Художник перестал цепляться за пальцы Карла, расслабившись. Ему было очень хорошо. Особенно когда ладонь скользнула по животу, заставив задрожать, и обхватила изнывающий без внимания член. И одновременно внутри него стало двигаться нечто твердое и горячее, сводящее с ума. Боли оставалось совсем немного, она уходила, вытесняемая удовольствием.
Рауль прикрыл глаза, тая от ласки губ. Все же он не ошибся в немце. Тот и правда был заботливым и внимательным. Делал все, чтобы юноше было хорошо с ним. Постепенно подстроившись под ритм, Рено стал подаваться навстречу. Он громко стонал, ибо был не в состоянии сдерживать себя из-за затопившего наслаждения.

Крал, напряженно наблюдавший за Раулем, увидев слезы, нахмурился. Он ведь знал, что примерно так все и будет. И онемевшие от сильного сжатия пальцы - не такая уж большая плата за то, что он послушался юношу. О том, чтобы таскать с собой смазку, и речи быть не могло, но хотя бы влажными пальцами...
Нежно стерев с его лица слезы, мужчина охнул, когда ощутил, как Рено двинулся к нему. Сначала легко и не очень уверенно, но во второй раз вышло куда чувственней и решительней, и директор воспрял духом. Второй рукой он провел по животу художника и обхватил возбужденную плоть. Он начал двигать по ней рукой и одновременно с этим стал проникать внутрь, довольный стоном партнера, на который и сам застонал, только более глухо и сдержанно, хотя постепенно отпускал себя.
Штрассен склонился к Раулю и принялся ласкать губы губами, отвлекая. Он был доволен уже той отдачей, которая была на данный момент. По телу бродили волны жара, и перед глазами все плыло. Сейчас уже ничто не имело значения, кроме их соития.

Когда по телу прокатилась волна боли от вторжения, юноша судорожно вздохнул и зажмурился, теперь уже чтобы сдержать невольные слезы. Карл замер, и Рено был очень благодарен ему за возможность немного прийти в себя и расслабиться.
Вцепившись в пальцы мужчины, Рауль пережил еще одну волну, когда мышцы поначалу неохотно расступились перед членом. Слезы все же покатились по щекам. Однако, эта боль не остановила возбуждения. Напротив, плоть Штрассена задела что-то глубоко внутри него, заставив слегка податься навстречу, желая снова пережить это потрясающее ощущение.
Боль постепенно утихла, и художник снова чуть двинулся к Карлу, застонав.

Крал замер в нерешительности. Казалось, вот оно. позволение. Он готов, он хочет этого, он сам предлагал ему действовать. Точнее, не затягивать, но не в этом дело. Мужчина все равно колебался. Рауль должен был понимать, что поначалу ощущения будут вовсе не райскими. И, зная это, просил? Он ведь даже не успел растянуть его. А больно бывало, даже если хорошо подготовить.
Штрассен мог бы сказать "Тебе же лучше будет, если я тебя не послушаюсь" или "Тебе будет чертовски больно, поэтому лучше сделать так...", но не стал. Промолчал, кивнув, и избавил обоих от оставшейся одежды.
Немец легко раздвинул ноги художника и, пристроившись, вошел наполовину, на мгновение замерев. Он намеренно не стал говорить "расслабься". Когда такое говорят, инстинктивно хочется сделать наоборот. Когда звучит это слово, значит, что последует что-то не очень приятное. Как можно расслабиться, когда в тебя что-то вторгается?..
Карл сплел пальцы одной из рук с Раулем для поддержки и вошел до конца, стиснув зубы. То, как тесно сжимали его мышцы, вскружило голову.

Кажется, Рено уже успел влюбиться в немца за то, как он внимателен и заботлив. Тело само тянулось к рукам за новыми прикосновениями.
Художник вскрикнул, когда его члена коснулась ладонь. От движения по нему вверх-вниз голова пошла кругом. Он бесстыдно застонал, желая еще и еще таких движений... Но Рауль видел, каких трудом стоило Карлу сдерживаться. И француз не хотел, чтобы тот мучился, пока он получал удовольствие. Поэтому Рено заглянул мужчине в глаза и тихо попросил:
- Карл, не... не тяните больше.
И совсем уж шепотом смущенно добавил:
- Я очень хочу узнать Вас еще ближе...
Юноша представлял себе, что именно должно было произойти. Он был уже настолько во власти желания, что забыл о собственных страхах.

