Закатное солнце, прячась в тучу, заскалило зубы - брызнул дробный дождь. Притупил дождь косу, прибил пыль по дороге и закатился с солнцем на ночной покой.

Коровы, положа хвост на спину, не мыча, прошли. Не пыль - тучи мух провожают скот с поля домой.

На болоте болтали лягушки-квакушки.

И дикая кошка - желтая иволга унесла на ключе вечер за шумучий бор, там разорила гнездо соловью, села ночевать под черной смородиной.

Теплыми звездами опрокинулась над землей чарая Купальская ночь.

Из тенистых могил и темных погребов встало Навьё.

Плавали по полю воздушные корабли. Кудеяр-разбойник стоял на корме, помахивая красным платочком. Катили с погостов погребальные сани. Сами ведра шли на речку по воду. В чаще расставлялись столы, убирались скатертями. И гремел в болотных огнях Навий пир мертвецов.

Криксы варксы скакали из-за крутых гор, лезли к попу в огород, оттяпали хвост попову кобелю, затесались в малинник, там подпалили собачий хвост, играли с хвостом.

У развилистого вяза растворялась земля, выходили из-под земли на свет посмотреть зарытые клады. И зарочные три головы молодецких, и сто голов воробьиных, и кобылья сивая холка подмаргивали зеленым глазом - плакались.

Бросил Черт свои кулички, скучно: небо заколочено досками, не звенит колокольчик, - поманулось рогатому погулять по Купальской ночи. Без него и ночь не в ночь. Забрал Черт своих чертяток, глянул на четыре стороны, да как чокнется обземь, посыпались искры из глаз.

И потянулись на чертов зов с речного дна косматые русалки, приковылял дед Водяной, старый хрен кряхтел да осочим корневищем помахивал, - чтоб ему пусто!

Выползла из-под дуба-сорокавца, из-под ярого руна сама змея Скоропея. Переваливаясь, поползла на своих гусиных лапах, лютые все двенадцать голов катились месяцем. Скликнула-вызвала Скоропея своих змей-змеенышей. И они - домовые, полевые, луговые, лозовые, подтынные, подрубежные приползли из своих нор.

Зачесал Черт затылок от удовольствия.

Тут прискакала на ступе Яга. Стала Яга хороводницей. И водили хоровод не по-нашему.

- Гуш-гуш, хай-хай, обломи тебя облом! - отмахивался да плевал заблудившийся в лесу колдун Фалалей, неподтыканный старик с мухой в носу.

С грехом пополам перевалило за полночь. Уцепились непутные, не пускают прочь.

Купальская ночь колыхала теплыми звездами, лелеяла.

Распустившийся в полночь купальский цветок горел и сиял, точно звездочка.

И бродили среди ночи нагие бабы - глаз белый, серый, желтый, зобатый, - худые думы, темные речи.

У Ивана-царевича сидел в гостях поп Иван. Судили-рядили, как русскому царству быть, говорили заклятские слова. Заткнув ладонь за семишелковыи кушак, играл царевич насыпным перстеньком, у Ивана-попа из-под ворота торчал козьей бородкой чертов хвост.

- Приходи вчера! - улыбался царевич.

А далеким-далеко гулким походом гнался серый Волк, нес от Кощея живую воду и мертвую.

Доможил-домовой толкал под ледащий бок - гладил Бабу-Ягу.

Леший крал дороги в лесу да посвистывал - тешил мохнатые свои совьи глаза.

За горами, за долами по синему камню бежит вода, там в дремливой лебеде сорока-щекотуха загоралась жар-птицей.

По реке тихой плывет двенадцать грешных дев, белый камень Алатырь, что цвет, томно светился в их тонких перстах.

Раскинула крылья заря - знобит, неугасимая, горячую кровь, ретивое сердце, истомленное купальским огнем.

А. РЕМИЗОВ.