У меня два гражданства – российское и израильское. Именно поэтому моя жизнь – особенная. 
Когда пришла первая повестка, мне было 15. В Израиле не тянут с этим. В армию приглашают всех. Призывной возраст – 18 лет. С 15 до 18 ты раздумываешь. Выбираешь род войск, должность.

К письму с предложением отдать долг родине была прикреплена брошюра с фото девушек в форме и касках. Они широко улыбались. Их большие пальцы были подняты вверх. Я размышляла недолго – заполнила анкету и выслала письмо обратно отправителю. Ближе к 18 годам вокруг меня началась суматоха. Родные, конечно, пытались отговорить меня от армии. Мама обливалась слезами. Отец запугивал террористами и войной. Подруги обещали взорвать аэропорт. Мальчик предложил пожениться. Я могла отказаться от службы – по религиозным или каким-то другим причинам. Меня не стали бы принуждать – хоть призывают и всех, но из-под палки никого не тащат. Но я отправилась служить. Армия – так романтично, думала я. На самом деле армия – скопище противоречий и несправедливостей. Там своя система ценностей – отличная от той, к которой мы привыкли. Но это до меня дошло уже на месте. Когда я оказалась на призывном пункте в Израиле, меня встретила толпа подростков. Никто из них не мечтал откосить, как в России. Наоборот – все хотели попасть в войска посерьезнее. Призывники переживали из-за того, что их не примут в летчики или пехотинцы. Как и все остальные, я прошла полное медобследование. Пришлось пописать в баночку в присутствии служащей солдатки (следят, чтобы ты ничего ни куда не подмешал), оголить спину, прочитать таблицу зрения, пройти психотесты. Вердикт гласил: к службе пригодна. Окончательный призыв состоялся 23 февраля – такая вот странная ирония. К месту, откуда должны были увозить на базу, меня провожала мама. Она завалила меня рекомендациями: ты только без тапочек в душ не ходи, ешь по-человечески... Впрочем, все другие родительницы говорили нечто подобное. В тот день я впервые увидела армейский лагерь: палатки, пески, люди в оливковой форме. Некоторые – с ружьями. Нас встретили радушно – приготовили для новобранцев торты и мини-презенты: косметику в розовых пеналах. Как-то не по-армейски, подумала я. Первым настоящим шоком для меня стала военная форма. Нам ее выдали на призывном пункте – и она никому не подошла по размеру. Казалось, будто великаншам специально всучили маленькие комплекты, а карлицам – мешковатые. Наверное, это было сделано для того, чтобы духи привыкали к насмешкам. Духи, если кто не в курсе, – солдаты-новички. Их часто заставляют готовить кофе или стелить чужие постели. В нелепой армейской форме нас отправили на собеседование с офицером-распределителем. В ожидании разговора я решила попроситься в боевые войска. Я прямо с порога так и заявила: хочу в горячую точку. В танк. В самолет. Или на корабль! Офицер посмотрел неодобрительно: – Да ты совсем не спортивная. В коридоре «боевые» девочки сидят – глянь на них. Я приоткрыла дверь. За ней шептались барышни-Годзиллы. – И тем не менее возьмите меня в боевые войска! Я из другой страны приехала не для того, чтобы в штабе готовить кофе генералам. Со здоровьем проблем нет, психотесты прошла на отлично. Имею полное право. Офицер пролистал мою анкету: – Действительно – право имеешь. Но ты об этом пожалеешь. В автобусе, следующем к дальнейшему пункту, я познакомилась с миловидной девочкой. Оказалось, что она модель, при-ехавшая из России. Решение служить она приняла лет в 8, когда только узнала об израильской армии. Страна зовет – негоже отказывать. Дальше нас ждал курс молодого бойца – цикл тренировок, цель которых – превратить трепетных девиц в настоящих воинов. Нас заставляли отжиматься, бегать, стрелять, маскироваться (мазать лицо спецсоставом и прятаться в кустах), дежурить (помогать поварам, мыть туалеты, охранять территорию). Мы спали по 5 часов и много учились. В ту пору нашей командиршей была Гестапо – низенькая барышня с большим задом и громким голосом. Она постоянно орала на нас – даже однажды обозвала идиотками, что в израильской армии запрещено уставом. Однажды ее авторитет в наших глазах упал ниже плинтуса. Вся каша заварилась из-за крохотного скорпиона – в принципе, не опасного, насколько мы знали из цикла лекций по боевой подготовке. Скромный паучок притаился на кипе фонарей в тот вечер, когда командирша в очередной раз нас отчитывала. Увидев его, начальница так развизжалась, что у нас заложило уши. Она приказала мне убить его. Но я запротестовала. Тогда она вскочила и стремглав бросилась куда-то за палатки. Мы долго хохотали над ней, поняв, что она на самом деле жуткий трус. Той ночью скорпион таки укусил Гестапо. Она 3 дня ходила с забинтованной ногой. А я, прежде орущая при виде осы, почуяла гордость и бесстрашие. По окончании курса Гестапо рассказала нам, что мечтает быть доктором. Недавно я встретила ее в тель-авивском аэропорту. Она