Карл пытался убедить себя, что он спокойнее буддийского монаха во время медитации и желания плоти его не тревожат. Но самовнушение никогда не было его сильной стороной. В области паха джинсы буквально давили, и жар от позы отнюдь не способствовал его уменьшению, можно сказать, что даже совсем наоборот. Но, судя по тому, как держался Рауль, он был девственником, а это значило: никаких резкостей. Первое впечатление - самое важное, первый опыт - самый запоминающийся. Если он даст себе волю, это может не очень здорово в итоге закончиться.
Получив разрешение, немец расправился с пуговицей и молнией, не позволяя нетерпению вырваться наружу, и медленно снял джинсы, чтобы у Рено была возможность остановить процесс, если вдруг передумает. Это было бы не просто очень досадно, директор мог свихнуться при одной мысли о том, что они не пойдут дальше, но насильником он никогда не был и вряд ли когда-нибудь станет, поэтому придумал бы что-нибудь. В душ там сбежал или потерся о юношу. Сейчас ведь еще можно было прекратить. Но с каждым шагом вероятность того, что "стоп" сработает, становилась все меньше.
Избавив партнера от джинс, Штрассен погладил возбужденную плоть Рауля через белье и восхищенно вздохнул, ощутив ее твердость. Ему было приятно осознавать, что не он один изнывал от желания. Он провел рукой вверх-вниз и чуть сжал, все еще действуя осторожно, бережно, не допуская того, чтобы ласка становилась грубой.
Самого Карла едва ли не колотило, но он жмурился почти до черных пятен перед глазами и прикусывал губу, чтобы отрезвить себя болью. Дыхание его было частым, сердце билось невероятно быстро, а кончики пальцев ощутимо покалывало. Но он был уверен, что ожидание, сдерживание стоили того. Все это уже окупалось восхитительной реакцией Рауля.

Рауль моргнул, оценив положение Штрассена. Художника восхищала выдержка немца. Ведь тот тоже был возбужден, но продолжал действовать медленно, уговаривая, а не принуждая.
Почувствовав касание в непосредственной близости от возбуждения, юноша посмотрел в голубые глаза и слегка кивнул, разрешая. Он уже вздрагивал в предвкушении новой ласки, с нетерпением ожидая следующих действий со стороны Карла.
Сам художник, честно говоря, боялся дотрагиваться до мужчины, чтобы последний не сорвался. Кто знает, что может случиться после такого? Ведь Штарссен намного сильнее. Рауль прикусил губу, когда молния джинс расстегнулась, скользя взглядом по телу немца, откровенно разглядывая. И еще ему очень нравились ответные взгляды, полные желания.

Карл мог бы возразить на замечание о силе про питание художника и тем самым, возможно, втянуть партнера в разговор на эту почти философскую тему, но решил этого не делать. Все познается в сравнении, но, пожалуй, далеко не каждый сможет такое провернуть, так что можно было согласиться, что он силен, кивнуть или просто промолчать.
Кивнул мужчина на указание нужной двери, с такой своей характеристикой просто молча согласился. Хотя сам об этом не думал. Его мысли рассеивали руки, обхватившие шею. Вот если бы он еще немного погладил... Но Рауль вместо этого слегка поерошил волосы, и это тоже был приятно. Горячее дыхание, опалившее кожу при ответе, и вовсе пустило волну мурашек по спине.
Штрассен медленно двинулся вперед и как-то неожиданно быстро оказался у двери, куда надо было свернуть, чтобы оказаться в нужной комнате. Пришлось отпустить свое хрупкое сокровище и уложить на кровать. После чего немец навис над Рено, надеясь, что такое положение не напугает его. Он ведь не собирался делать ничего... ммм... противозаконного. Мужчина облизнулся и провел пальцем по ширинке джинс, взглядом спрашивая.

Охнув от неожиданности, Рено распахнул глаза, когда оказался на руках. И поспешно вцепился обеими руками в шею Карла, чтобы не упасть. Хотя и не сомневался в том, что мужчина его не уронит. "Ничего себе, держу себя в форме" - промелькнула мысль и пропала.
- Такой сильный, - смущенно прошептал Рауль куда-то в шею Штрассена. - Налево первая дверь.
Он осторожно поерошил короткие волосы блондина, пока длилось путешествие. Художника первый раз в жизни несли на руках. Ну, точнее, в детстве-то носили, но Рено этого не помнил. А в сознательно жизни впервые... Поэтому юноша затих, прижимаясь к широкой груди Карла. В ушах все еще звучал немного севший голос, выдающий возбуждение немца. Рауль даже пожалел, что так быстро оказался у кровати, ведь на теплых и сильных руках оказалось очень уютно.

