Мой гроб пустой, но черви сыты.
Весь мир вокруг застыл и тянется на свет...
Мой нерв резной и недопитый
ползёт сквозь чащу недомолвок полнить устье лет.

Вдаль устремляются надежды.
Вспять поворачивается блажь.
Кондратий, чуткий и кромешный,
берёт заснувший бриг на абордаж.

Но я опять не там... Барахтаюсь в пучине
неподалёку - в соли и тиши.
Тасуется колода экстазов и уныний,
из-грязей-в-князи и ссылок в камыши.

Висит над водной гладью толстопузый,
транслируя в виски неистовую суть.
Ложишься в гроб - босой и бескартузый...
Примеришься, чихнёшь - и дальше в путь.

я рисую новый день
понуро и несмело
мне чудится что я олень
причём иссине-белый.
мне видится зелёный шар
над зыбким горизонтом
когда варю чудной отвар
из кости мастодонта.
лиловых чар глухой обман
над городом довлеет
а мимолётный караван
проходит мне сквозь шею.
я пью сугроб затем другой
и обхожу ненастья
рисуя новый день культёй
на испареньях страсти.

я подвожу итоги,
итоги меня подводят:
лавируя меж вёсен,
впустую колобродят
по выбеленным полотнам
густых воспоминаний
из смога и коросты
к долу ночных закланий.

Прислушиваясь к нарастающему отчаянью,
эхо приветствует мой изголодавшийся голос
в узкой камере внутреннего сгорания.

Купаясь в тщеславии саморазрушения,
я жадно пью из фонтана,
бьющего (наповал) из распахнутого в ближайшей подворотне сердца.

Полый череп полон сказок:
когда чаша пуста,
готовый свидетельствовать наготу своей души я пью из бездны.

Дышу невпопад, нарочито громко и натужно, но полной грудью.
Во времена морального кризиса самые тёмные места в аду
зарезервированы для безучастных.

Здесь очень странная весна -
как будто выстраданная ночью
слеза подтухшего актёра,
блистающего бездонным многоточьем.

Здесь очень странные шаги -
их будто выстукивают спицами
две законсервированных старушки,
меняющих ритм-постук с зарницами.

Здесь непонятные часы -
они идут куда-то прямо к чёрту;
по оголённым мостовым
спешат вырваться из затхлости зоны комфорта.

Здесь крайне вычурное "здесь",
оно переполнено эстетством и пряными смыслами:
богема кичится благородством в саду
и меряется чернь в пароксизмах весны коромыслами.

Круговорот -
от ворот поворот.
Круговерть -
резвятся кони.
И день и ночь
в уключинах смерть:
весло к веслу,
ладонь к ладони.

Искрится
мягкая тропа
за горизонт,
к седым просторам.
Вдаль по воде,
между широт,
несётся
оголтелый скорый.

Весь мир внизу;
на сердце тишь;
манит запретная поляна,
где одичалый коротыш
рисует море полупьяный:
в одной руке луна серпом,
в другой - небесная прохлада.
Он пьёт из тысячи сарком
и бьётся оземь водопадом.

Из сотен жерл -
круговорот.
Из бездны слов -
родится воздух.
И день и ночь
в ладонях жизнь:
осатанело и морозно.

I. Тело его - питон.
Кожа его - галька.
Проходя мимо, он проползает.
Проползая - задевает, обдирает.
Внутри питона спрятаны люди.
Не много, всего несколько человек.
Когда он вздрагивает, они сталкиваются головами,
производя глухой резкий звук,
пугающий питона, который в свою очередь пугает его.
Люди говорят нечасто, негромко говорят.
Стараясь быть тише и только по существу - ведь неизвестно, как тело-питон поведёт себя:
он вроде большой и страшный, а на деле - пуглив и трепетен.

