Она открыла глаза, но ничего особо не изменилось, лишь сквозь дешевые синтетические шторы прибивался слабый свет какого-то запоздалого автомобиля.  Левой рукой она нащупала под кроватью пепельницу, до верха наполненную окурками и поставила себе на живот. С наслаждением выкурила сигарету. Раздавив окурок в куче таких же его собратьев, вернула пепельницу в исходное положение.  Закрыла глаза. Не важно, долго ли она лежала на самом деле,  но проклятый сон все  не приходил. Похоже, Морфей решил испытать ее нервы на прочность или, быть может,  просто устал от своей назойливой клиентки.

            Воспаленный мозг начал свое черное дело –  услужливо вырабатывал то, чего она боялась больше всего – мысли.  Устав ждать милости от судьбы или какого-либо другого метафизического существа, она резко скинула с себя одеяло.  Пока старенький ноутбук загружался, она, в чем бала – босиком, в майке и трусах, через огромный общий коридор отправилась в уборную.  Знаете, каково это – ходить в коммунальный туалет босиком?

            На самом деле, квартира целиком и полностью принадлежала Полине Никитичне,  древней сморщенной старухе, в очках в роговой оправе и с неизменными буклями. Неизвестно какими путями она умудрилась приватизировать целую комуналку во время перестройки, но факт оставался фактом.  Когда улеглись все перипетии с бумагами, бабуля поселилась в самой большой и светлой комнате, а остальные начала сдавать сомнительным и не очень личностям, так что квартира продолжала оставаться коммунальной, как ни крути.

            Вернувшись, она достала из-под стола бутылку пива, запустила icq. «Микулинське Пшеничне». Наверное, сложно найти более дрянное пиво на всем белом свете, но выбора не было и, как говорят, дареному коню...   Ноут смачно крякнул.

--------------------------------------<-

Ice (03:27:40 XX/XX/XXXX)

Привет, как ты?

-------------------------------------->-

Graymalk (03:27:50 XX/XX/XXXX)

Как человек, которого бросили. Неделю назад, в 17,35 по киевскому времени.

--------------------------------------<-

Ice (03:28:11 XX/XX/XXXX)

А ты что?

-------------------------------------->-

Graymalk (03:28:26 XX/XX/XXXX)

Ничего.  Сижу, пиво пью.  «Микулинське Пшеничне».

--------------------------------------<-

Ice (03:28:30 XX/XX/XXXX)

Фу.  

-------------------------------------->-

Graymalk (03:29:16 XX/XX/XXXX)

Ага, а что делать? Другого-то нет...  Слушай, Ась, а давай....

 

Она потянулась за сигаретой, как всегда, прогнувшись всем телом и одновременно вытаскивая ногой пепельницу из-под кровати.  Но на этот раз фокус не удался, закружилась голова и она всей своей тяжестью (хотя, о какой тяжести может идти речь?) рухнула на пол.  Неужели, столь дряхлый паркет может так больно ударить по локтю, подумала она. Затаив дыхание, она пережидала боль, желудок тем временем не упустил случая напомнить, что он уже четыре дня пустует. 

--------------------------------------<-

Ice (03:30:10 XX/XX/XXXX)

Что, Грей?

-------------------------------------->-

Graymalk (03:30:46 XX/XX/XXXX)

Давай, когда придет весна, когда будет тепло, я надену свою любимую зеленую футболку и мы встретимся в реале?

--------------------------------------<-

Ice (03:31:15 XX/XX/XXXX)

А почему весной? Зачем откладывать?

-------------------------------------->-

Graymalk (03:31:50 XX/XX/XXXX)

Потому, что я должна надеть зеленую футболку. Иначе никакого чуда не произойдет. Я уверена. 

--------------------------------------<-

Ice (03:32:23 XX/XX/XXXX)

Хорошо. Если ты хочешь чуда, давай весной. Мне не к спеху.  Спокойной ночи.

-------------------------------------->-

Graymalk (03:33:09 XX/XX/XXXX)

Спокойной.

