РАССКАЗ НА ПАМЯТЬ
Моя мама неоднократно говорила мне за обедом:
- Какой у тебя, сынок, взгляд одухотворенный.
Или:
- Профиль у тебя классический.
Или уж совсем неприличное:
- Ты у меня красивый мальчик. Вот какой-нибудь девке-дуре повезет!…
На этом месте я обычно давился супом, который до того ложка за ложкой переправлял в рот под пристальным маминым взглядом. Откашлявшись, я стучал кулаком по столу и произносил что-нибудь эмоциональное и, как правило, не совсем печатное, да простит меня мама и вместе с нею читатели.
Мама, впрочем, редко обижалась. Её уверенность в том, что я воплощаю собой идеал красоты, была совершенно непоколебима и не нуждалась в подтверждении на практике. Всем известно, что это один из краеугольных камней мировоззрения любой мамы. Если же выясняется, что «девки-дуры» придерживаются несколько иных взглядов, винить мам бессмысленно и некрасиво. Но для людей, интересующихся проблемами педагогики, хотелось бы заметить: я только что описал типичную картинку не очень правильного воспитательного процесса, порождающего такую категорию мужчин, как донжуаны-неудачники.
К этой категории я принадлежу всерьёз и навсегда. Надеюсь, что никто из вас не захочет рассказать об этом моей маме. Мне-то она, к счастью, не верит, считая полное несогласие с теорией о моей выдающейся красоте всего лишь еще одним проявлением моей выдающейся скромности.
Донжуаны-неудачники отличаются от мужчин, которых женщины просто не любят и не замечают, тем, что они не желают смириться с этим обстоятельством. Таская в подсознании уверенность в своей неотразимости, из наилучших побуждений заложенную туда мамой, они дарят женщинам цветы, водят женщин в театры и рестораны, рассказывают женщинам занимательные истории и даже посвящают женщинам песни, книги и продвижение по службе. Но женщины все равно их не любят. Хотя и начинают замечать.
О причинах такого прискорбного равнодушия женщин я, конечно, твердо догадываюсь, но излагать свои догадки здесь не буду – во избежание обвинений в склонности к самобичеванию и мазохизму. Лучше я опишу тот вечнозеленый майский понедельник 2000-го года, когда я окончательно понял, что мое призвание в этой жизни – любить женщин, которые не любят меня. Именно на этом неблагодарном, но очень творческом поприще мне суждено было достичь наивысших неудач. Именно эти девочки-девушки-женщины, дружно говорившие мне «нет» и зевавшие в моем обществе, сделали из меня писателя-поэта-композитора, хотя я, как вы сами понимаете, с радостью променял бы все свое паскудное творчество на возможность забраться в постель хотя бы к одной из них.
Но женщин не интересуют такие сделки.
В тот день я проснулся в отвратительном настроении. Накануне у меня тоже было отвратительное настроение. Поэтому я не подготовился к немецкому и, проснувшись, не пошел на занятия. Когда все мои соседи по комнате мрачно позавтракали черствым батоном и отправились в университет, я встал, доел батон, включил БиБиСи и принялся разглядывать противный солнечный мир за окном.
БиБиСи сообщило мне, что, в порядке мести за убитого правительственными войсками товарища, повстанцы в Конго целиком вырезали деревню с населением 330 человек, включая женщин и детей; в Бельгии взорвавшийся склад пиротехники сровнял с землей полквартала; в Новой Каролине обрушился мост и 60 человек были госпитализированы в критическом состоянии; у премьер-министра Великобритании родился сын. Потом начались новости бизнеса.
Девушка, за которой я пытался начать ухаживать накануне, была третьей попыткой в текущем учебном году.
Первая попытка не состоялась в октябре. Ее звали Вика, и из ее сумочки можно было вытряхнуть как минимум три мобильных телефона за раз. Во время разговора она иногда механически рылась в карманах джинсов, извлекая оттуда и рассеянно бросая в урну для мусора авиабилеты с названиями городов, которые я видел по телевизору. Вместе с билетами в урну попадали случайно зацепившиеся десятирублевки. Мне хотелось вскрикивать.