II. Питон ценит выдержку людей внутри себя.
Они стараются не провоцировать его, а он настроен быть спокойнее: ползать ровно и прямо.
Хозяина тела-питона это в общем и целом тоже устраивает.
Лишь иногда он берёт острый тонкий нож, вспарывает питона снизу - и вытаскивает людей наружу.
Скользких, жалких, полуживых - но всё ещё шевелящихся.
Глядишь, и выкарабкаются; глядишь, пообвыкнутся -
и заново пустят корни где-нибудь в долине.
Вдобавок, какое-никакое - а развлечение.
Да и свежая кровь не помешает, - думает он,
неторопливо штопая питона в предрассветной дымке.

Охохонюшки –
Склеим конюшки!
Выпьем ядику
С променадику!

Выжжем зыркалки,
Свяжем ходики –
И айда стращать
Пешеходиков!

Угугукаем,
Урляляемся,
Без продыху мы
Убиваемся.

Пишем бомбами,
Серим фильмами,
Вяжем петлями
Замогильными.

Голос скуксился,
Льются радуги,
На закат бредём
Доходяги-мы.

Вдаль по Питерской
Шестифутовой
По устам в уста
Баламутами.

В зёрнышке алтарь,
В ягодке алтын,
Во говне янтарь,
В сердце чёрный дрын.

Надорвав поток,
Размыкаемся.
Миг поймав в кулак,
Растворяемся.

Жизнь бьёт ключом, колышит все либиды;
смерть тёртым калачом проходит сквозь обиды.
Нарыв из головы меж плеч наметил ямку.
Отвар из вой-травы главенствует на пьянках.

Резвится месяц-ждун средь всяких, кто на -йабрь,
и саблезубый вьюн сминает дебаркадер.
Лось, выносив весну, чихнёт и растворится
меж безголовых кур из грёз глухой лисицы.

Что-то в воздухе и промежности,
ощущаю себя бессмысленным.
Из пустого бредя в порожнее,
изрыгаю бредовый вымысел.

Разливается по-над речкою
голос выспренный, да сплошь с ятями.
Совы укают, нервы тренькают,
черти родятся под полатями.

Обогреватель бытовой
Жуёт неспешно день и мошек.
Я на суку луну ловлю,
Пугая звонким бляком кошек.

Бликует льда кусок в кустах -
Там было море из стакана.
И леший, превозмогши страх,
Впадает в спячку полупьяный.

Редеет полуночный мир,
Мельчает в гадости погода.
И миг как час, а сон как быль,
И перорально - кислорода.

Один безмолвный звездочёт
Во всём краю шуршит и дышит,
По разлинованной судьбе
Слагая трёхэтажным вирши.

Застыл Сатир в глухих лесах,
Вино докушал Вакх речистый,
Разнёс Морфей сны по домам.
Бездвижно. Преспокойно. Чисто.

В погребальном углу, в углу погреба,
В погремушке, гремящей давно не;
Извлекающей не, рыдающей не, звуков бегущей, -
Ютится полупрозрачный трёхлетний седой карапуз.
Он сочиняет послание бородатому, проклятому бессмертием волшебнику с сизым клоунским носом.
Пишет на ветхой бумаге, поскольку говорить вслух до сих пор не умеет:

"Дорогой дедушка Агасфер, скорейшего тебе небытия и долгожданного покоя! Однако раз ты ещё не уехал, пришли мне, пожалуйста, пурпурное сердце и раздвоенный язык. Пурпурное - так как пурпурный мой любимый цвет; а раздвоенный - чтобы пробовать на вкус как наверху, так и внизу.

С непререкаемой любовью,
Твой Зонг Ли."

Я нахожусь среди странных существ,
Один второго хлеще и речистей.
Тогда как впору молчаливым быть и робким,
Они стремятся горло изодрать.

Сорваться, вырваться, взорваться,
Быть и вовне, но как бы и внутри,
Носиться ярким метеором
Между артерий внутренней вселенной.

Линять напропалую, а потом вдруг замирать -
И много вёсен не дышать и не судачить
О том, сколь много надобно вкусить воды,
Чтобы вдосталь на век вперёд напиться.