Пальцы сжали его плечи, а вскоре раздался и стон, от которого у Карла пошла кругом голова. Все внутри него требовало больше стонов, хотелось продолжать терзать податливую плоть, подключить к процессу зубы, заставить трепетать, желать больше, сильнее... Чтобы не осталось в мире ничего важнее, чем данный момент, когда они касаются друг друга, и ненасытность бурлит в них, словно лава в вулкане, а желание не дает сосредоточиться ни на одной мелочи...
Разогнавшиеся пространные рассуждения на сей счет прервал Рауль, который робко, запинаясь, поинтересовался, а не лучше ли им будет переместиться. Мужчина еще раз провел языком по шее художника, отстранился и легко подхватил его на руки, вновь прижав к себе. Он оказался прав: Рено был легким, как пушинка. Наверное, мало ел. Что, впрочем, было логично, учитывая, что иногда он поесть забывал, да и на какие, спрашивается, деньги. Художники, если они не всемирно известные, просто не могли зарабатывать миллиарды.
- Куда свернуть и до какой двери идти? - слегка севшим голосом спросил Штрассен, надеясь, что это не звучало насмешливо: все-таки не дворец, где 279 комнат и все одинаковые.

Карл оторвался от губ, и юноша судорожно вздохнул, едва не потянувшись за новым поцелуем. Но немец вовсе не собирался уходить далеко, он просто снимал свитер. Рауль только и успел окинуть торс Штрассена жадно-восхищенным взглядом, как гость снова прижался к нему.
Рено вцепился пальцами в плечи Карла, чтобы не упасть. Колени подгибались. Когда шеи коснулись губы, а затем язык, Рауль не выдержал и застонал. Он был уже очень возбужден. И хотелось все же переместиться туда, где было бы удобнее им обоим.
- К-Карл, - с трудом выдавил из себя француз. - Идем в комнату?

От соприкосновения языков его бросило в дрожь, осевшую в паху. Сносило крышу от того, что помимо собственного возбуждения он ощущал и крайнюю заинтересованность в этом Рауля. Перед глазами уже мелькали возбуждающие картины вроде той, как юноша будет двигаться на нем, и его прекрасные волосы рассыпятся по спине... Или как он проведет языком по члену немца, но. Была всего лишь одна проблема. Он вовсе не был уверен в том, что они доберутся до спальни. Что он вообще отпустит от себя художника, учитывая свою нетерпеливость и жадность, когда дело доходило до приятных ощущений.
Отстраниться пришлось, когда пальцы задергали ворот его свитера, ненавязчиво предлагая от него избавиться. Карл прервал поцелуй, облизнулся, слизывая вкус этого соединения губ, и стянул верхнюю одежду, отбросив ее прочь. Аккуратность сдала свои позиции, мужчина был слишком взбудоражен, чтобы искать стул, на который можно было бы все сложить.
Штрассен вновь прижался к Рено, едва не задохнувшись от касания кожи. Склонившись, он припал губами к шее юноши, целуя и лаская языком.

Послушно прижавшись к мужчине, Рауль закрыл глаза, ощутив пальцы в своих волосах. Он очень хотел верить, что со Штрассеном все будет не так, как с другими. Немец был осторожен и удивительно мягок. И Рено расслабился, отвечая на поцелуй. Если Карл продолжит так и дальше, то художник ясно не устоит, позволив ему все, что тот захочет.
Язык, проникший в рот и коснувшийся языка, заставил зажмуриться сильнее. Юноша обнял гостя за шею, углубляя поцелуй, теряя голову от наплыва ощущений, прижимаясь еще ближе, недовольно потеребив ворот свитера.

Сердце художника колотилось как безумное, и немец полагал, что дело было вовсе не в страхе. Он смотрел в серые глаза и верил, что тот не выгонит его ко всем чертям собачьим с громким криком "И не смей больше появляться здесь, гомосексуалист проклятый!".
И безмолвные молитвы его были услышаны: Рауль не сделал ничего, что тактично намекнуло бы мужчине, что пора уносить отсюда ноги. А очень даже наоборот: потянулся к нему губами. Карл обнял и прижал его к себе одной рукой, пальцы второй запустил в волосы, как и мечтал этой ночью. По возможности осторожно коснулся его губ и мягко поцеловал. Ему уже казалось, что температура здесь выше + 20 по Цельсию. Он уже терял голову, держа его. Рено был таким хрупким, тонким и таким желанным. Надо было избавиться от свитера. Хотелось избавиться вообще от всего и чувствовать, бесконечно долго и много. Тонуть в этих ощущениях, едва ли не задыхаясь, чтобы кружилась голова и тело била крупная дрожь...
Штрассен раздвинул губы языком и скользнул внутрь, прикрыв глаза.

Мужчина молча стоял на месте, и Рено начал потихоньку паниковать. Вдруг немца так возмутил его неподобающий внешний вид? И Карл подбирает слова, чтобы попрощаться и уйти?
Но, прежде чем художник уже успел себя накрутить, Штрассен зашел-таки в квартиру, закрыл за собой дверь и... У Рауля перехватило дыхание, когда он внезапно оказался прижатым к стене сильным телом. Юноша приоткрыл от удивления рот, немного испуганно глядя на гостя. Рука Карла скользнула по телу, и сердце забилось в два раза быстрее. Такое простое прикосновение вызвало бурю эмоций в душе и вполне определенную реакцию в теле. Рено и сам от себя не ожидал подобного. Конечно, немец был привлекательным мужчиной, но все же художник полагал, что их отношения не зайдут так далеко.
Рауль приподнял голову, потянувшись к Карлу губами, не желая ни о чем думать и ни в чем сомневаться.

И без того мучимый разного рода желаниями и сомнениями Штрассен как встал на пороге квартиры, так и застыл на месте. Рауль был не просто красив, он был чертовски красив. Бес-искуситель, который сам не знает о своих способностях, судя по смущению. На мгновение мужчина даже дар речи потерял: ни "здравствуйте тут не вымолвишь, ни "до свидания". Заляпанные краской джинсы его ничуть не волновали. Он вообще на них почти не смотрел, все оглядывая обнаженный торс художника. Его худоба не казалось болезненной, нет, в самый раз, и Карл снова подумал о том, что Рено, наверное, легкий, как пушинка.
На пару секунд Штрассен отрезвил себя мыслью о том, что неприлично так пялиться, и все-таки соизволил зайти в квартиру. Закрыл дверь и (голос рассудка подал в отставку) прижал юношу к стене. Несильно и ненадолго, но даже за эти крохи времени ощутил, насколько горячий этот парень. Директор немного отстранился и провел рукой по щеке. Спустился по шее до плеча, скользнул на грудь и оставил там, где было слышно, как бьется сердце. Он замер в такой занятной позе, ожидая приговора, зачарованный красотой и ощущением кожи Рауля, не в силах даже пробормотать что-нибудь вроде "простите".

Рауль весь день не отходил от картины. Только один раз отвлекся на еду. Обычно он не работал так быстро. Оставлял картину, чтобы посмотреть через некоторое время со стороны. Но сейчас художник хотел закончить, чтобы показать Карлу. Рено волновался, понравится ли последнему картина и в особенности то, как он сам получился на ней.
Как всегда, когда работал, француз не следил за временем. И раздавшийся звонок в дверь застал его врасплох. Поспешно положив палитр и кисть, Рауль отправился открывать. Переодеться времени не осталось. Поэтому взору Штрассена он предстал без рубашки, в одних измазанных красками джинсах.
- Добрый вечер, проходите, пожалуйста, - смущенный своим видом Рено шире распахнул дверь.

Работал Карл рассеянно. Оно и понятно: после такой ночи да еще и возбуждающего сна, который посетил его в те мрачные часы... Короче говоря, не работалось "взъерошенному" Карлу в этот день. Он все думал о том, как бы не сорваться и не... подумать только, что он мог натворить при отсутствии самоконтроля. Если не держать себя в руках, все картины знакомого художника полетят ко всем чертям. Сама мысль о том, что юноша начнет сопротивляться, приводила в уныние. А он ведь хотел бы носить его на руках, ерошить носом его волосы (то бы значительно ниже)... Да мало ли что можно было бы делать, если бы они сблизились, потянулись друг к другу...
Все шло как по маслу: на работе его не задержали (ответственный директор и так оставался до конца рабочего дня), груша не сопротивлялась ударам, и ужин перед походом в гости был вполне себе основательным.
Штрассен не стал одевать ничего особенного. Опять-таки же джинсы и свитер, только на этот раз другой расцветки.
В 19:59 он сверил адрес с номером на боку дома, кивнул сам себе и вошел внутрь. Ровно в 20:00 мужчина позвонил в дверь нужной квартиры.