Я познакомился с Викой в ночном клубе в Купчино. Мы громко пили пиво за тремя сдвинутыми столами, в окружении пьяных британцев, при помощи которых я шлифовал свой английский. Вика, прожившая в Лондоне больше времени, чем я у бабушки в деревне, попросила меня посодействовать ей в общении с непрерывно улыбающимся иностранным юношей.
- Он так быстро все говорит, я ничего не понимаю, - прокричала она в мое ухо.
Юноша оказался французом. Он не говорил по-английски. Воспользовавшись возникшим весельем, я пригласил Вику танцевать. У меня все равно больше не было денег на пиво.
Сначала мне было откровенно страшно рядом с ней. Никогда прежде я не притрагивался к чему-либо до такой степени красивому и холеному. Потом я справился с остротой ощущений и , размахивая Викой, стал размышлять о том, как я, простой парень из глубинки, талантливый самородок с одухотворенным взглядом и другими несомненными достоинствами, склоню к сожительству эту хорошо питающуюся барышню и отучу ее бросать деньги в мусорное ведро.
После так называемых танцев Вика спросила, как меня зовут, и предложила, чтобы я помог ей подтянуть немецкий перед поездкой в Гамбург. Я, не раздумывая, согласился, взял у нее визитную карточку с золотым тиснением и, как мне показалось, фамильным гербом, и, блестяще пошутив напоследок, повез свои пустые карманы в общежитие.
Женщины способны делать нас способными на все. Немецкий, с изучением которого я кое-как мирился уже больше года, вдруг расцвел всеми цветами набора цветных фломастеров и отодвинул английский на второй план. Я занимался немецким каждую свободную минуту, с утра до вечера: повторил все разговорные темы к прошлому экзамену, вызубрил пятнадцать длиннющих диалогов, старательно повторяя за кассетой самые незначительные оттенки немецкой интонации, и прочитал путеводитель по Гамбургу. К концу недели я даже сам уверовал в свое знание немецкого. Слушая Deutsche Welle, я без особого туда убеждал себя, что понимаю почти половину.
Квартира Вики простиралась во все стороны света – на многие десятки метров. За два часа, в течение которых я изображал из себя учителя немецкого, мне заплатили двести рублей. Потом кинематографический папа Вики сварил мне кофе и подал его в чашечке размером с наперсток.
Я не стал сообщать ему, что обычно пью кофе – если то, что я пью, можно назвать “кофе” – литровыми банками.
За три недели, остававшиеся до отъезда в Гамбург, я заработал на Вике еще тысячу рублей и совершил следующие действия: 1) сходил с Викой в кинотеатр “Спартак” и посмотрел там прогрессивный фильм уэлльского режиссера Гринуэя, в котором все актеры изъяснялись туманными притчами и периодически рубили друг друга на кусочки, так что краска заливала объектив; 2) выпил с Викой и ее знакомыми шестнадцать с половиной литров пива; 3) посетил с Викой выставку экстремальных бурятских художников, на которой меня огрели по спине дубиной с замысловатым орнаментом; 4) познакомился с шестью явными и дюжиной плохо скрытых поклонников Вики, возраст которых варьировался от 15 до 62 лет; 5) беседовал с мамой Вики об актуальных вопросах германской филологии; 6) в три часа ночи препровождал не совсем трезвую Вику из бара в Пушкине до улицы Маяковского, истратив 140 (сто сорок) рублей на частников; 7) той же ночью в чистой от родителей и поклонников квартире на улице Маяковского многообразно приставал к Вике и получил нетрезвый, но решительный отказ, сопровождаемый зевками.
Утром я сварил себе кофе в кастрюле и, не став будить Вику, удалился. Больше я ее не видел.
Эта неудача почти не огорчила меня. Диспропорция между моими и Викиными внешними данными вызывала головокружение. Не говоря уже об остальном.
Когда закончилась вторая пара и соседи прибежали в комнату попить чая (общежитие и университет располагались в соседних зданиях), я уже полчаса ходил кругами по комнате, играя один и тот же затхлый аккорд на гитаре. Я чувствовал искреннюю неприязнь к самому себе.
- Ай, - сказал Юджин, столкнувшись со мной.