Листва пожухшая бросается с деревьев
Под ноги грустному уставшему слону.
Я озираюсь, прикусив кусочек детства,
И нахожу себя среди странных существ.

Ванька - щедрая душа,
да за душою ни гроша.
Он бы и рад сорвать рубаху
иль чебуреком поделиться,
да остаётся только ахать
и над мартышками глумиться.

смеркалось,
погода люто наливалась глухим багрянцем,
и заносило в танцы
беснующихся дам,
воркующих в ночи
с седыми кавалерами и просто недопэрами.

на углу, на мостовой, сплошь ухабой и рябой,
восседал на кадке престарелый дядька.
что-то под нос бормотал и тихонько напевал.
видать, что не из местных: весь сизый и скабрезный.

плёл он что-то вроде: не ведуют в народе,
что тот, кто не успеет, навек окаменеет.
а возродится только если ненадолго
на глухом погосте в чирьях и коросте,
чтоб недвижимо стоять и могильщиков пугать.

двери дома растворя, осторожно вышла фря
имени мария из ветреной стихии.
прислушалась,
взбалдела,
а после обомлела.
цветы порастеряла и к глашке побежала.

обе пошушукались, поахали, запутались,
вконец слова забыли и тут же загрустили.
тем временем хмурело, грустнело и гудело,
направо и налево шныряли злые псы.

глаза домов смыкались и ветры разминались.

на углу стоит фома
с ложкой и мешком говна:
тем, кто краше отсыпает из заветного мешка,
ну а прочих просто ложкой бьёт по темечку немножко.

а престарелый дядька поёт всё громче, шибче,
беснуется и рыщет по улицам глухим.

танцующие же в залах не чувствуют упрямо
ни запахов, ни звуков, ни знаков, ни звонков,
резвятся пуще, падче,
а на богатых дачах
все пэры и непэры вкушают дух глотков.

лишь девка-машка с глашкой трясутся нараспашку,
и даже не скрывая своих трусишных жил,
несутся что есть мочи среди кромешной ночи
пряменечко к погосту набраться темных сил.

по городу уж льются среди клоачных песен
отчётливо и грозно кликушки старика:
мол, тот, кто сам с собою в глубоком яром споре,
пускай прикрытом лоском и рафинадом слов,
обязан нынче ж ночью нагой и откровенный
без лишних промедлений,
тем более сожалений,
кормить свирепых псов.
но не любой едою, а самой дорогою,
и лучше, чтобы это кусок своей был плоти,
свежайший и отменный.

и да, конечно, все вы - слепые и неверные -
не вздумайте пиздить и в погреба нырять;
кого во лжи замечу, я обесчеловечу
и будете живьём погост мой украшать.

фома не унывает,
всех щедро угощает,
за папу и за маму откушайте народ,
зачтётся эта травма
и может обойдётся.

плетутся люди грустно,
скорее обреченно,
состричь кусок собакам,
ведь небо всё страшней:
кто лоскуток тончайший,
кто самый кончик пальца,
а кто в фому уверовав, сияет как арбуз.
но многие потолще, послаще, понаглее
попрятались в свинарник и сбились меж свиней.

тем временем две девки
безмерно удручённо
засели на надгробье
и семечки грызут.

разверлася пучина, и печи и лучины
потухли разом,
и завыли страшно псы.
затем вдруг стало тихо,
ушло мгновенно лихо,
и старичок суровый, но как бы уже новый:
и краше, и прямее, и в рясу облачённый,
чуть слышнул хрюкнул-хмыкнул:
«я просто пошутил».

как будто тишина залилась в каждый дом.
густая и бесспорная, суровая, хоть вздорная,
и люди на местах застыли как ослы.
кто средь свиных отходов, иные в переходах,
вылизывая раны и пряча телеса,
смотрели тупо в землю и прятали глаза

а девки на погосте, раскинув гулко кости,
забив косяк отменный, всё семечки грызут.
фома ж, зевнув степенно, бредёт с своим мешком
по городам и весям за новым бодрячком.