 

            Грей вновь забралась в постель,  достала из-под подушки жестяную коробочку,  извлекла оттуда две синие таблетки и сунула в рот. Запила шумом из бутылки. Первой полезной вещью, которую выдал ее мозг было напоминание о том, что она так и не покурила. С математической точностью она проделала знакомые движения.  Шопен?  Ну пусть будет Шопен,  все равно записать что-то другое не хватит сил, подумала Грей, вставляя наушники. Таблетки начинали действовать, она свернулась калачиком и провалилась в такое же минорное и беспокойное как и ноктюрны, забытье.

 

            Быть может, прошел час, быть может, целые сутки.  Все было по-прежнему, лишь мобильный тревожно мигал, показывая, что батарея на нуле.  02,17, значит, сутки.  Горькая самодовольная улыбка разорвалась и брызнула кровью.  Пить.  Шестилитровый бутыль, из которого поливалась пальма стоял в углу.  Паркет отдавал холодной влажностью, в колени впивались мелкие щепки, пахло плесенью и собственным неделю не мытым телом.  Зеленый налет, покрывший стенки бутылки, ощущался на ощупь, на вкус и на запах,  губу неприятно щипало.  

            Холод жег все – голые плечи, колени, рот, наполненный водой... Достав из-под подушки последние две таблетки, Грей аккуратно протолкнула их сквозь сжатые губы, что бы не разлить воду, и вместе с водой проглотила. Забралась под одеяло, поискала рукой пепельницу, но тут же вспомнила, что сползая, сама же отфутболила ее глубоко под кровать.  Не смотря на это она подкурила сигарету и струшивая пепел на пол, наслаждалась дымом.

            Желудок скрутило тонкой пронизывающей болью, только что выпитая вода вырвалась наружу.  Лужа, удивительно правильной формы, на фоне паркета казалась вязкой и темно-черной. Все-таки плохо,  когда у тебя душа в желудке, подумала Грей, никогда не знаешь, от чего тебя тошнит, то ли от фастфуда, то ли ото лжи...  Боль  поглотила все ее существо, уже небыло ни холода, ни  темной комнаты, ни самой Грей, ни ее желудка. Руки сами потянулись к единственной спасительной соломинке – гитаре, которая лежала тут же, в постели, словно случайно задремавшая любовница, заботливо укрытая одеялом.  Пальцы сами по себе забегали по грифу, извлекая самые родные и так необходимые в данный момент звуки, кончики струн засветились и продолжились прозрачными магическими нитями, которые двигались в такт мелодии.  Постепенно нити сгустились и, как паук свою жертву, начали укутывать пульсирующий желудок. Когда с этим было покончено, светящийся кокон медленно поднялся и сквозь стены улетел в неизвестном направлении, унося неудовлетворенный двумя таблетками желудок переваривать самого себя в другом месте.

            Внезапно Грей поняла, что поет. Ее голос разносился по квартире подобно крику раненного Василиска, но как ни странно, не терял мелодии. Каким-то внутренним чутьем она поняла, что ее слушают все обитатели квартиры.  Трагедия песни, помноженная на ее собственную боль, проникала в каждого. Полина Никитична замерла возле своей кровати с ночным горшком в руках,  больной ребенок в дальней комнате перестал плакать, молодая путана и ее немолодой клиент прекратили движения,  и даже дядя Вася, который ни бельмеса не шарил в английском,  присел на кровати и закурил, неизвестно зачем вслушиваясь в слова.

            Грей допела последний куплет, но вместо того что бы перейти на коду спела еще два куплета собственного сочинения, уже на родном языке. Ей абсолютно не хотелось этого делать, этим людям незачем было это слышать, это была только ее боль, но остановиться она уже не могла. Наконец, долгожданная кода.  С последними нотами сознание отделилось и уплыло вслед за желудком.

 

            Сквозь сомкнутые веки пробивался мягкий ровный свет пасмурного дня. Грей открыла глаза и уставилась в ослепительно белый потолок,  который пересекали две тонкие трещины.  Ее шестое чувство моментально нашло зацепку и тут же огласило результат: Грей была в больнице.  Спустя несколько минут, этому нашлось осмысленное подтверждение: зацепкой оказался запах.  Навязчивый смрад лекарств и хлорки, нездоровых тел и немытых старух и, самая главная и громкая нота в этом аккорде зловония, запах продуктов питания – принесенных пациентам передач и скудного больничного харча.

            Хотелось курить, но об этом не могло быть и речи – Грей с трудом повернула голову, так что поиски спасительного дыма успехом бы не увенчались. В палате никого небыло, лишь расстеленная постель на одной из коек свидетельствовала о наличии соседа. С превеликим удивлением она обнаружила на прикроватной тумбочке бутылку минеральной воды без газа и собственную пижаму.  Несколько минут пришлось потратить на войну с бутылкой – проклятая крышка никак не поддавалась дрожащим рукам. Вода оказалась весьма холодной, огромными глотками Грей с наслаждением выпила почти весь литр. 

            Когда с текущими нуждами было покончено, появился ряд не менее важных вопросов:  кто ее сюда приволок и, главное, зачем? Ведь все так хорошо начиналось...  Живых родственников у нее небыло, последний родной человек не так давно заявил о своем желании никогда больше с ней не знаться, а обитатели комуналки обратили бы на нее внимание лишь тогда, когда из ее комнаты потянуло запахом разлагающегося тела.  На это Грей и рассчитывала, но кто-то нагло нарушил ее планы.

            Холод плескавшейся в животе воды постепенно передавался всему телу, провоцируя мелкий озноб, вместе с ним  мягкими волнами накатывало отчаяние. Зачем? Значит, все – зря? Выхолит, она напрасно по крупице убивала собственное тело для того, что бы в конце концов чья-то «добрая» рука свела все на нет?  Выходит, теперь ей придется принять лечение, выдумывая всякие небылицы о том, как она докатилась до такого состояния, а потом начинать все сначала?  Нет, быстрые методы самоубийства ей не подходили,  Грей считала их варварскими и лишенными прелести самого процесса – умирать.

            Упиваясь чувством жалости к самой себе (что, по сути, не столь постыдное занятие, как может показаться на первый взгляд) Грей беззвучно плакала и боролась с ознобом. По мере того, как она согревалась, ее веки тяжелели, а голова заполнялась приятным мягким серым шумом. Хотелось спать.

 

            Не стоило открывать глаза что бы понять – перед глазами плыло.  Палату заполнили сумерки, огромное тело на соседней койке виртуозно храпело.  Она опять закрыла глаза. Где-то в коридоре щелкнул выключатель,  через сомкнутые веки пробивался нестерпимо яркий свет, пришлось крепко зажмуриться. Кто-то по-хозяйски взял ее руку, Грей почувствовала, как в вену входит холодная игла. Приятная тень в белом халате совершала какие-то манипуляции над капельницей.  «Как вы?», спросила тень.  «Хреново», выдавила из себя  Грей, пристально всматриваясь в ее лицо. «Ничего, все пройдет», ответила тень, нежно улыбаясь.  «Не-а... И чуда теперь не будет», увидев вопросительный взгляд, тут же пояснила: «У меня есть преимущество, я не ставила фотки в блог.  Ась, я – Греймалк, и весна, как видишь, отменяется». Ася вздохнула и положила холодную изящную ручку ей на лоб.  «Да ты оправдываешь свой ник!», усмехнулась Грей.  «Нет, просто у тебя жар.  Потерпи, после капельницы вколю анальгин». «Анастасия Павловна!», послышалось из коридора, так же бесшумно, как и зашла, Ася выплыла из палаты, щелкнул выключатель.

            Совершенно забыв, что ей поставили капельницу Грей перевернулась на бок. Игла вышла, раскурочив огромную дырку в вене но, слава Богу, не сломалась. Корчась от боли, Грей зажала запястье между коленями и затаила дыхание. Когда до нее дошло, что тонкая темная струйка, стекающая со сгиба локтя – ее собственная кровь, было уже поздно. Капли манили и гипнотизировали, от них невозможно было оторвать взгляд. Да и не того ли она хотела? Такой прекрасный случай по-тихому уйти... По мере того, как увеличивалось темное пятно на простыни, веки все больше тяжелели, приходило приятное забытье.