Я повесил гитару на крючок и сел на стол.
- Поехали в город, - сказал Юджин.
- Зачем? – спросил я, не открывая рта.
- Я куплю себе замечательные китайские тапки на Апрашке.
- А зачем я?
- Ну, не знаю. Придумай себе цель.
Я подумал, может, мне сходить в кино и посмотреть новый вариант истории про то, как американцы спасли мир. Я отыскал в шкафу мятый номер St. Petersburg Times и прочитал киноафишу. Ни один фильм не шел с субтитрами. Дублированные фильмы мне смотреть не хотелось.
- Придумаю цель по дороге, - сказал я.
И мы поехали в центр: Юджин – за тапками, я – никуда. Первый автобус проехал мимо. Из его окон торчали руки и головы. Через двадцать минут подошел второй. Мы встали в него.
Вторую попытку я предпринял в декабре. Её звали Оксана, и она была первокурсницей. Не знаю, в каких условиях она училась ходить, но такой походки я не встречал больше никогда. Когда она передвигалась по университетскому коридору в одной из своих многочисленных балетных мини-юбок, я боялся, что она вот-вот рассыплется; при ходьбе ее ноги и руки совершали раза в два больше движений, чем у всех остальных людей. Эффект был незабываем и почему-то привлекателен.
Когда она стояла на месте, её колени выгибались назад. На ее лице постоянно держалось капризное выражение; оно говорило, что мир ужасен и несправедлив, и вообще я сегодня не выспалась. Она была невысокого роста и довольно худенькая, но при этом владела ощутимым вторым подбородком. Чтобы избыточный подбородок не слишком бросался в глаза, она всегда носила голову носом к потолку.
Каким-то образом всё это ей шло.
Я ежедневно наталкивался на это чудо в университете и в один условно прекрасный декабрьский день не выдержал.
- Оксана, - сказал я (через знакомых я уже давно выяснил, как её зовут). – Оксана, у тебя есть один маленький недостаток.
До того я ни разу не пробовал охмурять первокурсниц или вообще кого бы то ни было младше себя. Девушки, с которыми милосердный случай время от времени всё-таки сводил меня, были старше. С ними можно было играть малолетнего недоумка, что значительно облегчало жизнь и любовь.
- А?… Что?… Какой недостаток? – Оксана оторвала взгляд от потолка и уставилась на меня.
Мы стояли на первом этаже, недалеко от гардероба. Она собиралась идти домой.
Я собирался с мыслями.
- Ты не знаешь, как меня зовут.
- Это недостаток? – она направила взгляд в сторону, и поэтому её улыбку я первый раз увидел сбоку.
- Да. Легко исправимый, впрочем, - неестественно заулыбался я, уже чувствуя себя полным идиотом.
- И как же тебя зовут? – всё-таки подыграла она.
Я представился и вызвался проводить ее до остановки, раз уж мне всё равно надо в магазин ( я же всегда ходил в магазин через учебный корпус; вы разве не знали?).
За четыре недели до и после торжественного наступления двухтысячного года я преуспел в совершении следующих поступков: 1) проводил Оксану до остановки; 2) шесть раз звонил Оксане; 3) звонки со второго по пятый посвятил приглашению Оксаны на рождественскую вечеринку в Бенедикт-школе, на «Опасный поворот» в Театре Дождей, в Джазовую филармонию и в какой-то новый клуб на Ленинском соответственно, причем все четыре раза получил отказ, сопровождаемый разными объяснениями; 4) один раз обедал рядом с Оксаной в университетской столовой; 5) два раза ходил в гости к Оксане: первый раз – по приглашению, второй раз – по собственной инициативе; 6) во время второго визита, в чистой от родителей квартире, помогал Оксане делать английский, рассказывал занимательные истории, выслушал рассказ о том, как она в девятом классе слушала Таню Буланову и плакала, однообразно и интеллигентно приставал и получил абсолютно трезвый и неинтеллигентный отказ, сопровождаемый зевками и условной пощечиной.
Вторая неудача огорчила меня сильнее. Несколько дней я даже слегка хандрил. Потом перестал.
