ВСТУПЛЕНИЕ ГЛАВНОГО РЕДАКТОРА АЛЕКСАНДРА ЖЕЛЕЗНОГО

Дай я посмотрю на Твои руки. Не надо? Ты не хочешь на них смотреть? И мне не надо? Хорошо, не буду. Что? Простить? Пусть Он простит? Да за что?.. Ах, за это... Уже простил. До того, как Ты сделал. Что? Отпустить грехи? Ты уверен? Ладно... In Nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen!



--------------------------------------------------------------------------------



Д
Я боюсь. Я боюсь поднять голову и посмотреть. Посмотреть на свои руки. Они лежат вдоль моего тела, по швам, и я боюсь увидеть их. Мои руки. Они, должно быть, в бинтах. Быть может, в таких же белых, как и вся эта комната. Палата. Белые стены. Белые окна. Почему за стеклом всё бело? Разве теперь зима? Здесь нет времени. Только белизна. Кровать - белая. Простыни… Белизна не имеет четких очертаний, не имеет границ. Она бесконечна и, значит, вечна. А за вечностью - Он?
Когда отходит действие лекарств, которыми меня пичкают, чтобы я хоть и медленно, но возвращался к нормальной жизни, я разговариваю с теми, кто приходит из белизны. Их четверо. Женщина в белом, с голосом и запахом ангела, немой, а может, и глухонемой старик с соседней койки, мать и - Он.
Ещё белизна родит темноту. И из этой темноты ко мне тоже приходит гость. По крайней мере я уверен, что он один. Только он хитер и коварен. Он меняет голоса. Меняет форму. Сущность. Я боюсь его больше всех. Потому что он часто говорит правду. Ту правду, которая совсем не нужна мне. Я, как и все, люблю правду, которая льстит моему уху. Но он с тысячью лиц и без лица…
Я боюсь открывать глаза. Я привык к голосам. Порой я уже не понимаю, с кем говорю. Вроде бы это та медсестра, что делает мне уколы и кормит, а может, это уже не медсестра вовсе, а тот, что… У него нет имени и миллион имен. Он может стать кем-то из членов моей семьи, а может стать драконом с огненной пастью…
Я не боюсь спать. Во снах приходит должное возмездие. И я хотел бы не просыпаться, но снова и снова меня будит темнота, рожденная белизной. Меня будит голос, требующий ответа. Требующий разговора.
А я боюсь говорить. Я боюсь говорить даже с матерью. Боюсь и говорю. Завидую немому соседу и говорю. Говорю часто сам с собой, уверенный в том, что говорю с Ним. А если теперь и Он - не он, а этот, тот, что…


А
- Вы можете рассказать, с кем говорили сегодня?
- Разве это были не вы?
- А кто я?
- Вы та самая медсестра, или вы врач? Это же вы велели привязать меня к кроватной сетке? Вы назначили мне эти дурацкие лекарства, уколы? И что это за шоковая терапия? Или что это со мной проделывают, когда я наглатываюсь этих ваших таблеток?
- Мы пытаемся вам помочь. Вот уже долгие шесть месяцев.
- Кто вы?
- Я хочу вам помочь.
- Тогда заставьте меня не просыпаться. Дайте мне получить по заслугам. Получить достойное наказание. Око за око. Зуб за зуб.
- Как раз от этого мы и пытаемся вас спасти.
- Вы не понимаете.
- Попробуйте, наконец, объяснить. Почему вы не можете смотреть на свои руки? Почему не смотрите на меня? Вы ведь хотите знать, с кем разговариваете?
- Если это не вы, а он?
- Он - это тот, с кем вы беседовали сегодня?
- Я не знаю.
- Хотите прослушать запись вашего разговора?
- У вас есть запись?
- Мы прослушиваем все палаты. Это часть лечения. Мы должны наблюдать за пациентами круглые сутки. Хорошее наблюдение - залог благотворного и правильного лечения.
- Пациент? Вы сказали…
- Да, пациент. Вы пациент нашей клиники, а что?
- Тогда вы, получается, кто?


П
Немой сосед - единственное живое существо, на которое я смотрю и не боюсь смотреть. Я чувствую наше с ним родство. Будто мы с ним чем-то повязаны. Кровью?
Я боюсь крови. Не своей. Я боюсь другой крови. Его крови. И может так быть, что мы помазаны с немым этой самой кровью?
Немой издает какие-то булькающие звуки и ползает по кровати. Такой же белой. Он связан, как и я. А в его глазах, больших, пустых… в глазах, где страх, мольба и просьба, высохли все слезы.
- Ты сколько плакал? - спросил я.
И из глаз немого старика хлынула на белизну красная жидкость.
Я отвернулся.


