы выиграть в экономическом соревновании с Западом, нужно выпустить в первый ряд ученых и инженеров, оттеснив военых и партноменклатуру. Но у них другое представление о демократии, которое и погубит СССР. То есть и в том, и другом случае СССР двигался к проигрышу.

Кстати, в пользу связки внешней и внутренней политики России говорит и ее вхождение в конфликт с Украиной. Здесь для решения своих внутренних проблем в преддверии выборов В. Путину понадобилась победа на внешнем фронте. И Украина оказалась наиболее выгодным вариантом.

Есть и интересное замечание одного финского депутата: «многие проблемы России идут из прошлого, иногда даже из царских времен, поэтому несправедливо винить во всём только [нынешнюю политическую] элиту» [10].

«Имперский» взгляд несомненно приходит из прошлого. Советский Союз также не подлежал реформам. Настоящие реформы совпали с развалом СССР.

Ситуация в стране изменилась не с приходом Горбачева, который просто выступил в роли открывателя «ворот», а с приходом Ельцина, причем не просто Ельцина, а Ельцина № 2. В. Игрунов вспоминает: «Тот Ельцин, которого мы теперь знаем, это совсем другой Ельцин. В момент, когда Коржаков вывел Ельцина на танк, он стал другим Ельциным. Всё, здесь он начал себя по-другому понимать. Во время ГКЧП не столько произошла революция в стране, сколько произошла революция в Ельцине. Так в августе 1991 года закончилась перестройка» [11].

СССР имел и существенные позитивные результаты. Терри Мартин назвал СССР «империей позитивного действия», поскольку она помогла своим окраинам подняться на уровень национальных государств, причем такой программы на уровне революции 1917 не было, она возникает позже [12]. Он видит подобный опыт единственным в Европе. Мартин подчеркивает, что в СССР поддерживались национальные формы: территория, культура, язык, элиты. «Советская политика была оригинальной в том, что она поддерживала национальные формы меньшинств, а не большинства» (р. 15).

Отвечая на одну из рецензий на свою книгу, он напишет следующее: «Особая стратегия «империи позитивного действия» специально была направлена на предотвращение возникновения среди не-русского населения субъективного восприятия, что они живут в империи с доминированием русских. Ленин и Сталин правильно понимали, что во времена национализма такое субъективное восприятие империи в итоге приведет к развалу по национальным линиям. Чтобы этого не было, они проводили двойную политику выстраивания нации для не-русского населения и понижения статуса русской нации, так чтобы их политика централизации, которая в противном случае вызывала бы сопротивление, воспринималась бы как советская, а не как русская» [13].

Реально непонятно, насколько такая ситуация была сознательно сконструирована, но фактически действительно «централизация» была выше по статусу, а «русификация» была спрятанной внутри. И понятно, что чем сильнее проявляла себя централизация, тем сильнее присутствовал фактор русификации.

Чешский исследователь М. Гроч выделяет три параметра, которые важны для формирования нации [14]:

— память об общем прошлом,

— насыщенные языковые и культурные связи, создающие более сильные социальные коммуникации внутри группы, чем вне ее,

— концепция равенства всех членов группы, организованных как гражданское общество.

Кстати, второй пункт объясняет столкновение украинского и русского языков в нынешней украинской ситуации, поскольку он содержит в себе примету централизации, а не русификации.

Правда, Терри Мартин увидел потенциальную возможность этнических конфликтов в СССР в том, что границы были проведены очень точно [15]. С одной стороны, некоторые национальности тогда еще не были сформированы. С другой, в некоторых местах все было перемешано, не было национального единства.

А. Вольский вспоминал, что Юрий Андропов ставил задачу ликвидировать построение СССР по национальному признаку, дав следующее задание: «Давайте кончать с национальным делением страны. Представьте соображения об организации в Советском Союзе штатов на основе численности населения, производственной целесообразности, и чтобы образующая нация была погашена. Нарисуйте новую карту СССР» [16]. Работа была выполнена, и последний вариант включал сорок один штат, но Андропов заболел…

Империи не только создают свое настоящее, они сознательно конструируют свое прошлое, чтобы вывести из него нужное настоящее. Прошлое создается конструкторами, поскольку оно позволяет бесконечное количество интерпретаций. И с каждой сменой режима мы открываем для себя новое прошлое.

Что составляет суть империи? Это в первую очередь интенсивные коммуникации, поскольку они должны приблизить на уровень каждого отдаленного от центра гражданина величие империи. А. Колесников напишет: «Россия всегда была не столько идеократией – страной, которой правят идеи, сколько логократией – страной, где слова заменяют идеи. В советском дискурсе было больше бессодержательных одномерных и фанерных слов, чем собственно марксизма-ленинизма. Если бы тогда был изобретен твиттер, советское руководство управляло бы государством твит-атаками. Однако инфляция слов и девальвация понятий оказались не менее масштабными и сегодня» [17].

Давайте перечислим эти общие коммуникативные требования к империям:

— Прекрасная столица, которая претендует на мировое значение, а также и сакральный центр.

— Центральные и сакральные коммуникации.

— Провинциям достаются только местные коммуникации.

Центральные коммуникации демонстрируют узнаваемые лица общих для всех героев. Они же транслируют культурные достижения мирового уровня. Кстати, сильная культура хорошо объединяет, потому что ничего равного ей никто не может производить. Все остальные просто неконкурентны. Местные коммуникации повествуют о событиях малых, локальных, поскольку настоящие события могут быть только в столицах.

Об империи сегодня много написано, причем даже не в плане истории, а в плане механизмов. Ш. Эйзенштадт подчеркивал, например, что символическую продукцию столицы империй производят только сами, периферия имеет право только на их ретрансляцию [18]. Говоря современными словами, речь идет о создании мастер-нарративов.

Майкл Хардт и Антонио Негри отмечают, что «теория создания Империи, как было установлено европейскими теоретиками Империи за последние несколько тысяч лет, одновременно является теорией ее упадка» [19]. О чем это может говорить? Все отмеченные выше коммуникативные функции начинают отпадать, империя не может их более выполнять, что в результате ведет к усилению центробежных тенденций.

Они пишут и о роли христианской религии в разрушении Рима: «Когда Макиавелли рассматривает падение Римской империи, он в первую очередь обращает внимание на кризис гражданской религии, то есть на ослабление социальной связи, объединявшей различные идеологические силы общества и позволявшей им сообща участвовать в открытом взаимодействии власти и контрвласти. Христианская религия была именно тем, что разрушило Римскую империю, погасив гражданский пыл, который служил основой языческого общества, конфликтное, но лояльное участие граждан в постоянном совершенствовании институтов и развитии свободы».

В 2002 для министерство обороны США было подготовлено интересное исследование на тему сильных сторон прошлых империй. Оно не было издано в виде книги, не продавалось, но тем интереснее его почитать [20]. В книге анализируется время Александра Македонского, Рима, татаро-монголов и Наполеона Бонапарта. В случае Рима обращают внимание на статус гражданина, который стремились получить чужие, а также на то, что боги присоединенных народов не отбрасывались, а занимали место в общем пантеоне, хотя и не на первых ролях.

Предложены две характеристики, которые, условно говоря, делали их военную мощь вечной. Первая — это сила и характер стратегических институтов. Рим стоял тысячу лет из-за стабильности своих институтов. Они менялись во времени, создавая стратегическую стабильность. В случае Александра Македонского все разрушилось после его смерти из-за отсутствия таких институтов. Вторую характеристику исследователи увидели в постоянном изменении источника военной силы.

Сегодня прозвучало мнение, что видео и компьютерные игры являются примерами современных империй [21 — 23]. В своем интервью один из авторов этого исследования говорит о необходимости поиска новых форм борьбы в ожидании новых кризисов капитализма [24]. У него есть также книга «Кибер-Маркс» по этому поводу [25].

Не найдя адекватного объяснения своим действиям и в целях усиления себя, Россия решила сакрализироваться повторно, поскольку от советской сакрализации она отказалась, хотя и оставила многие символы того времени. Сакральное, как известно, не нуждается в разъяснениях.

