Дождь... Этот проклятый дождь должен когда-то прекратиться. Казалось, вот уже два-три часа вокруг меня были сплошные стены воды и ничего более. Вода, вода, вода. Одна и только вода. И сквозь эту воду я едва различал воспалёнными глазами маячащих санитаров на своей белой таратайке. Они маячили впереди расплывчатым белым пятном - как мне казалось, слишком расплывчатым даже для такого дождя. Иногда их машина словно выплывала из поля зрения, и крутил баранку в ту сторону, в которой она - вроде - исчезла, но она тут же предательски появлялась прямо посередине дороги, в то время как я сворачивал на тротуар. Я тёр глаза, тряс головой, пытался вести, прищурившись - но чёрта с два. Странные "заплывы" прочь с глаз продолжались, и я продолжал с упорством самоубийцы натыкаться на пешеходную дорогу. Фрейгман молчал.
Я шумно выдохнул и я снова вскинул голову. Постепенно под кожей на висках стала пульсировать боль - сначало легонько, словно игриво, но с каждой секундой набирая силу; что-то звенело, и я не мог понять, что именно. Постепенно до меня дошло, что звенит моя голова. В тот самый момент, когда я об этом подумал, боль гулко ударило изнутри черепа, и я невольно отпустил руль. Мгновенно нас вынесло на тротуар в сотый раз, причём на этот раз мы уничтожили урну. Я поспешно схватился за руль. Фрейгман молчал.
В конце концов глаза окончательно отказались подчиняться их законному обладателю. Мир стал расплываться уже на расстоянии вытянутой руки. Белая клякса с красной кляксой поверх сворачивала, а я отчаянно не вписывыался в повороты и уже не мог держаться на прямом участке. Боль в голове мешала ссмотреть вперёд, тянуло откинуться назад, прилечь... Но как только я поддавался этому желанию, как мы снова начинали идти зигзазагами.
Фрейгман медленно и отрешённо заговорил - тихо и сухо:
- Томас, я не хочу вас лишний раз отвлекать, но вы сейчас угробите нас обоих.
К сожалению, старый пень был прав. Ещё немного - и я даже не замечу, как пробью башкой лобовое стекло - она и так была сдавлена болью со всех сторон.
Фрейгман сунул руку в карман и протянул мне белую пачку. Я оторвал взгляд от обзора дороги и пригляделся, пытаясь прочесть название.
- Аспирин, - поспешно, но всё же ровно сказал Фрейгман.
Я кивнул - а, ччччёрт! зря... - и потянул вторую руку к пачке. Машину едва не развернуло. Я быстро схватился за руль, но Фрейгман спихнул мою ногу с педали газа и сам нажал на стоп.
- Я поведу. Вы разваливаетесь на ходу.
- Ещё бы... - пробурчал я, открыв дверь. Дождь оказался внезапно холодным - мне казалось, я вообще не чувствовал холода до этого - но моё дыхание показалось мне чересчур горячим. Я быстро устроился на боковое сидение и начал с хрустом пережёвывать аспирин. Фрейгман сел за руль.
- Поскорее, Эл, они всё дальше...
Внезапно "Скорая" оставновилась, и один из санитаров, приотворив дверь, но не рискуя выйти на улицу, крикнул:
- Кто из вас, чудиков, Том?
Проклятие... Я даже не успел толком отлежаться! Но - делать нечего... Я вылез из машины, ёжась от холода.
- Ну я!
Санитар махнул мне рукой, призывая подойти.
- Как всё складывается... - буркнул я Фрейгману и пошёл. Голова болела настолько, что у меня уже не было сил чувствовать боль.
Я влез в кузов маины, буравя глазами обоих белорубашников.
- И? - мрачно изрёк я.
Черноволосый и пренебрегающий бритьём санитар кивнул в сторону чего-то, лежащего на столике возле меня. Я перевёл взгляд и вздрогнул. Билл, лежащий на крыше, избитый и хрипящий, в изорванном мокром тряпье, облегающим его неестественно тощее тело - это ужасно. Но моё воображение содрогнулось ещё сильнее при взгляде на Билла, накрытого простынёй, упакованного пластырями, с чем-то вроде капельницы возле носилок - я не разбираюсь в медицине - и с какой-то трубкой во рту. Жар в крови отступил, освободив место для холодного гнева, смешанного со страхом.
- Зачем ему эта... хрень?
- У него двустороннее воспаление лёгких. Мы проводим обезараживающую ингаляцию.
Я кивнул, хотя абсолютно ничего не понял.
- А эта капельница...
- Не надо, не надо, я всё равно не пойму. Лучше скажите, зачем я вам тут? - я невольно сморщился; боль в голове напмнила о себе, - Я сам болен, голова раскалывается, температура, перед глазами всё плывёт...
- Он вас звал, - просто сказал русый санитар.
Я осёкся и посмотрел на Билла. Его лицо с белыми квадратами пластырей и тёмно-красными пятнами кровоподтёков было спокойным - это было лицо глубоко спящего человека, и если не этти трижды проклятые синяки и ушибы, зрелище было бы безобидным. Но от взгляда на моего брата, на моего осквернённого ангела болезненно сжималось сердце. Я аккуратно сел на какую-то конструкцию рядом.
Он дышал медленно, и я слышал хрип - приглушённый, но он был, и от этого мне стало по-настоящему страшно. Вот его везут, подключив к необходимым системам жизнеобеспечения, везут, чтобы оказать помощь... А помогут ли ему? Вдруг все усилия окажутся напрасными? Вдруг сейчас что-то пойдёт не так? Вдруг он перестанет дышать?
Внезапно глаза Билла открылись. Я замер, парализованный ими.
Сквозь болезненную пелену проступил осмысленный взгляд. Знакомый, нормальный взгляд.
- Том...
Я тут же вскочил и сел на пол возле носилок и приблизился к его лицу. Он повернулся и посмотрел на меня в упор.
- Томми...
В глазах защипало. Слеза скатилась по моей щеке и упала н щёку брата. Мои губы дрогнули в жалком подобии улыбки.
- Привет, Билл.
Он слабо улыбнулся разбитыми губами. Его рука, тонкая, невесомая, беспомощная рука подтянулась к лицу и дотронулась до мокрого пятна от моей слезы.
- Томми, ты здесь...
- Да, я здесь. Я здесь, я никуда не уйду.
Я погладил его по волосам, и улыбка Билла стала блаженной. Он напоминал брошенного ребёнка, потерявшего родителей, но вновь нашедшего дом и приют. Я улыбнулся я смахнул слёзы.
За моей спиной деликатно кашлянул санитар.
- Прибыли. Госпиталь E5150.