Я не знаю, что это, но это есть. Возможно, это кусь чего-то хорошего. Возможно.

Так иногда бывает: знаешь человека тысячу лет, живешь рядом с ним, сливаешь душу с его душой, видишь его насквозь, и это позволяет тебе называть его своим лучшим другом. Главное только не покидать его надолго, чтобы точно знать, чем он живет. Ослабишь внимание, бросишь наблюдение на долю секунды – хоп! – незнакомец идет тебе навстречу по запруженной прохожими улице, и хочется быстрее пройти мимо. Организм охотно придумывает себе поводы проскользнуть вперед, к очень важным делам, которые на самом деле можно отложить. Организм отчаянно потеет и кашляет, давит на жалость кругами под глазами и озабоченным видом. Лучший друг, а он все еще лучший, пожмет тебе потную ладонь, а потом вытрет ее о брюки и забудет, что встретился с тобой на улице. Попади на скамью подсудимых, и он не обеспечит тебе алиби. Его организм тоже оберегает собственное благополучие.

Поль каждый день вынимал из искусной резьбой покрытой шкатулки по одному письму и прочитывал от начала до конца, испытывая жгучую неловкость, откладывая пожелтевшие от времени листки в сторону. Его не касалась жизнь какого-то влюбленного философа, открывавшего жизнь для самого себя, но интересно было разбирать витиеватый почерк и вдумываться во всем известные истины. С чем-то Поль был согласен, с чем-то нет, но разговаривать о человеческих взаимоотношениях было не с кем, так что давно друг умершего деда стал для него кем-то вроде собеседника.

Понимаешь, мы все рассчитываем на что-то, когда знакомимся с новой особью вида homo sapiens. Секс ли становится нашей целью, приятные услуги, заведение новых знакомств – мы об этом не думаем, но подсознательно прокручиваем варианты. Поэтому и бывают вокруг нас отвратительные люди, бесполезные люди, с которыми мы начинаем враждовать. Задумайся, зачем тебе твой прелестный враг Оксана? Она никогда не станет твоей любовницей, она чересчур глупа, чтобы ты снизошел до разговора с ней. И другой пример, князь Андрей, человек эгоцентричный и бесполезный совершенно, если у тебя нет титула. Подумай хорошенько, если бы ты был князем, разве не полезны бы были для тебя его связи в высших кругах?

Он был человеком резковатым, этот дедов друг. Поль не нашел ни одного черновика ответа на письмо, и, насмотревшись на помарки и исправления, понял, что исписывались хрупкие листы сразу же, без ненужных раздумий. Что думаешь, то пишешь, даже если получается неправильно, переносишь на бумагу свои мысли без цензуры. Читал ли это дед? Рассматривал ли так же пристально небрежные рисунки на полях, карикатуры на людей из прошлого века, причудливо выписанные заглавные буквы?

Эта затея с письмами потрясающа. Я не слежу за тем, что пишу, и увлеченно читаю твои ответы, доставляющие мне множество поводов для смеха. Ты так увлеченно пытаешься скрыть, что на самом деле думаешь совершенно по-другому, так трогательно подражаешь мне, что я чувствую себя властелином твоей души. Да так и есть, правда, Виктор? Когда я вижу листы, исписанные твоею рукою, у меня в душе рождается отклик, невозможный без ответного чувства. Кажется, если мы с тобой встретимся на улице и спустя сотню лет, мы будем долго разговаривать, а затем пойдем куда-нибудь и будем болтать еще больше. Особенное совершенно чувство.

Взглянув на адрес отправителя, старательно выписанный по линии на конверте, Поль ощутил, как его сердце учащенно забилось. Это письмо было написано здесь, в этом доме, уже неверной рукой: дед умирал от воспаления легких. Шершавая бумага казалась теплой, марка с изображением Эйфелевой башни была испорчена каплей воска. Немного подумав, стоит ли читать неотправленное письмо, юноша все же вскрыл конверт и принялся разбираться в неровных каракулях.

Не знаю, мой друг, могу ли я вообще называть тебя этим словом. Жизнь прошла мимо меня, пролетела, перешла к моим детям и приехавшему на похороны внуку. Чьи похороны? – можешь спросить ты. Я умираю. Знаю, что ты не понимаешь, что же это значит, знаю, что не состаришься никогда и не познаешь радость отцовства, но все равно говорю тебе. Всю свою жизнь я считал тебя другом… наставником, если угодно, поставщиком идей и мыслей, поставщиком моей человеческой сущности, которую я, убогий глупец, не смог создать сам. Последнее
Это письмо я тебе не отправлю, но завещаю отправить, хотя едва ли кто-то из моих родственников захочет исполнять эту чудаковатую прихоть…
Единственное, к чему я пришел сам, так это к заключению о любви, ее природе, о том, что она не должна быть правильной с точки зрения других. Может быть, ты захочешь мне возразить, но это уже неважно, это настолько неважно, что я могу и не отправлять эти листы вовсе… ты знаешь, что я болею, как знаешь и о моем отношении к смерти. Ты догадаешься, что я умер, потому что я не отвечу на твои письма, а потом, может быть, приедешь ко мне на могилу. Хотя, нет, тебе же больно видеть, что люди могут умирать. Я – тоже человек. Понимаешь ли это ты?
Я то и дело вспоминаю, как мы познакомились. Пуля в лицо, я даже успел ее увидеть, и ты очень близко, так, что руку протянуть и коснуться кожи. Пока я был без сознания, ты разговаривал со мной, называясь ангелом-хранителем, но теперь кажешься мне ангелом смерти.
Отправьте письмо ангелу смерти…
А ведь я нарочно написал это так, чтобы мне не поверили и всего лишь сложили письмо в шкатулку, к другим. Не хочу, чтобы ты нашел меня после смерти. Я тебя разочарую…

Поль услышал шорох за спиной и оглянулся, едва не опрокинувшись вместе со стулом.
- Я не хотела, чтобы ты знал, - мама собрала выпавшие из рук сына листы и осторожно закрыла шкатулку. – Дедушка писал письма самому себе.
- Здесь есть его ответы?
- Да, в бронзовой шкатулке. Не опоздай на ужин, Поль, папа познакомит нас с дальней родней.

Понимаешь, все, что вокруг происходит – сплошной фарс, в котором невозможно жить. Моя собственная дочь считает, что я выжил из ума!