Россия откидывает, хотя и выборочно, и советское прошлое, и ельцинское время. Отсюда знаменитые духовные скрепы, которые вынужден искать В. Мединский, министерство культуры которого по сути стало из-за этого министерством идеологии или министерством скреп. Тем же занят, хотя и на более стратегическом уровне, и В. Сурков. Кстати, и Сурков, и Мединский не сразу стали конструкторами идеологий, они оба начинали с паблик рилейшнз и политконсалтинга.

Сакрализация приходит из прошлого. СССР сакрализировал революцию 1917 года, считая ее началом нового этапа развития человечества. Это был символ, который не допускал разночтений. С. Григорьянц объясняет резко отрицательное отношение Хрущева к роману Бориса Пастернака: «Хрущеву, во-первых, сразу же объяснили секретари ЦК, да и он сам это точно знал, что нельзя позволить даже минимальную дискуссию об Октябрьской революции — сразу начнет разваливаться все сооружение. Во-вторых, будучи только политиком, он довольно реалистически оценивал роль литературы в России, да и всех видов искусства. С политической точки зрения не имело большого значения ни в общем-то нейтральное, совершенно не публицистическое и не антисоветское содержание романа, ни публикация его заграницей, в конечном итоге даже не присуждение ему Нобелевской премии и уж, конечно, не гений автора. Существенным и совершенно неприемлемым для ЦК КПСС в его хрущевском шатком равновесии был сам факт независимого, непредвзятого отношения к революции, возможность начала, полемики об основах советской власти» [26].

Сегодня революцию 1917 Россия откинула, признав «переворотом». Поэтому более сильная сакрализация теперь ищется со стороны религии — православие становится заменой идеологии. При этом этот переход облегчен тем, что Николай Бердяев в свое время акцентировал религиозный базис большевизма [27]. То есть однотипные сакрализации сменяют друг друга.

Современные исследователи пишут: «Рим Первый – порядок и право, Рим Второй – синергия. Каков будет вклад Третьего Рима? По- своему уникальны восприятие и переработка Россией и русскими в истории принципов прогресса, научных исследований, литературы, искусства. И ещё более впечатляющими следует считать реалии агиополитики. На проявления сверхъестественного в секуляризованном мировоззрении смотрят со скепсисом. В то же самое время для православной традиции сверхъ- естественное – норма. У апостола Павла: «[Святые] верою побеждали царства, творили правду, получа- ли обетования, заграждали уста львов, угашали силу огня, избегали острия меча, укреплялись от немощи, были крепки на войне, прогоняли полки чужих…» (Евр. 11, 34). Таковы ноу-хау в рамках православной цивилизации, методики, превосходящие мёртвую технику» [28].

Характерной особенностью становится постоянное вписывание «сакральности» в современные события. Именно это позволяет их легитимизировать в глазах населения. Так, А. Проханов не говорит, а прямо кричит по поводу Керченского моста: «Мост, по которому вся мощь континентальной России потечёт на полуостров. Но это не просто мост, соединяющий берег с берегом. Это мост, соединяющий Россию с её сакральным сердцем. Мост мистический, сочетающий новое государство Российское с источниками неиссякаемых небесных энергий. Это мост, который будет наречён «Русским»» ([29], см. также [30]).

Авторами начинают выделяться особые языки, на которых должна выражаться имперская идея. В. Елистратов видит три империи с тремя языками: «В Китае это ханьцы, говорящие на китайском, в Индии — бывшие восточные арии, говорящие на хинди (и раньше — на ведийском, эпическом санскрите и классическом санскрите), в России-Евразии — русские, говорящие на русском. Именно на этих языках формулируются соответствующие «имперские идеи»» [31].

С. Черняховский дает более трезвые оценки: «Нынешнее состояние России — это состояние «зависания». Процесс распада был приостановлен в начале 2000 х годов в значительной степени благодаря Путину и путинистам разных фракций. Вопрос в том, чтобы не только не падать вниз и не просто постепенно карабкаться вверх, но осуществить прорыв. Технологический, производственный, социальный, ментальный. Не имея современных технологий и современного производства, можно сколько угодно рассуждать и о правах человека, и о величии страны: всё это будет либо коллаборационистским оправданием прислуживания внешним центрам влияния, либо мечтаниями в послеобеденный час» [32].