Если вы хотите, уважаемые читатели, чтобы вам стало плохо, выберите день пожарче и посетите Апраксин Двор. Там грязно, пыльно, инфернально, пахнет помойкой и бытовой химией, близлежащие дома стоят в развалинах, со всех сторон орёт восхитительная поп-музыка, ползают машины и ходят люди с лицами мучеников. Мы с Юджином провели там полтора часа в поисках идеальной пары китайских тапок за сто рублей. Когда мы, так и не достигнув цели, вышли на Садовую улицу и вдохнули полной грудью выхлопные газы, я потёр руками виски и сказал:
- Юджин, это оно. Хуже быть уже не может. Хуже бывает, только если что-нибудь болит. Или если заставляют таскать мешки с цементом.
- Это была цель, которую ты придумал? – спросил Юджин, рассматривая проходящих мимо девушек.
- Что ты имеешь в виду?
- Понять, насколько может быть плохо, если ничего не болит?
Я подумал и сказал «да». И мы пошли в метро.
Сначала мы сели не в тот поезд не на той станции. Потом мы вышли на «Техноложке» и добрались до кассы Молодёжного театра. Я спросил, есть ли билеты на когда-нибудь. Да, есть, ответила женщина. А в Театр Дождей? спросил я. Нет, ответила женщина, они еще не присылали билеты. Я посмотрел на майскую афишу Молодёжного. В следующий вторник там значилось «Танго», на которое я уже два раза пытался сходить. Оба раза спектакль отменяли. Может, попробовать в третий раз, подумал я.
Третью девушку звали Лена, и она тоже была первокурсницей. Более того, она училась на моём факультете и жила на моем этаже в общежитии. В декабре, в промежутках между тщетными звонками в рамках попытки номер два, я заметил, что Лена есть. Факт её существования произвёл на меня приятное впечатление.
У Лены было забавное круглое лицо с большими глазами и маленьким носом. Это лицо, в зависимости от освещения и угла зрения, мне или очень нравилось, или просто нравилось, или не вызывало у меня никаких эмоций. Возвращаясь с той самой рождественской вечеринки и испытывая алкогольную тягу к эксцентричным поступкам, я решил прийти к какому-нибудь однозначному выводу по этому вопросу.
- Здравствуй, - сказал я, когда дверь открылась. Там были, впрочем, и другие девушки. Две, три или четыре. – Как тебя зовут?
- Лена.
- Очень приятно, - в анфас её лицо мне очень нравилось. – У меня к тебе одно невероятно интимное дело.
Две, три или четыре девушки захихикали.
Мы вышли из комнаты, и я стал рассматривать Лену в разных ракурсах – с переменным успехом. Я был поддат и без очков.
- Знаешь, у меня есть один очень хороший старый приятель. Мы с ним однажды заключили нечто вроде пари. То есть мы как бы договорились: если один из нас вдруг все-таки теряет рассудок и женится, другой тоже должен жениться. В течение шести месяцев со дня свадьбы первого. В общем, я решил сыграть с ним злую шутку…
И я полностью изложил Лене идею, которая вызревала в моей голове с начала осени. Деталью, о которой я умолчал, было то, что главной и единственной жертвой розыгрыша неизбежно становилась девушка, выполняющая роль моей «жены», поскольку сам Дява – вышеупомянутый приятель – был хорошо осведомлен о существовании этого идиотского замысла. Он даже успел выбрать ночной клуб, наиболее подходящий для презентации «жены» и затяжного театра на троих.
Эта идея, помимо того, что была идиотской, выглядела не очень красиво по отношению к вовлечённой девушке. Поэтому в течение осени я перебрал и отверг уже несколько возможных кандидатур, стремясь найти какой-нибудь абсолютно нейтральный и в меру доверчивый вариант.
С другой стороны, мы ведь не собирались сообщать «жене», что она одурачена. Дява должен был сыграть роль изумлённого друга до конца.
Как бы то ни было, дорогостоящие читатели, несомненно одно: пить – нехорошо. Даже немножко. Даже пиво. Лена не подходила на роль мнимой жены ни с какой стороны. Я понял это прежде, чем закончил говорить, и запоздало пожалел о содеянном.