Вернувшись домой, Рауль сразу же направился к мольберту. Скинув куртку и рубашку, он поставил набросок рядом с холстом и принялся переносить его на большую картину. Так увлекся, что спохватился уже далеко за полночь. Только когда глаза стали предательски закрываться, неохотно отложил кисть и направился спать. Из головы не шел новый знакомый. Вообще-то, Рено считал себя натуралом. Точнее были пару раз попытки сблизиться с мужчинами, но ничего хорошего из этого не вышло. Хотя те мужчины и не привлекали его так же сильно, как Карл.
Утром, быстро позавтракав, художник снова вернулся к картине. Теперь можно было добавить красок. Как Рауль и хотел, на полотне появились сумерки. Дерево с желтыми листьями, скамейка и фонарь. Вся картина получалась удивительно теплой, и мужчина тоже.

Разделавшийся с ужином Карл как раз взялся за чай, как Рауль решил, что встретятся они у него, отдал ему адрес и спросил, в какое время он придет. Мужчина просчитал, что если без приключений добраться до дома, то можно не торопясь отужинать и добраться до указанного места к восьми часам вечера. О чем тут же сообщил:
- В восемь. Ждите меня в восемь.
После чего художник исчез, расплатившись за заказанный кофе и кусок пирога.
Директор неспешно допил чай, добавил в счет необходимую сумму с малым количеством чаевых и направился домой. В голове его, до самой ночи, даже когда он лег спать, витали непристойные мысли относительно его нового знакомого. Разбушевавшуюся фантазию было не остановить примитивным "Я даже не знаю, по мальчикам ли он". Карл был по мальчикам, а большего его "другу" и не надо было знать. Рука сама скользнула вниз, лаская, когда немец думал о том, как коснется губ, за которыми так бесстыдно наблюдал, своими, как запустит руку в эти вьющиеся темные волосы, прижмет к себе плотнее, углубляя поцелуй... В эту ночь Штрассен, словно мальчишка, дважды побывал в душевой, прежде чем смог заснуть.

Немного озадаченный словами Карла, Рено кивнул. Доедая свой пирог, художник стал раздумывать над тем, как ему удобнее. Ему, конечно, было любопытно, где живет Штрассен. Но в своей студии все же было намного комфортнее.
- Тогда Вы приходите ко мне. Тогда у меня все будет под рукой. И Ваша квартира не пропахнет запахом растворителя, - Рауль улыбнулся.
Поскольку визиток у художника не водилось, француз написал адрес на небольшом листе из папки и отдал Карлу.
- Вот адрес. Здесь недалеко. Наверное, Вы придете примерно в это время?
Дождавшись ответа, Рауль подозвал официанта со счетом, расплатился и, попрощавшись, вышел на улицу. Ему не терпелось взять в руки кисть. Чтобы завтра вечером показать Карлу законченную картину, для которой он позировал.

- Надо же... - протянул удивленный, но ничем этого не выдавший Карл. Он и не знал, что художники рисуют именно таких людей и почему это происходит. Выходит, он будет один такой успешный в его коллекции "живых статуй"?..
Немцу вдруг стало интересно, а много ли у Рауля таких вот... как их там звали... натурщиков? При каких обстоятельствах он с ними познакомился? Есть ли у него с ними такие же проблемы, например, если натурщик не может изобразить на лице определенную эмоцию?
"Это не мое дело. Он вот, например, даже не знает, кем я работаю" - вновь прервал ход своих мыслей не в том направлении мужчина и пожал плечами:
- Как Вам удобнее. Рауль. Если Вы будете комфортнее чувствовать себя на своей территории, я не возражаю.
Штрассен говорил так не потому, что у его было грязно, неприбрано, или что-то в этом духе, и он просто стеснялся об этом сказать. Для него на самом деле место не имело особого значения. Он, вероятно, поначалу все равно будет напряжен, даже если сядет в любимое кресло и оденет любимые стоптанные домашние тапочки.

- Обычно, да, - подтвердил Рено. - Люди, которые работают натурщиками, они... Как бы это сказать? Не очень успешные. И часто это единственная их работа, за которую платят немного. Да и рисовать стандартную внешность - скучно. В человеке что-то должно отличать его от других.
Художник поймал себя на том, что опять разболтался. Но так всегда бывало, когда он говорил о работе. К тому же Карл был немногословен, и Рауль считал себя обязанным поддерживать беседу.
Услышав, что немец согласен позировать, Рено обрадованно кивнул.
- Это замечательно!
Потом художник задумался и спросил:
- А Вы ком не будете приходить? Или лучше я к Вам?

- Держу себя в форме. Всего лишь, - уклончиво возразил на "спортсмена" Карл, неспешно поглощая выбранную из меню пищу и с интересом слушая доводы художника. Передернул плечами на умение сидеть неподвижно как редкое качество. Сидя на собраниях и выслушивая порою совершенно бредовые идеи сотрудников, можно было научиться не только тому, что так ценил Рауль, но и многому другому. Например, возможности находиться и "здесь" и "там". Слушая других, размышлять о собственных планах на этот день. Просчитывать в уме изощренные ходы и думать о годовых и месячных отчетах.
Впрочем, мы отвлеклись. Штрассен дернул уголком губ в попытке улыбнуться:
- А Вы обычно рисуете людей с не очень привлекательной внешностью?
Однако он был согласен. Иначе вместо "почему", еще до этого, нашел бы какую-нибудь отговорку. К примеру, про дела. Стандартно. Но мужчина хотел быть поближе и почаще с Раулем, на которого, кажется, уже положил глаз, поэтому просто сказал, без намеков:
- Я буду свободен вечерами в это же время.

Медленно отправив в рот кусочек пирога, француз принялся размышлять над ответом на вопрос.
- У Вас хорошая фигура. Вы, наверное, спортсмен, - методично стал перечислять Рауль. - И Вы можете сидеть неподвижно. Поверьте, это редкое качество. К тому же, Вы, в отличие от большинства натурщиков, симпатичный.
Парень посмотрел в голубые глаза. То, что он казал, было не попыткой подлизаться или сказать комплимент. Просто констатация фактов.
И последняя фраза Штрассена немного настораживала. Создавалось впечатление, что Карл согласился. Но художник с трудом мог поверить в такое. Ведь деньги немцу явно не нужны. А других причин для согласия Рено не знал.

Он бы обнял ее и ощутил бы ее особенное тепло, которое она всегда дарила близким людям: малышу Карлу и мужу Эрику, который добродушно бормотал на все эти обнимашки "Что за телячьи нежности...". Юный Штрассен иногда передразнивал отца, но никогда, даже когда ему стукнуло 30 и он снова приехал домой, не говорил то же самое. Это было одно из его самых теплых детских воспоминаний, вызывающих нежность. Нечто почти такое же приятное, как когда отец ерошил ему волосы.
Услышав, что все закончилось, мужчина вернулся из раздумий о семейной встрече в то самое кафе "Иллюзион" и снова стал серьезным. И как раз в этот момент ему принесли долгожданное блюдо.
- Почему? - поинтересовался Карл, взявшись за вилку и нож. - Не исключено, что Вам очень часто придется придумывать для меня ситуации такого рода.
Немец облизнулся и принялся за свой ужин, недоумевая по поводу мечтательности в голосе художника. Он ведь явно не лучший партнер для этого дела.

Когда Штрассен улыбнулся, Рауль на секунду замер. Настолько сильно изменила его лицо улыбка, что художник внезапно позавидовал тому человеку, о котором сейчас думал немец. Потом он спохватился, ведь Карл не будет улыбаться вечно, и вернулся к наброску. Сначала на лице сидящего ожили глаза, словно озаренные изнутри. Потом и легкая улыбка. Не вульгарный оскал во все сколько-там-есть зубов, а именно улыбка.
Мысленно порадовавшись, что не ошибся, француз в несколько штрихов закончил набросок. Потом, вернувшись к себе домой, в мастерской он перенесет его на большой холст, покроет мазками краски... Довольно вздохнув, Рауль отложил лист.
- Все, спасибо, Вы отличный натурщик, - объявил художник, и взялся за свой почти остывший кофе. - Хотел бы я еще иметь возможность нарисовать Вас.
Сказано это было чуть мечтательно. Хотя Рено и подозревал, что у Карла есть куда более важные дела, чем позирование какому-то нахальному юнцу. Но все равно высказался.