Один из этих белых стихов мой. Расскажите, какой, и расскажите, почему вы так думаете.

Солнце прорывается вдруг сквозь облачные лоскуты, отразившись в окнах дома напротив, косыми полосами ложится на стол, почти невидное в белом свете ламп, и кто-то говорит, обернувшись к окну: смотрите, солнце.

Захочется в кои-то веки написать о любви, что-нибудь этакое, ан не выходит. Да и какое там, когда бессчетный кряду год максимум, что позволяешь себе, - очередная дружба на самой грани влюбленности, и когда затеешь вдруг снова бесконечный внутренний диалог обо всем на свете, самой смешно называть имя. И смешно же подумать о том, чтобы вздыхать, считать встречи, признаваться и с положенным замиранием ждать чего-то в ответ. Научаешься со временем постоянно ощущать ту грань, за которой начнется вся сопутствующая сердечная маета, и останавливаться, изредка только подходя к самому краю, жмурясь от почти физического желания, которое сродни тайному всегдашнему желанию махнуть на все и прыгнуть вниз с высоты.

===
А небо здесь красивого жемчужно-голубого оттенка. Вдали виднеется башня старого кирпичного здания, наполовину закрытая новостройкой, и, вероятно, через год скроется совсем за гладкой гламурностью стен.
Обрывки разговоров витают над плечом, чьи-то шорохи, слова, секреты - здесь, в большом зале, трудно сохранить инкогнито, завернуться в плащ, спрятаться за зеркальными очками, и всегда стерегут взгляды - работаешь ты? как?

Захочется в кои-то веки написать о любви, что-нибудь этакое, но перо скрипит, ставит кляксы, вдохновение еле ловится на радиокоробке передач, и я закрываю ворд - бесполезно. я только вижу мрамор изваяния, но не вижу ни постели, ни интонаций, ни поворотов головы, только маленькие беспомощные губы, произносящие слова, которые я тоже не слышу, слишком силен радиоглушитель.

Только и радости, что размять спину, потянуться, взглянуть на жемчужно-голубое небо.