Империя является империей, когда она производит смыслы, добровольно или принудительно распространяемые не только в ее центре, но и на периферии. На сегодня Россия не имеет таких смыслов, сама по сути являясь «раненой» квази-империей. Она хочет требовать послушания, но у нее нет на это прав. Ее смыслы остались далеко позади современного мира, который давно хочет жить по другим правилам. И распад Советского Союза хорошо это подтвердил.

При этом никто не говорит, что в советское время не было ничего хорошего. Просто его смыслы потерпели крах. А когда разрушается виртуальная система, за ней рушится и физическая. Вспомним, даже период до перестройки, когда советская идеология уже тогда ритуализировалась, за ней не было ничего, кроме принуждения к повторению этих «мантр».

Расцвет анекдотов того времени также говорит о потере сакральности. Все эти объекты стали предметом для осмеяния задолго до того, как перестройка стала их расстреливать из пушек советской пропаганды. Нельзя поклоняться тому, что вызывает смех.

Кстати, виртуальные объекты, с которыми очень часто имеет дело пропаганда очень важны для империй, ведь она призвана объединять народы на основании того, что по сути нельзя продемонстрировать, поскольку это не физический объект, о котором можно только говорить, правда, сколь угодно долго.

А. Невзоров обратил внимание на пропагандистское обеспечение виртуальных объектов типа религии и Родины:

— «все религии обязаны своим существованием отсутствию бога. При наличии управляющей мирозданием силы, такой грубый и затратный инструментарий , как религии был бы, разумеется не нужен» [33].

— «Родина – это ведь очень удобная штука, как всякая иллюзия, она безгласна, она не имеет своего собственного голоса. Следовательно, от ее имени очень удобно говорить, от ее имени очень удобно требовать жертв, от ее имени очень удобно собирать деньги, претендовать на человеческие или какие-то иные жертвоприношения. И тот, кто может это делать от имени божества под именем Родина, как правило, чувствует себя довольно хорошо» [34].

Империя строится во всех трех пространствах: физическом, информационном и виртуальном. Империя не может строиться исключительно на военном принуждении. Империя и принуждает, и привлекает, то есть в ее функционировании неотделимыми являются и жесткая, и мягкая силы. Жители империи хотят быть в империи, в противном случае они будут жить не в империи, а в оккупации.

Любимой книгой Путина многие называли [35] «Третью империю» М. Юрьева [36 — 38]. Юрьев выпустил и ряд статей на тему необходимости самоизоляции, избавлении от зависимости от Запада как залога движения вперед.

О такой модели говорят и другие, например, М. Ремизов, который констатирует «изъян» современной российской политики: «противоречие между демонстрируемым уровнем военно-политического суверенитета страны и моделью зависимого развития в экономической сфере. Подчеркну, речь в данном случае не о желаемом уровне экономического развития (понятно, что все мы хотим быть «богатыми и здоровыми»), а именно о его модели» Модель зависимого развития – это, коротко говоря, модель тесной интеграции развивающихся стран в миросистему на условиях стран-лидеров» [39].

В одном из своих интервью Юрьев раскрывает суть своего видения империи: «Выражаясь современным языком, это должно быть какое-то многонациональное государство с сохранением компактных зон проживания разных наций и с какой-то определенной полугосударственностью и обособленностью. На самом деле на интуитивном уровне так все империи и понимают. Если начинаешь с американскими политиками разговаривать и спрашивать, был ли СССР империей или нет, они имеют в виду именно это. Для них СССР является империей не потому, что он там был коммунистическим, а потому что было 15 республик. В таком случае почему Россия не империя? В ней же тоже есть Чечня, Татарстан… Ну да, получается тоже, наверное, империя – только поменьше. С другой стороны, Америка при таком подходе, получается, не империя, хотя на самом деле самая имперская по духу страна в современном мире. Так что это не то чтобы чушь – термины ведь можно какие хочешь использовать, – но неконструктивно. Я полагаю, что империя – это такой тип государственного образования, который считает свое существование сакральным, проистекающим из каких-то высших ценностей, не важно, каких, и чьи цели, соответственно, не сводятся к самоподдержанию на максимально высоком уровне благосостояния» [40].

Он упоминает, что по некоторым статьям ему пришлось давать разъяснение в ФБР. Тут надо пояснить, что, как следует из интервью, у самого Юрьева бизнес в США. Например, Юрьев писал «объяснительную» в ФБР по такой своей статье, как «Внутренний враг и национальная идея». Это статья 2004 года в «Комсомольской правде», в которой он говорит так: «Поскольку если уж мы в войне, как говорит президент, то ненавидящих Россию людей следует называть не оппонентами, а врагами. Но записать кого-то по ошибке в оппоненты — это одно, а вот во враги — совсем другое! Даже если и не иметь в виду оргвыводов, которые, впрочем, непременно и совершенно естественным образом достаточно быстро встанут в повестку дня. Потому что страна, которая находится в войне и при этом терпимо относится к внутреннему врагу (более художественно называемому «пятой колонной»), есть полный абсурд» [41].

Как видим, враги для империи не менее важны, чем друзья, что активно демонстрировала советская довоенная история, борясь со внутренними врагами. Враг позволяет более жестко выстраивать собственную идентичность.

Говоря о российских взглядах на империю, нельзя не упомянуть Александра Дугина, его даже одно время называли путинским Распутиным ([42], см.также разные взгляды на статус Дугина в российской политике [43 — 46]).

Дугин пристально следит за врагами, даже вводит, как, кстати, и Юрьев, их новый тип. Так, у него появляется уже не только пятая, но и шестая колонна. Он находит их среди сторонников Путина: «Шестая колонна подразумевает тех, кого мы еще не можем точно квалифицировать в нашем политологическом словаре: ее представители за Путина и за Россию, но при этом за либеральную, прозападную, модернизированную и вестернизированную Россию, за глобализацию и интеграцию в западный мир, за европейские ценности и институты, за то, чтобы Россия стала процветающей корпорацией в мире, где правила и законы устанавливает глобальный Запад, частью которого России и суждено стать – на как можно более достойных и выгодных основаниях» [47 — 48].

Такое внимание к врагам очень напоминает советский период. Тогда все было выстроено на систематике внутренних и внешних врагов, позволявшей объяснять все лишения и трудности, которые пропаганда всегда подавала как «временные».

И, конечно, Дугин кцентирует сакральный характер империи: «Империя всегда претендует на вселенский масштаб, осознавая свое политическое устройство как ядро или синоним мировой империи. «Все дороги ведут в Рим». Все империи мыслят себя как мировые империи. Империя наделена миссией. Она воспринимается как политическое воплощение исторической судьбы человечества. Миссия может осознаваться в религиозных (Византия, Австро-Венгрия, исламский халифат, Московское царство), гражданских (Древний Рим, империя Чингисхана), цивилизационных (Китайская империя, Иранская империя) или идеологических (коммунистическая империя СССР, либеральная империя США) формах проявления» ([49], см. также [50]).

Причем призыв Александра Дугина носит достаточно жесткий характер — или империя, или ничего не будет вообще: «и для России, и для многих сопредельных государств есть только один выход: чтобы сохранить свой суверенитет, свою свободу и независимость в глобальном мире, мы просто обязаны снова стать Империей. Либо империя — либо исчезновение» [51].

Однако в этих рассуждениях нет ничего, кроме абстрактных призывов. Претендуя на империю, тем более современного характера, миру требуется предложить что-то, кроме слов. Сегодняшняя империя может возникнуть только благодаря первенству в технологиях, а не в сакральности.

Британия как империя связана с лидерством в промышленной революции. США также впереди в случае компьютерной революции. Они в свое время развернули специальные программы, чтобы опередить Японию в этой области, а Советский Союз, наоборот, свернул свои, потеряв в результате возможность идти в передовой группе стран.

