Она была арлекином в цирке. В её труппе было много интересных персонажей. Некоторые из них внушали страх, некоторые уважение, другие вызывали восторг, третьи восхищение.. А она вызывала смех. Подумайте только, смех! Как это наверное прекрасно, дарить людям смех! Поднимать им настроение, видеть улыбки на их счастливых лицах..
Она выходила на арену с маленьким, старым, хромым, облезлым пуделем. Пуделя так и звали, Пудель. Он всё время спотыкался и, дрожа, жался к её ноге. А они смеялись. Их смех журчащим потоком начинал струиться под куполом цирка, заполняя собой всё пространство вокруг, переливаясь и вываливаясь наружу. Шатёр буквально разрывало от этого пронзительного, громкого, порой даже жестокого, смеха. Смеялись над ним. Смеялись над ней.
Ей хотелось защитить его. В глазах Пуделя она прочитала мольбу и страх. Он был стар и слаб. Ему хотелось, чтобы его приласкали, дали полежать перед камином, ему хотелось ощутить уверенность в том, что его любят и о нём заботятся. Но он чувствовал, что над ним смеются. Смеются зло, не скрывая этого. Для них его беспомощность была забавной, потешной, достойной того, чтобы над ней посмеяться.
Её сердце сжалось от тоски, в душе зародилось возмущение: "Он этого не заслуживает! Не заслуживает смеха! Он достоин того, чтобы его любили и уважали, хотя бы потому, что он очень слабый.." Но директору, этому злому, алчному человеку, ему было всё равно, что чувствует какая-то там собака. Дескать, что же такое собака? Так, мелочь. Зрители ждут его на арене, они жаждут над ним посмеяться. Это важнее. Какое кому дело до маленького облезлого пуделя.
Какие всё же встречаются порой бессердечные люди.
В следующий раз она вышла на арену без Пуделя. "Пусть все решат, что он умер. Лучше быть мёртвым в сознании этих людей, чем осмеянным тогда, когда ты особенно уязвим". Она спрятала Пуделя. Он погрузил свой безгранично благодарный взгляд в её глаза и уткнулся влажным носом ей в ладошку.
Она вышла на арену без пуделя и увидела в десятках зрительских лиц ожидание. Заведомая готовность смеяться. Не над её шутками, не над её уязвимостью (уязвимость была теперь надёжно сокрыта), а над ней самой. Это её роль. Она сама её избрала. И они уже знают, что от неё положено ожидать. Они готовы потешить себя. Подобная готовность пугает.
Она уходит в гримёрную и снимает свою маску. Быть самой собой? Отказаться от всего этого, такого привычного? Взять своего маленького пуделя, свою маленькую уязвимость, и уехать далеко в настоящий мир, где нет надобности притворяться?
Почему бы и нет. Но как трудно отказываться от привычного. Как трудно арлекину, простому арлекину, подойти к зрителю и сказать, что он так устал. Сказать искренне, без улыбки. Но зритель с 95% вероятностью начнёт смеяться пуще прежнего, захлёбываясь собственными слезами радости. Клеше. Как тяжело с ними бороться.
А ещё... действительно, как трудно сказать "я"..