Я долго разглядывал афишу «Танго». В центре афиши, на чёрно-белой фотографии, актеры в неестественной одежде и невозможных позах разевали друг на друга рты, выпятив глаза и накладные усы. Я содрогнулся. На первом курсе я смотрел спектакли чуть ли не каждую неделю. Но это было давно.
- Юджин, вот мне тут иногда кажется. Ты знаешь, для чего существует театр?
Юджин вопросительно посмотрел на меня.
- Чтобы сидеть там с девушкой. Зимой.
Юджин кивнул.
И мы поехали домой. Точнее, я поехал домой один. Юджин решил продолжить поиски идеальных китайских тапок в Купчино.
К пяти часам погода почему-то испортилась. Небо затянулось облаками. Я сходил в душ и, вернувшись, стал совершать очень осмысленные действия, ни в чем не заключавшиеся. Приехал Юджин, так и не купивший тапки.
- Я подумаю над твоим предложением, - сказала Лена. – Заходи как-нибудь.
- Обязательно, - улыбнулся я и пошел домой. Дома я закатил себе сцену.
Уже в мае, запихнув очередную порцию английского в одного из своих ленивых учеников, я возвращался в общежитие и случайно забрёл в аптеку. В аптеке я решил выяснить, насколько подорожали презервативы с тех пор, когда я их покупал последний раз. Я стоял, смотрел на цену, огорчался, подсчитывал, снова огорчался. Инфляция – неприятная вещь. Размышляя над этим, я повернулся, чтобы уйти из аптеки, и увидел Лену с соседкой. Соседка хихикала. Лена хорошо выглядела. Она была в синем плаще. Я набрался решимости и пришел к однозначному выводу.
И попытался – вяло, бездарно и безнадежно – действовать в соответствии с этим выводом.
Да, проницательные читатели, вы угадали. У меня ничего не получилось.
В девятом часу снова выглянуло солнце. Мне стало менее отвратительно. Я пошел к Лене и позвал ее наружу – туда, где солнце и алкогольные напитки, пить которые нехорошо, но иногда неизбежно. Я получил отказ, сопровождаемый советом не жалеть. Последовав совету, я не стал жалеть. Мне снова сделалось отвратительно.
Напевая свежую радиопесенку why does my heart feel so bad? why does my soul feel so bad? , я вернулся в нашу комнату и облачился в уличный вариант своего гардероба. Потом я хорошенько побрился, причесался и сказал соседям, что пойду крутить шашни с Квазимодой. Квазимодой мы называли одну не очень симпатичную девушку из коридорчика напротив.
На улице было тепло и звонко от птичьего пения. У входа в общежитие молодой человек в кожаной куртке описывал возлюбленной глубину своих чувств.
- Я люблю тебя, дура, понимаешь?!? Лю-блю! Ради тебя чё хошь сделаю, дура! Вон, хочешь, этого ударю?…
Широким жестом молодой человек указал на меня. Да, вот это настоящая любовь, подумал я и стал морально готовиться к драке. Но девушка не хотела, чтобы меня ударяли, и перевела разговор на другую тему.
Дойдя до остановки, я бухнулся на скамейку и стал сидеть на ней, всем своим видом демонстрируя тополям, что жду автобус. Потом ко мне и тополям прибавилась ещё одна пара влюбленных. Он провожал её. Ему очень хотелось поймать для неё машину.
- Ты не можешь ехать на автобусе, - говорил он.
- Да нет же, я могу ехать на автобусе, - возражала она.
Он умело обнимал ее, потом выбегал на середину дороги, махал там руками и призывал гнев небес на головы «грёбаных водил», равнодушно проносившихся мимо в своих «вонючих тачках».
- Перестань, - кричала она и хмурилась.
Так продолжалось до прихода автобуса.
В автобусе я пришел в сознание и начал обдумывать сложившуюся ситуацию. У меня в кармане лежали двести пятьдесят рублей за вчерашнее репетиторство. Пропить их в замечательном ночном клубе было бы глупо, не смешно и чревато болью в сердце и похмельем.