Р
Мне кажется, что мать и женщина с голосом и запахом ангела - одно и то же лицо. Когда Она приходит, я чувствую, что могу еще на что-то рассчитывать. Но не на милостыню. Нет. Не на пощаду. Я не нуждаюсь ни в том, ни в другом. Я должен пронести свой крест. Мать (или женщина с голосом ангела) заставляет меня поверить в справедливость.
Она говорит, что простила меня, как и Он простил, и простил давно.
Мне хочется, чтобы она повторяла эти слова снова и снова, но мне не нужно прощение такой ценой, я хочу пострадать. Хочу почувствовать всю боль справедливой мести. Хочу понять, что это такое, и сказать всем, сказать Ему: "Прости! Прости! Прости!"


О
Это всё из-за укола. Не могу даже пошевелить пальцами на ногах. Обнаженными участками кожи чувствую, как палату поглотила тьма. Слышу… Как я боюсь слышать это! Это не живое. Звук, рожденный темнотой, скорей похож на мертвый выдох старого и такого же мертвого кладбища.
Перед закрытыми глазами кресты и нечто из самого дна, извивающееся клубком змей. Мокриц. Червей…
Оно проникает в мою голову. Для него не помеха мои закрытые глаза. Ему плевать, что я боюсь. Ему на всё плевать. Князь. Повелитель мира сего.
Я боюсь его. Я хотел бы бороться. Но не могу. Он сильней, и он всё про меня знает. Знает правду. А правда - сила.
- Ты не мог поступить иначе, солдат, - шипит он, сегодня приняв вид ползучей тени. - Не мог не подчиниться приказу. Ты должен был это сделать, потому что в этом и твое спасение. И твоё.
- Как поднялась рука?..
- Так же, как она поднялась у всего полка. У всех.
- Я мог не делать этого.
- Ты поступил бы тогда против воли Бога. А ты хочешь этого? Нет, конечно же, нет. Поэтому ты бил и с каждым ударом выбивал себе дорогу в жизнь. Выбивал, а как иначе? Он сам нуждался в этом. Как и ты нуждался в противоположном. Всё в жизни взаимосвязано. Мы все повязаны. Поэтому открой глаза и посмотри, посмотри на свои руки. А хочешь, я покажу тебе свои руки?
- У тебя есть ещё руки?
- Это твои руки. Я всё делаю вашими руками, глупец. Твоими.
- Оставь меня.
- Ты плачешь, или это не слезы? У тебя ещё есть слезы? Как это замечательно. Последнее утешение. Что ж, наслаждайся. Пока. Нас-с-с-ш-ш-ш-ш…


С
"Мы - там, кроме меня, были ещё солдаты - оборвали куст - терновый, и кто-то, может, это был я, не помню, сплел для него венок. Ну, знаете, такой в несколько колец, чтоб покрепче держался. Потом кто-то притащил откуда-то багровую ткань, мы проделали в ней дыры и нацепили её на него, словно это его одежда. Он же царь. Мы - все до одного - смеялись. Издевались. Нам отдали его на растерзание. Делай, что хочешь - вот мы и отрывались на всю катушку. Я был выпивший, вообще в тот день все были опьянены вседозволенностью и его беззащитностью. Он не сопротивлялся. Мы плевали ему в лицо, а он стоял и просто молча смотрел нам в глаза. Его били. Очень сильно били. И палками, и плетьми…"


Т
The Journal of the American Medical Association описывает римскую практику бичевания следующим образом: "…орудием была короткая плеть из нескольких отдельных или перевитых кожаных ремней разной длины, к которым на некотором расстоянии друг от друга были привязаны небольшие железные шарики или острые куски овечьих костей… Поскольку римские солдаты раз за разом со всей силы били спину жертвы, железные шарики причиняли глубокие ушибы, а кожаные ремни и овечьи кости врезались в кожу и подкожные ткани. В то время, как порка продолжалась, разрывание ткани поражало внутренние скелетные мышцы и вызывало дрожащие обрывки кровоточащего мяса…"


И
- Это Ты? Почему Ты перестал приходить ко мне даже в снах? К снам я привык уже, я вновь и вновь, снова и снова переживаю тот день. День, когда это случилось. Я боюсь этого сна и жажду его. Я должен видеть его, как маяк, как клеймо, как тату, в напоминание. Я должен… Но последнее время мне не снится ничего. Это их таблетки, их методы лечения. Они лечат меня, сами не знают, от чего. Для них я простой сумасшедший. Пациент, который боится смотреть на свои руки. Который не хочет просыпаться, потому что во сне приходит наказание.
Почему Ты оставил меня, а? Без Тебя мне не справиться. Ты нужен мне. Они колют меня какой-то ерундой, и я перестаю видеть Тебя. Видеть сны. Я вижу только его - врага. Твоего врага. Своего врага. Я пытаюсь дать ему отпор, но он всё обо мне знает. Он и про них всё знает. Они только не знают, что они в его власти. Они думают, что вылечат меня. А меня не надо лечить. Ни от чего. И немого им тоже не вылечить, хоть заколись. И нас ведь таких немало. Я знаю, тот, кто выходит из тьмы, говорит, что таких, как я, много. Нас миллион. Только не все здесь. Кто где, а кто и умер уже за столько лет-то. Освободился. Я же хочу умереть, но после. После того, как… Ты? Это ведь Ты здесь? Я хочу назвать Тебя по имени и боюсь. Нет, не выдать, боюсь, что не вправе. Не имею права произносить даже букву Твоего имени. Кто я такой? Твой истязатель. Твой убийца. Знаю, что Ты не держишь на меня зла. Ты - не мы. Не я. А я хочу всего лишь одного - чтобы они позволили мне, с Твоего разрешения, испить сию чашу до дна. Ты же позволишь?
Они не помогут мне, они врачи, я пациент. Они не знают ничего. Они даже, от чего лечат, не знают. Вот и немого повезли на процедуры. Может, будут применять ток. Я однажды был на том кресле. Врачи, называется. Живодеры. А может, они и есть моё наказание, а? И мне нужно смириться? Почему Ты молчишь? Ответь. Или это не Ты, а?..


Т
"…Психоанализ имеет дело не с фактом вины, а с чувством вины, т.е. с эмоцией, которая следует за нарушением морального предписания. Более характерно для психоанализа иметь дело с невротическим чувством вины, т.е. с теми ощущениями своей виновности, которые нельзя объяснить с позиции нарушения сознательных ценностей пациента…"


С
- Это ваш голос? Вы узнаете свой голос?
- Да.
- Вы помните этот разговор?
- Помню.
- Когда это было?
- Давно. Очень давно.
- Это наша с вами первая беседа. Вы помните, как сюда попали?
- Я засунул руки в овощерезку.
- Вы пытались избавиться от рук, потому что они напоминали вам о содеянном? О чем-то плохом?
- Я боюсь увидеть на них Его кровь.
- Поэтому вы не смотрите на руки?
- На них Его кровь.
- Вы знаете, что таких, как вы, много?
- Это вам сказал враг?
- А кто здесь враг? Вы сам себе враг.
- Неправда. Враг он - не я.
- Итак, это ваш голос?


Я
"…Когда его тело превратилось в кровоточащий кусок мяса, я отправился спать. Вздремнуть. Мне предстояло ещё сопровождать его на место казни. Его приговорили к распятию. Спасли убийцу детей, а его приговорили. Зачем это было нужно и кому, не знаю. Это уже потом я прозрел, когда прибивал гвоздями его ладони. Меня мутило, казалось, что я совершаю что-то ужасное. Говорили, что он Мессия. Что он Сын, что людей исцелял и всё такое, но… А что я мог поделать? Каждый бы на моем месте поступил так же. Ну, откажись я, за меня это сделал бы кто-то другой. Или не сделал бы?.. Мы - небожьи дети. Но этого хотел Бог, ведь так? Мы исполняли его волю.
Мы были его орудием. Это наша миссия. И вот с тех пор на протяжении двух тысяч лет мы, надеявшиеся на достойное возмездие, на наказание за то, что подняли на Него руку, мы поняли, что никто нас наказывать не собирается, и мы стали отмщением себе. Почему Бог оставил нас? Почему он оставил это так, спустил на тормозах, непонятно. Мы все ждали расплаты. Ждали и не дождались. Из поколения в поколение мы рождались и умирали с чувством содеянного, с чувством вины и с окровавленными руками и… ждали. Ждали. Да так и умирали, передавая свой груз, свой крест, Его кровь своим детям. Своему будущему. Кто разорвет это? Кто положит конец рукам, благословленным Его кровью?.."


И
- Не хотите назвать его?
- Достаточно того, что я уже натворил.
- Вы про овощерезку? Правую руку удалось спасти.
- Я не про это.
- Если вам станет легче, скажу, что в этом отделении ещё с десяток ваших однополчан. Кто впихнул свои руки в комбайн, кто поджарил в духовке… Представляете? И на всех руках его кровь.
- А на ваших?
- Это звучит как приговор.
- Так оно и есть.
- Так, достаточно, сестра вколите ему двадцать кубиков, может, угомонится.
- "Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших; ибо приходят дни, в которые скажут: Блаженны неплодные, и утробы неродившие, и сос… сос…"
- Вот тебе и СОС, римлянин хренов.


М
Я боюсь.
Этот новенький совсем безумен. Тот, что до него, был лучше. Вчера его увезли, и он больше не появлялся. Куда нас всех рано или поздно увозят? Может, Туда?..
Он был одним из нас. Только он мог говорить с Самим. И еще с этим. А меня называл немым. Он, наверное, догадывался, что я переборщил тогда с плевками. Мне не следовало плевать в лицо. В лицо… Я помню Его лицо. Очень хорошо помню. Я всё забыл, кроме его лица, и плевок тот помню…
А этот новенький совсем плох, тот, что до него был лучше. На руки боялся смотреть. Я тоже боюсь. Я видел его руки. И у этого слепого я тоже вижу руки. И боюсь. Я у всех вижу руки. И у врачихи, и у медбратьев. Они называют себя "медперсонал". У всех, у всех я вижу руки. В крови.
А этот новенький, ну совсем плох. Орёт, как резаный. А здесь лучше молчать. Не произносить ни слова.
Тсс…
Здесь не нужны слова. Плевки - важнее. Но и об этом - тсс…