стала кассиршей. Надо сказать, к командирам в израильской армии отношение со стороны подчиненных чаще всего смешанное – трепетно-насмешливое. Так, наш последующий офицер дал нам не один повод, чтобы над ним поглумиться. Как-то раз он забыл скомандовать: «полдник». И мы пристыдили его за это в присутствии важного гостя – русского генерала. Он разозлился, конечно, и наказал главную виновницу. Приказал ей до конца курса носить в карманах сухой паек, а на ремне – 2 полные литровые фляги с водой. Девушка обиделась, но с грузом стала ходить даже в душ. Когда мы закончили учебу, офицер признался: бунтарщица Яара ему нравится. И пригласил ее в кафе. После учебы нас отпустили домой. Израиль – страна маленькая, всех солдат время от времени отправляют к родителям. Оказавшись на воле, мы сразу занялись переделкой формы. Лично я тогда перестаралась. Всего-навсего хотела сделать рубашку поуже. И так ее перекроила, что со мной из-за этого произошел казус. Мое возвращение на базу началось с важного события – разговора с самим полковником. Я зашла к нему, отдала честь. Под напором натянутой ткани у меня в районе груди оторвалась пуговица – и... отрикошетила собеседнику прямо в подбородок. Впечатление было испорчено. Зато в тот день я удостоилась повышенного внимания со стороны курсантов из соседнего корпуса. Они репетировали марш – каждый, проходя мимо меня, топтался на месте. На них, разумеется, кричали. В армии вообще принято орать. После первой недели я почувствовала, что оглохла. На тебя кричат, ты кричишь – на тебя кричат, чтобы ты кричал громче. Привыкаешь. Сразу по возвращении нас распределили по базам. Пришлось расстаться с подругами – разъехались по разным точкам. Меня отправили в Сектор Газа. Я долго привыкала к бомбежке. В то время именно здесь шли военные операции – регион, который и так никогда не славился спокойствием, прямо-таки горел. На одной маленькой территории расположились 2 государства – арабская Палестина и еврейский Израиль. Эти стороны воюют уже лет 50. Бои то затихают, то снова разворачиваются. Мы все ждем мира, но, к сожалению, пока ситуация далека от разрешения. Нами командовала Матат – молодая офицерша, которая умела поднимать воинский дух в самые тяжкие моменты. Когда я только приехала в сектор, она взяла меня на прогулку. Я до сих пор помню ту ночь. Мы бродили по пустоши возле базы. Вдруг она схватила меня за плечи: – Видишь эти огни, Даша? – Вижу. Это город Ашкелон. – В каждом окне живет семья. Детей только что уложили спать. Родители включили новости. Потом они тоже отправятся в постель. Знаешь почему? Потому что ты сегодня спать не будешь. Ашкелон часто подвергался бомбежке из самодельных ракет. В ту ночь я усвоила: моя задача – охранять мирных жителей. Наша команда состояла из 5 человек. Мы охраняли границу – дежурили в пустыне. После службы нас привозили на базу. Там мы отсыпались. В нашем распоряжении были телевизор, видеотека, журналы. Все это напоминало пионерский лагерь, который временами переворачивался вверх дном. Навыки, полученные на курсе молодого бойца, пришлись очень кстати. В 5 утра ежедневно начинался обстрел. Я тряслась от ужаса первое время – потом привыкла. Прятаться-то научили. Мои армейские будни продолжались 2 года. Боевые операции, новые крутые автоматы, маникюр под обстрелом – чего только не было. Но, честно говоря, я не люблю рассказывать о самой войне. Она никого не щадит. Мы похоронили нашу офицершу Матат. Ее убили, когда она ехала к нам на базу. Ей было всего 23 года. Столько лет мне сейчас… Несмотря на то что мы молились на демобилизацию, отмечали каждый месяц пройденной службы и заранее строили планы на гражданское будущее, под конец стало страшно. За время в армии привыкаешь к тому, что за тебя несут ответственность. С друзьями, с которыми провел бои, расставаться так же тяжело, как с родными сестрами. На прощальных вечеринках про наши совместные дни чаще всего звучала одна лишь фраза: «Да – хорошие были времена». Я долго отвыкала от армии и на гражданке. Было тяжело без привычного груза за спиной – автомата, в автобусе уже никто не уступал место (израильтяне обожают своих солдат), никакой случайный прохожий не останавливался, чтобы просто сказать тебе: «Молодец – герой!» На прощание моя команда подарила мне конверт, который велено было открыть по приезде домой. Я до сих пор иногда перечитываю то, что обнаружила внутри. И всякий раз чувствую в горле ком, а на коже – мурашки. «Дорогой солдат! Меня зовут Ицик. Мне 5 лет. Пока я хожу в школу, смотрю телевизор или играю в мяч во дворе, ты меня защищаешь. Я не знаю, как тебя зовут, мальчик ты или девочка, но я хочу сказать тебе спасибо. И пожелать, чтобы армия поскорее закончилась – и ты вернулся домой к родителям. Еще я хочу пожелать кое-что себе. Что именно? Не ходить в армию, когда вырасту. Ее больше не будет, потому что наступит мир». 

 

(с) Yes