Я вышел на площади Победы. Универсам «Московский» только что закрылся. Петляя и подпрыгивая, я дошагал до метро, зашел в «24 часа» и после долгих выборов и колебаний купил торт «Каштан» весом кило триста.
Когда я вместе с тортом забрался в обратный автобус и пристроился у окна, водитель включил радио и динамик рядом с моей головой застонал:
Не надо печалиться,
Вся жизнь впереди.
Вся жизнь впереди,
Надейся и жди.
Это был любимый водителями «Ретро-канал». Я засмеялся.
В общаге я постучался в первую комнату на нашем этаже и попросил тамошних девушек женственно написать на торте: «Андрею от восторженных почитательниц. Брейся чаще, и нас будет ещё больше». Написав «почитательниц» через «е», одна из девушек, известная в нашей комнате под именем Лола, накрасила губы и смачно поцеловала торт. На картоне остались два сексуальных алых отпечатка. Сидевший тут же юноша с бутылкой пива сопроводил это действие восхищенным гоготанием.
Потом я попросил других девушек отнести торт в нашу комнату, выждал минут десять и отправился туда сам.
Андрюшка уже отрезал себе огромный кусок и сиял от счастья. Юджин и Князь толпились рядом. Им было хорошо.
Мне было никак.
- Пойдём, постоим на балконе, - обратился я ко Князю.
И мы пошли на балкон.
Ночь была теплая и почти безветренная. По шоссе, за деревьями, бегали и шуршали фары. На балконе этажом ниже группа девушек выпускала в атмосферу клубы табачного дыма. Два загадочных человека с длинной лестницей и непонятной целью лезли на фонарный столб прямо напротив нас. Я почти не различал их в темноте. Фонарь не горел.
Несколько минут мы молча смотрели на остатки заката, зависшие над Пулковской обсерваторией. Потом Князь глубоко вздохнул и опустил голову на сложенные руки.
- Князь?
- А?
- Не люби больше Лолу.
- Я бы рад. Я не знаю как, - пошевелился Князь.
- Она «почитательницы» через «е» пишет. И физфак у неё вечно сидит . Зачем она тебе?…
- Да нееет, Смелый, это не от нее торт, это от 525 комнаты, Эндракса им помогал к истории языка готовиться. Это точно от них. Больше не от кого.
- А, ну да, - спохватился я. – Наверно.
Внизу проехала машина. Люди на фонаре вполголоса бубнили о чем-то.
- Князь, меня девушки не любят.
- Меня тоже.
- Думаешь, тебя тоже?… Наверно, это просто Лола такая. Ненормальная. Она ничего не понимает в мужчинах. Зря ты у неё торчишь. Бесцельное занятие.
Князь снова вздохнул.
- Князь, это кошмар, - вдруг прорвало меня. – Три облома подряд. Так жить нельзя. Где же свобода выбора? Хотя бы номинальная? Опять ждать случайного стечения обстоятельств? Брать, что дают?
Люди на фонаре стихли. Князь вздохнул в третий раз.
- Надо подождать, - грустно сказал он.
Наш бессодержательный разговор на избитые темы (жизнь без девушек пуста, и ничего не хочется делать; не хочу играть по дурацким правилам; мама, завтра опять на пары; с каждым годом будет всё хуже и т. д. и т. п.) продолжался ещё часа два. Мы стояли на балконе, а девушки спали в своих постелях и не любили нас.
Потом на небе стал вырисовываться рассвет.
- Потрясающий был день, - сказал я, зевая.
- Лучше некуда, - согласился Князь.
По дорожке внизу прошатался юноша. Через минуту со стороны запертой двери общежития донёсся ритмичный грохот.
- Надо оставить ей что-нибудь на память, - вслух подумал я.
- Напиши рассказ.
Вернувшись в комнату, я сел за стол, надел наушники и стал водить ручкой по бумаге.
(с) Константин Смелый
Огромный успех человечества в целом, но как до слез и до сердечной боли обидно за состояние отечественной космонавтики. Не украинской, не российской, а именно ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ... :(
Аж стыдно до изнеможения. :) Никак полнолуние приближается. Пойду-ка спать от греха подальше... 
Вложение: 875591.mp3
Вложение: