...здесь разбитый паркет, пропитавшийся липкой 
грязью воспоминаний,
прячет в щели движение, шелест и шорох, шум насекомых и
еще тлеющий след той, что вышла отсюда, 
оставив на мне два шрама,
пройдя путь от окна 
сквозь преграду меня. 
от окна – до самой двери...

(с) Андрей Орловский

И снова. Здравствуй.

Прошел месяц с лишним. Подумать только. Это был самый долгий февраль в моей жизни, хотя в нем было всего те 28 дней. 

Я слышала, ты болел. Узнала, и заболела сама на следующий день. Забавно. 

Я опять "выделываюсь". Пытаюсь казаться сильнее, улыбчивее. А потом удивляюсь, что меня не хвалят за мои бесконечные подвиги над собой. Тебе, наверное, уже передали, что я в отличной форме. Может даже, что у меня больше не болит, что я смирилась. Интересно, поймешь ли ты, что это только маски?Или правда поверишь, что я больше не грущу о тебе?

Это, наверное, смешно, Е., ведь прошло уже достаточно времени для осознания действительности, но всё равно, когда нужно прикинуть будущее, я прикидываю это будущее с тобой. Не знаю. Наверное, машинально. А потом такое это "ах, ну да...". И становится грустно, и не хочется больше ничего прикидывать. 

Теперь у тебя в статусе стоит ".". Просто точка.. Я помню, как я, возмущаясь страшно, то ли прошлой осенью, то ли в начале зимы меняла твой статус с "1" на "2", ведь не один ты вовсе, нас же двое. А ты говорил мне, что это просто статус. Статус, который вовсе ничего не значит.

Ты мне всё еще снишься, Е.. Ты то уходишь от меня еще раз, и я просыпаюсь вся в слезах; то возвращаешься, вызывая у меня всё те же соленые слезы, но от счастья; то мне снится, как будто ничего не случилось, и явь была сном, а сон - это явь. Я собрала диван. Я больше не пытаюсь найти тебя рядом ночью. Собранный диван способен дать мне определиться с реальностью даже спросони.

И вот еще странно, Е., послушай.  Когда я выхожу на улицу, то как-то вливаюсь в ток жизни; я смотрю на прохожих, они вызывают у меня разные эмоции (симпатию, неприязнь, безразличие, иногда даже похоть, что связано с моим характером, ты ведь помнишь), и тогда я понимаю, что мне никто из них не нужен. И, если я тебе не нужна, то и ты мне, Е., не нужен. Какая-то гордость просыпается во мне; я расправляю плечи, выпрямляю спину и смотрю или холодно, или радостно чрезмерно - в общем, немного переиграно. Но стоит мне, дорогой мой Е., провести дома более, чем 4 часа без сна, и мои мысли снова где-то рядом с тобой.  Меня бьет осознание моей дурацкой необходимости в тебе. Меня преследуют мысли о любви к тебе.Я пытаюсь себя усмирить, но всё никак. И мой какой-то энергетический барьер: он всё сжимается и сжимается. И на меня снова начинают давить стены. Я уже 3 дня взаперти. Эта моя простуда кажется мне просто изощренной пыткой судьбы. 

Когда я не здесь, жизнь движется, и я движусь вместе с ней. Когда же я вновь оказываюсь в этой комнате, - где я всё еще иногда нахожу какие-то твои мелочи, которые кажутся мне маленькими сокровищами, - в этой самой комнате время замирает. Оно идет вокруг, я даже, казалось бы, чувствую, как кожа моя стареет, но разум...как будто это клетка. Энергетическая клетка, которая высасывает соки. Я осталась в ней одна. И теперь мне гораздо страшнее.

И эти бледно-зеленые цвета обоев, подушек, дивана, выцветшие некогда золотые узоры, да блеклый электрический свет, отдающий желтизной. Цвета блевоты и затхлости. Цвета разложения, скорби. Цвета тех трех недель алкогольного бреда, когда ты ушел. А сейчас. Как будто сидишь в руинах...Воспоминания мучают. Как ты вообще смог оставить меня здесь, в этом ужасе?

Что ж,  хочется побелить потолок и переклеить обои. Новые обои могут разрушить чары?

 

Я страшно скучаю, Е., по такому родному тебе. Очень.