Сегодня мир входит в четвертую промышленную революцию [52]. Первая пришла с паром и первыми машинами. Вторая — с электричеством, породив массовое производство. Третья — с компьютерами. Четвертая придет с автоматизацией и роботизацией и с уходом из производства людей. Как видим, принципиальное развитие идет в сторону так называемого «нематериального» труда, который, к сожалению, играет наименьшую роль на постсоветском пространстве.

Еще одним фактором, который будет «мешать» превращению России в империю будет политическое пробуждение россиян, которое разорвет связку «гражданин + телевизор». Даже сейчас телевизор принес неожиданные последствия. Как пишет А. Архангельский: «Массовая пропаганда предсказуема в тактическом смысле (агрессивность, всплеск иррационального, невротизация общества), но стратегически ее результат предсказать невозможно. Кто мог подумать, что спустя три года на массовые митинги против коррупции выйдут в том числе и те, чья жизнь целиком прошла при Путине, поколение, как считалось, лоялистов посткрымского консенсуса? Навальный с его расследованиями – да; но важнее, что перейден какой-то психологический рубеж: политика в массовом российском сознании стала нормой – вот самый неожиданный итог 2014-го, который аукнулся в 2017-м. А политическим словам научил, как ни парадоксально, «телевизор Киселева». Именно пропагандистские фигуры и клише в медиа помогали формировать массовую политическую речь в России» [53].

Тут следует сделать одно примечание. Если раньше массово шли статьи о работе пропутинских троллей, то теперь начались публикации о подробностях организации официальной пропаганды, демонстрирующий ее искусственный, спущенный сверху и контролируемый характер (см., например, [54 — 56]).

Сам В. Путин хорошо работает в системе использования неожиданностей. Иногда это связывают с его любовью к дзюдо. Он сам говорит: «Дзюдо учит держать себя в руках, чувствовать остроту момента, видеть сильные и слабые стороны соперника, стремиться к наилучшему результату. Согласитесь, политику все эти знания, умения и навыки просто необходимы» [57].

Вот мнение специалиста по России К. Мартена: «Путин тренированный мастер дзюдо, а не шахмат, и это определяет, как он видит получение преимуществ для России. Он использует слабости оппонента, выводит его из равновесия, а затем заставляет оппонента рухнуть под влиянием его собственного веса» [58].

Возможно, все это лишь красивые слова, но модели нашего поведения, спрятанные в нашей голове, действительно могут приходить из разных сфер и активироваться в любой момент.

Сергей Алексашенко, бывший министр финансов России и бывший глава Центрального банка Российской Федерации, также говорит: «Анализируя события в Украине, мы можем сказать, что для Путина современный мир не шахматная доска, а татáми. Он использует нерешительность и слабость своего оппонента для достижения цели. В случае с Украиной этой целью был Крым» [59].

Единственным «мешающим» фактором отхода от имперской идеи станет выросшая в стране когорта интеллектуалов, которых радует идея империи, причем они вполне искренне исповедуют это. Как отмечает У. Шмид: «Власть — это социальный конструкт, пронизывающий все общество. Те же писатели сталинских времен не просто выполняли приказы вышестоящих инстанций, но писали от души, ища свое место в грандиозном имперском проекте, который многих из них восхищал. Было бы слишком просто объяснять все страхом репрессий. Также и сегодня. Многим интеллектуалам консервативного толка действительно нравится, как они выражаются, усиление государства. Они не просто выполняют указания министерства культуры, но сами убеждены: то, что они пишут, соответствует истине. Они не просто инструмент в руках властей, они — добровольные, искренние проводники этих идей, в каком-то смысле сами — политтехнологи, работающие над проектом русского имперского сознания» [60].

За тысячелетия империи изменились. Времена стали мягче, поэтому жесткая сила во многих аспектах была заменена силой мягкой. Можно констатировать появление гуманитарного оружия, которое интересно тем, что вовсе не выглядит как оружие. Его не интересует физическое тело противника как цель, а только его разум. А правильно обработанный разум поведет за собой и тело. Одновременно прогресс и развитие стран двинулись в сферу «нематериального» труда, где вновь на первое место выходит разум».

Источник