каюсь. грешен.
весь завшивлен и потешен.
почешусь и отойду
перемучаться в аду.

большому кораблю - высокую посадку!
я верною рукой поправлю такелаж.
волна в ночи идёт ни валко и ни шатко.
и вполуусмерть пьян балдеет экипаж.

"Огромные часы, висящие по обе стороны моста в Каракёе, подобно другим часам, установленным на улицах Стамбула, ходят, как им вздумается, и мучат горожан ложными надеждами: кто-то думает, что его пароход ещё стоит у пристани, хотя он давно уже отчалил, а кто-то полагает, что пароход уже в пути, хотя он ещё стоит у пристани" (1929).

"Вдохновившись примером знаменитой парижской газеты "Матэн", опубликовавшей статью о том, как следует ходить по городским улицам, мы решили напомнить некоторым нашим не очень воспитанным согражданам одно простое правило: не ходите по улице с разинутым ртом" (1924).

"Отныне продавцы шербета должны ставить муниципалитет в известность о том, какие красители и фрукты они используют. Правильное решение!" (1927).

"Когда увидите на улице красивую женщину, не бросайте на неё злобных взглядов, точно сейчас её убьёте, и не глазейте на неё похотливо. Когда поравняетесь с ней, улыбнитесь по-доброму, отведите глаза и идите своей дорогой" (1974).

Не смотри на меня с укоризной
через призму вчерашней тризны!
Поводы-проводы, неводы-оводы -
жмутся и ловят, жгутся и гонят.
Гнутся и трутся -
замрут и взорвутся.
Ну а коль снова вытянешь,
сам ляжешь на блюдце.

"К счастью, он поселился среди людей с низким порогом скуки, они славились брюзгливым и безразличным ("всё-видел-всё-знаю") отношением к самым эксцентричным выходкам сограждан. Когда пронёсся слух, что Джеронимо ходит по воздуху, соседи по большей части отреагировали с таким же равнодушием и после недолгого обсуждения приняли это за какой-то фокус. А раз он упорно изо дня в день демонстрировал один и тот же фокус, его сочли надоедой, как акробата, никогда не слезающего с ходуль, как эксгибициониста, который давно уже всем всё показал."

странное ощущение,
когда мог Володе-
ГУВХ-у
позвонить-написать...

да они охуели!

Время летит, время бесится -
и за весной сразу вьётся весна.
Ликует и пьёт поднебесица -
от сих и до сих, от поста до поста.

В морозной тиши колокольчики
вибрируют ровно, дыханию в такт.
На каждой берёзе по вольничку
из тех, кто не жил, или жил невпопад.

Весточка бьётся истошная
в ночное стекло крылатым вождём.
Заброшено и унавожено
дубовое сердце кислотным дождём.

Время летит, время бесится.
Из рваных вчера - завтра калейдоскоп.
Ликует и жнёт поднебесица
седьмой урожай из отцветших острот.

не нытьём, так каканьем.

кривой козой наездились
слепым сусаней сыты
мчу твёрдо и смиренно
я в лоно общепита.

"Гоголь-центр". Проект "Звезда". Среди прочих, на данный момент вышедших четырёх постановок, Пастернак.
2 дня назад был. До сих пор перевариваю. Ещё раз схожу. Песни все хочу запомнить.

Пронизан солнцем лес насквозь.
Лучи стоят столбами пыли.
Отсюда, уверяют, лось
Выходит на дорог развилье.
В лесу молчанье, тишина,
Как будто жизнь в глухой лощине
Не солнцем заворожена,
А по совсем другой причине.
Действительно, невдалеке
Средь заросли стоит лосиха.
Пред ней деревья в столбняке.
Вот отчего в лесу так тихо.
Лосиха ест лесной подсед,
Хрустя обгладывает молодь.
Задевши за ее хребет,
Болтается на ветке желудь.
Иван-да-марья, зверобой,
Ромашка, иван-чай, татарник,
Опутанные ворожбой,
Глазеют, обступив кустарник.
Во всем лесу один ручей
В овраге, полном благозвучья,
Твердит то тише, то звончей
Про этот небывалый случай.
Звеня на всю лесную падь
И оглашая лесосеку,
Он что-то хочет рассказать
Почти словами человека.

одна мадама из милана
любила сон и коноплю
давала прозвища диванам
рукоплеская букварю.

ленилась мерно и степенно
купаясь в камерной тиши
меж иоганновых нетленок
под шорох призрака кайши.

в ночи псоглавцев созывая
на крепкий и копчёный чай
порхала меж голов нагая
порабощая невзначай.

но утра беспардонно зрели
в тени пузатых ярких лун
и под синкопные свирели
вскрывал сна тело кот-баюн.

с неба сыпется говно.
не пора ли нам в кино!?

неверно,
несмело
двигаюсь влево;
однако
и прямо
двигаюсь
пьяно.
а право -
и вовсе
такая задрота,
как будто
в ночи
волочёшь бегемота.

где ключик
от застёжки
от той забытой книжки
что между старых сосен
зарыта во дворе?

быть может его сгрызли
большие злые гризли
а может трое старых
уже совсем прозрачных
тщедушных но суровых
безмолвных тихих старцев
заныкали во снах.

я их не обнаружу -
не смею обнаружить -
упрёков ни на йоту
сомнений с полвершка
поверю и забуду
пускай бесключна книга
пускай запор навеки
её предохранит
от пальцев и от смехов
от капель слёз и пота
от вздохов и позывов
от нервных трепетов.

но коль облезлым утром
или беззвёздной ночью
13 ровных строчек
прольются по столу -
подставлю рот под струи
умоюсь трижды тридцать
и омовеньем этим
свой голос завершу.

Валентин Гафт, Лия Ахеджакова.

Давно мечтал увидеть на сцене этих двух актёров, а тут оба и сразу.

Два вконец обедневших старика доживают крохи своих дней в доме для престарелых, играя в карточную игру джин и что-то не то вспоминая, не то придумывая.

На всякий случай настроился на тяжёлое и заунывное действо, но настрой не пригодился; оно, скорее, медитативное. И тихий восторг от игры актёров. Всё-таки у представителей старой гвардии энергетика совершенно особая. Иногда настолько густая, что можно пощупать, а иногда невинная и воздушная - будто веснушчатая девочка в разгар лета в классики сама с собой играет.

Жалею, что стал проявлять интерес к театру так поздно, хотя мог вживую увидеть многих и многих.

Остро захотелось успеть. Для начала Табакова и Калягина. А дальше - как пойдёт.

p.s. И да - я наконец догнал в пространстве полный сборник сочинений Гафта в бумажном виде.

http://www.sovremennik.ru/perfomances/dvorez-na-ya...getToday=08.12.2016%2019:00:00

Один, четвертый, куплет был саденли пропущен, но не суть:





где город был, руины дивные,
лишь стайки снов дрожат в ушах,
пора сажать грехи озимые,
чтоб по весне приправить крах..

всё чудесатее и волосатее, - подумала Кулиса.

там, где тихо стонет речка,
где растерзанный закат,
приходи ко мне, овечка, -
буду тебе дико рад.

у него такое большое сердце, что он с закрытыми глазами попадает в него шомполом вторичной рукой.

конфетки-бараночки
да оргии-пьяночки
душа полоумная
вразнос понеслась

я в нервах скукоженных
да мыслях стреноженных
ищу стойло памяти
наспех помолясь

на перроне без права ночлега
ждал её я всю жизнь напролёт
но назавтра я точно уеду -
лишь Костлявая вечно нас ждёт.

воскресень-воскресень,
дядька развесёлый:
что ни делал во вчера,
на сегодня новый.

дивятся просветлённые,
недоумевают немощные:
как так!? - вчера в могиле,
сегодня вышел к всенощной.

каждому кесарю в душу по слесарю!

Одухотворил курицу при 220 градусах - и преисполнился благих побуждений.
Вот такая симплификация.
Вот такая блядь куринария.

"Такого иногда нафантазирую, что самому страшно становится, да так, что обделаешься и обмочишься. Или страшный хохот разбирает. Обделавшийся и обмочившийся поросёнок - эка невидаль, а вот таких, кого хохот разбирает, кроме меня и нету. Об этом ещё поговорим, а пока умолчим."

Тяжёлый.
С удовольствием.
2:40.
Лео с потрохами отдался роли.
Балдёжные пейзажи.
Густая атмосферность.
Медведю Оскар за роль второго плана.

Роланд из Гилеада таки добрёл до Тёмной Башни.
Начинаем новые дороги.

Береги голову смолоду, а водку к ночи.

в который раз "символом святости" вписываю "лимб" - и гадаю, отчего горизонталь с вертикалью не сходится.

Утренним обыкновением вычёсывал дед Интеллектуарий вшей.
Скоблил-наяривал-похлопывал - в-общем дерзал всячески, да поперхнулся.
Сбилось дыхание, хрюкнул, кашлянул - тлю распугал.
Сныкались тлюшки кто куда - кто в меха, а кто в объедки - не до разборчивости.

Ходики зависли в неопределённости, будто от электричества запитаны, а току вдруг не стало.
Неровные углы выматериализовывались в рафинированном гламурном пространстве.
Сосновая шишка не долетела до земли, обернувшись гандхарвой в небесном танце.
Момент на какие-то еле уловимые кавычки стал осязаемым, но затем и он растворился в воздухе.

Каждый порядочный человек должен иногда мыть своего ежа.

вышла из дому пошла
не пошла - а полетела
хвать первую попавшуюся малявку
хвать пучок запоздалых снежинок
хвать самую случайную хвать -
голод волчий
гюрза злющая.

по-над речкой туман стелется
туман стелется-раскатывается
землю под себя подминает
наливается
мутнеет
всасывает вечер.

ягода мелькнула в предзакатной дымке
желанная гадом ползучим
до коликов в брюхе желанная.

нетопыри давно задолжали
дорогу к ягоде взялись указать.

мчится гюрза в тумане кромешном
по лощинам по долам по горам да по рекам
нетопырей не видать
на шорох крыльев ядовая ползёт.

путь далёкий - неожиданно далёкий
всё тяжелее двигается и дышится
но ядящая пуще прежнего решимостью пышет.

то мерзавочку схватит
то ветку прикусит
то крота обезвредит
так трясёт её от ягодной близи.

кажется светит во тьме
сквозь туман ярко-голубым отливает
и манит неистово
ароматом дурманит.

жрёт по пути гюрза
всё что попадает и попадается.
рвёт и мечет во все стороны
рычит и стонет
шипит и бредит.

долго ли коротко ли -
ближе к утру нетопыри должок возвернули.
в лучшем виде доставили
гадюку к ягоде
в самое сердце её колыбели.

ошалела гюрза от счастья фатального
оторопела от ягодливой угодливой доступности и открытости
обомлела
увидав одну-единственную
пульсирующую
в лунном свете ягоду.

будто сердце ночи
будто маяк для сирых и убогих
будто чёрное солнце воссияло во всей красе.

растеряла гюрза свои алчность и гнев и свой гонор
пожурила было она гонобобель -
что ж ты окаянный меня с пути с дороги сбиваешь!?
покрутила хвостом чуть листву по спирали -
и в морозной ночи навсегда потерялась.

глаголом жечь сырцы людей.

Самая насыщенная должностными обязанностями позиция - дворник. 21 пункт.

Среди прочего:

1. Осматривает рабочую зону и убеждается в том, что все колодцы закрыты крышками, ямы и траншеи ограждены, а на территории нет торчащих из земли острых предметов (проволоки, арматуры, битого крупного стекла и т.п.).

3. Производит уборку тротуаров и территории, прилегающей к зданию колледжа согласно поземельному плану.

8. Производит на закрепленной территории поливку зеленых насаждений и их ограждений.

14. Осуществляет в течение рабочего дня обход территории колледжа на предмет наличия мусора с последующей его утилизацией.

19. Выполняет отдельные служебные поручения своего непосредственного руководителя.

В-общем, профессионал с большой буквы Пэ: с поземельным планом сверяется, торчащие предметы извлекает, мусор самостоятельно утилизирует и выполняет прочие "отдельные" поручения руководства. Прямо с меня писали.

Не даёт покоя маячок "Мой дневник" при входе.
Я его и так, и эдак, и с хлоркой, и с бубном, и Заболоцкого бубня, и форзацы терзая под Мочалкин блюз - не тут-то было! Мало, говорят, не домыл, грязно у тебя! Мой дальше!
Полощу навзрыд: мочалю неумолимо, мою безудержно.

Знаток из Кимр спрашивает:

поселили ветры
на-кра-ю
зем-ли
приковали ветры
к-краю
за-мели.

говорило море
так-
и-сяк
я послушал
моря и совсем
об-мяк

колосилось время
посре-ди
сте-пи
голосило время
сталось
у-двери

вышло время вон -
и-вот
я-тут
искупавшись в скверне
копошу
у-ют.

на базаре плоть отвоевали
к Рождеству закажем воздух
лежебоки молодость проспали
вышли воды - отойдут и грозы.

зазимуем, малость полютуем
на костре заварим сажу
отопьёмся, все костры задуем
пусть нам светит младший Карамазов.

поселили ветры
на-кра-ю
зем-ли
приковали ветры
к-краю
за-мели...

"Стоящий прямо не боится, что тень кривая, сухое дерьмо к стенке не липнет".

Я лежу в густой траве
а над моею головой
кружат снежинки

Достаю краюшку
грязь стираю рукавом -
и ем её

В голубой пучине неба
птицы шепчут мне слова
которых нету

Маленький чертёнок Гоша
пыль пускает в облака
он светлый -
а я нет
пока

Налетели ветры
унесли меня
поднебесицу
головушкой пробил
на моём горбу
два тяжёлых дня
а за пазухой
горстка паникадил

Подкопчённый солнца лик
освещает путь домой
в горы

Где-то там на краю
ждут меня и ждут давно
любят

Посветлело полегчало
месяц ночку прикусил
нежно

А я бреду пустой тропой
в свой аул что на краю
света

Налетели ветры
унесли меня
поднебесицу
головушкой пробил
на моём горбу
два тяжёлых дня
а за пазухой
горстка паникадил

Я не видел горя, я не принял радость
мир ослеп со мною - и залез в кусты
на святых руинах распинают Кафку
а орлы боятся серой высоты.

Перерезал скорый темноту беззвучно
он везёт посылки рваным молодцам:
молоко от мамы горячо-целебно
и топор побольше - чтоб не быть отцам.

У Кремля пасётся кровососов стадо
исхудало сильно - видно пищи нет
ковыряют землю, выгрызают урны
громко проклиная столь немилый свет.

А я не видел горя, я не принял радость
мир ослеп со мною - и залез в кусты
на святых руинах распинают Кафку
а орлы боятся серой высоты.

Резвятся как малые дети, оседлавшие коня турбулентности,
донельзя вылюбив никак, ничто и нигде,
дней сумеречных псы.

выхолощенный безупречно-молодцеватый иконоборец однажды.
высказался нелестно о трендовых богах.
так впервые в жизни он ощутил собственную уёбищность поскольку.
это тот самый случай когда лучше даже не начинать.

RIP,

с уважением,
Безбрежная Газета,
Модная Поебень и
Большой Зрячий

там явно заныкано что-то интересное.

стремглав пару глав поругав,
из инея изыди!
хоругви волхвам раздав,
на помощь к Немезиде!
и весь такой могучий,
отрыгнув полночи,
не вздумай прикрываться
нехваткой полномочий!