           

            Посреди огромной, устеленной вереском поляны, собралось целое полчище всяких божьих и не очень тварей, почти у каждого в руках был либо кубок с вином, либо диковинный музыкальный инструмент. Это было удивительно, все они играли слаженно, словно Национальный Симфонический Оркестр, протанцовывая, постепенно образовывая круг. Сама же Грей, в самом центре круга, отплясывала тарантеллу с молоденьким сатиром по имени Эммилиник. Она почти парила, поддерживаемая сильными руками,  ноги едва касались прохладного вереска. Ее легкие льняные штаны по колено намокли в утренней росе, голубая, с зеленой замысловатой вышивкой туника развевалась на ветру.  Сатир смешно переступал мелкими копытцами, его козлиные уши подрагивали в такт мелодии, но самым милым был хвост – казалось,  именно он дирижирует всем этим огромным оркестром.

            Седой кентавр с лицом Игги Попа и белой фиделью в руках  вышел в круг. Он взмахнул смычком,  музыка притихла, словно в ожидании чуда. Но чуда не произошло – смычок замер в миллиметре от струн.  Все стихло.  Грей проследила взглядом за седым кентавром: недалеко в кустах толпился десяток людей в белых халатах.

            –Лехтович, Бенедикта Марковна, – объявил один из них, заглядывая в пожелтевшие бумаги.  Это было ее «паспортное» имя.

            – Жидовка? – спросил самый старый из них, толстый красный человек с потеющей лысиной.  

            – Полька, написано, – ответил первый.

            – Что делать будем? – спросил маленький седой человечек.

            – Все возможное, что бы не сдохла, и к Самсоновну ее...

            – Но там она загнется еще быстрее... – возразил самый молодой.

            – Это не наше дело...

            Так они еще некоторое время препирались, решая судьбу Грей, до тех пор, пока седой Игги, не дернул смычком.  Полилась простая и в то же время чарующая мелодия, но людям в белом она, похоже, пришлась не по вкусу. Поначалу она кривились так, словно их насильно поят свежим шейком из лягушек, но все же продолжали дискуссию, за тем зажали уши руками и стали боязливо оглядываться по сторонам, а вскоре и вовсе постыдно сбежали в гущу леса.

            Все началось снова: волшебная музыка, бешеная пляска, кислое ежевичное вино и бурное веселье.  Где-то далеко вставало солнце.

 

Наверное, было глупо сидеть здесь вот так: на нагретых за день плитах набережной, свесив ноги с массивного бордюра, пить из банки пиво. Солнце клонилось к закату, в воздухе появилась свойственная концу апреля прохлада, но впитавший в себя изрядную долю солнца гранит, упорно грел мою точку опоры. Я достал сигарету и закурил. Все-таки славно сидеть вот так, болтая ногами и разглядывая Труханов остров напротив, пляж, одиноких рыбаков, верхушки деревьев, освещенные вечерним солнцем. Поверхность воды напоминала кривые зеркала в комнате смеха, как тогда, в детстве, в парке Ватутина, где стояли огромные качели-лодочки и красная скрипучая карусель с белыми пластмассовыми сиденьями. Розовые перистые облака смотрели в воду, интересно, тешились ли они этим отражением или нет?
Я никак не мог понять, почему в некоторых семьях отец живет дома, а мой просто приходит на выходные. «Просто потому, что у тебя такой папа», отвечала мать, тяжело вздохнув, а отец и вовсе предпочитал отмалчиваться. На эту тему в семье было наложено табу, и годам к пяти я смирился, да и сейчас, став фактически взрослым человеком, я так и не выяснил, из-за чего они расстались.
Папа приходил по субботам, рано утром. Мама наливала ему огромную кружку чаю, и он терпеливо ждал, пока я проснусь. Каждую пятницу я старался пораньше лечь спать, что бы скорее наступило утро, что бы я мог вскочить с постели и, как есть, в желтой байковой пижаме пошлепать босыми ногами на кухню и бросится ему на шею.
Даже молочный суп в субботнее утро казался не таким противным и мужественно его поборов я получал право торжественно открыть принесенную отцом коробку конфет. Сначала я предлагал конфеты маме, затем папе, они дружно отказывались, и я бежал в спальню к бабушке, которая, конечно же, уже проснулась, но предпочитала не вставать, пока мы с папой не уйдем. Каждую субботу, в надежде, что что-то изменится, я предлагал ей конфету, но она лишь кривилась и обзывала отца нехорошими словами. Когда мне исполнилось семь, я попросил папу не приносить больше конфет.
«Куда пойдем?», спрашивал отец, как только мы выходили из подъезда. «В Ватутинский», отвечал я. «Меня уже тошнит от этого Ватутинского, мы туда каждую неделю ходим», возмущался он. «А меня от садика тошнит, я туда каждый день хожу», парировал я. И мы шли в Ватутинский.
Парк реставрировали и переименовали обратно в Мариинский, на месте скрипучих аттракционов теперь высится свечка-новостройка, отца давно уже нет в живых, и лишь памятник генералу напоминает мне о детстве.
Я бросил окурок в банку из-под пива и подкурил новую сигарету, достал из сумки еще одну банку.
- Привет, сигареткой не угостишь? – она присела рядом со мной на корточки и внимательно посмотрела мне в глаза. На вид ей было лет семнадцать, каштановые волосы развевались на ветру в невообразимом беспорядке, одета она была в огромную ветровку, явно с чужого плеча, вытертые расклешенные джинсы и серые замшевые кеды.
- Пожалуйста, – я протянул ей пачку. – Пива хочешь?
- Хочу, – она села рядом, свесив ноги, как я, и принялась деловито прикуривать, я достал из сумки еще банку, открыл и передал ей. – Спасибо. Ты зачем здесь сидишь?
- Ну... – я, правда, не знал что ответить. – А ты зачем?
- Э...
- То-то же... – сказал я, усмехнувшись, она шумно отхлебнула из банки.
- Как тебя зовут?
- Антон.
- А я Шура. Как твои дела, Антон?
- Как всегда, обычный день обычного человека, закончил работу, сюда пришел. Работаю в министерстве, в отделе статистики, скука смертная, а у тебя как?
- Тоже не весело.
Я подкурил две сигареты, одну передал Шуре.
- Ты где-то учишься? – на самом деле мне было не интересно, я спросил, что бы поддержать разговор.
- Уже отучилась, работаю швеей на «Мальве», там много ума не надо.
Я, признаться, был немного разочарован, не знаю почему. Быть может потому, что люди, которые не стремятся получить высшее образование, всегда ассоциировались у меня с мещанством и плебейством. Но, с другой стороны я-то кто? Учитывая размеры моей заработной платы, я самый что ни есть нищий плебс. По этому, обвинять кого-то было бы самым высшим проявлением плебейства в моей ситуации. Но я все же спросил:
- А про высшее образование не думала?
- А зачем? Вот ты, небось, магистр, и чем ты лучше меня? – она посмотрела в дырочку, проверяя уровень пива в банке, за тем продолжила: - Учится пять лет, что бы исполнять не менее скучную работу? Перспективы? Они здесь, – она показала на голову, – ну и кто из нас ими воспользуется? Тем более, кто-то должен и трусы шить.
Я молчал. Быть может, потому, что был согласен, быть может, от внезапного осознания, что это так. В свои двадцать восемь я перестал ждать от жизни чего-то особенного, но такой клинический случай нигилизма, тем более, у столь юной особы меня просто поразил.
Вот так и сидели мы молча, пока не село солнце и не закончилась последняя банка пива.
- Хочешь, – сказала она, – пойдем ко мне? Тут не далеко, общежитие на Подоле. Соседка уехала, нам никто не помешает.
- Знаешь, хотелось бы сегодня пораньше лечь. Прости.
- Ну и дурак, – она пожала плечами.
- Спасибо за беседу.
- Спасибо за пиво.
И мы бодро зашагали в разные стороны.

Вот, собственно, и все, что я хотел сказать. Иногда я думаю, может, все-таки стоило пойти с ней?

Все-таки зря я ушла, не попрощавшись. Выскользнула из квартиры, когда еще даже не рассвело. Слава богу, замок в его квартире закрывается обычным щелчком, что и позволило мне сбежать. Странно, что он до сих пор не позвонил. Наверное, думает, что я на него обиделась. Конечно, обиделась, но это не повод не звонить. А с какой стати он должен был звонить? Это я сама себе решила, он теперь один и я тоже, вроде бы, так почему бы не попробовать сначала? Но, учитывая, как я от него тогда ушла, Кир мог думать совсем иначе. В который раз я набрала знакомый номер. «Абонент не може прийняти ваш дзвінок, передзвоніть, будь ласка, пізніше», сказал мне металлический голос. Это я слушала уже почти месяц.
На протяжении недели после нашей встречи я ждала его звонка. Потом позвонила сама и наткнулась на металлический голос. Всю следующую неделю я набирала его по несколько раз на день – то же самое. Потом зашла к нему домой, его небыло, через три дня зашла еще раз – опять пустая квартира и темные окна. Я вырвала у себя самую длинную волосину, которую только смогла найти и с помощью жвачки приклеила один ее конец к двери, второй – к раме. Если он появится, я уж точно засеку. Но он так и не появился.
Я чертыхнулась и набрала другой, менее знакомый, номер.
- Слушаю, - раздалось из трубки.
- Алло, Басс? Привет, это Дымка. Дело есть.
На другом конце удивленно замолчали, за тем покряхтели и, наконец, выдали:
- Привет, я уж думал, тебя инопланетяне забрали. Что же ты, забыла старика Басса, не звонишь?
- А ты чего не звонишь? Мог бы и сам набрать, – нашлась я.
- Та да, ну сама понимаешь, дела, дела... Я тут немного занят, так что выкладывай по-быстрячку, что стряслось?
- Рэндом пропал. Уже месяц как. Дома не появляется, телефон не в сети.
Басс неопределенно помычал.
- Месяц, говоришь?
- Да.
- На сколько мне известно, он еще в январе во Львов свалил, на полгода, по работе.
- Я же тебе говорю, я его в апреле видела.
- Ну не знаю, может, по делам приезжал, там у него проблемы какие-то с женой были. Ты же знаешь, что он развелся? – переспросил Басс неуверенно, словно боялся ляпнуть лишнего.
- Да, знаю, – успокоила я его.
- Я еще удивился, как их моментально развели.
- Кстати, из-за чего это они? – я не смогла сдержаться и не спросить.
Видимо, Басс не мог сдержаться и не рассказать, он немного помялся, но все же выдал:
- Походу, потому, что Рэндом не может иметь детей.
- Как, не может? – я не поверила своим ушам. Ну и новости! – Ты ничего не путаешь?
- Да нет, в роде. Он, это, – Басс с трудом подбирал слова и, похоже, был не рад, что начал. – Он в детстве чем-то переболел, то ли свинкой, то ли краснухой, в общем, теперь у него спермики... кастрированные как бы.
Моему возмущению небыло предела.
- Во пидор-то, а? Дятел гребанный, обмылок злоебучий...
- Ну, зачем ты так? Он же не виноват в этом. – Басс меня явно не понимал.
- Сказать-то он мог? Нахрена я тогда, спрашивается, себя противозачаточными травила? Меня потом всю прыщами обкидало.
Несколько секунд Басс молчал. Потом растерянно протянул:
- Ну, даете...
Я поняла, что в порыве гнева наболтала лишнего, но деваться было некуда, что сказано, то сказано, не воробей, блин. Поэтому я поспешила вернуть разговор в нужное русло.
- Так как ты думаешь, где Кир может быть? Если он во Львове, то почему телефон не в сети?
- Потерял, может. А тебе он, что, позарез нужен?
- Да, – нагло соврала я.
- Ну... я могу попробовать. Я знаю того, с кем он поехал, точнее, видел пару раз. Придурок редкий.
- Да?
- Ага, сноб и мудак, к тому же. Помнишь Шутника?
Я постаралась напрячь память, всплыло что-то неопределенное. По крайней мене, я точно знала, что такой человек существует.
- Да, серьезный дядька, – я попыталась сделать вид, что в курсе.
- Так вот это с его младшим братом Кирилл и поехал. Я могу связать вас, ну ты же понимаешь, чужие телефоны просто так не дают, я перезвоню, ладно?
- Окей.
И он повесил трубку. Через пять минут перезвонил.
- Басс?
- В общем, подъезжай сегодня ближе к шести к нему на работу, адрес сейчас эсемеской перешлю.
- Спасибо большое, Что бы я без тебя делала?
- А то! – казалось, Басс немного смутился, когда понял, что я действительно ему благодарна.
- Ну ладно, пока, – я уже хотела повесить трубку.
- Дымка!
- А?
- Так ты что, с Рэндомом опять? А то я думал к тебе подкатить...
- Долго думал. В прочем, подкатить ты можешь всегда, а я по обстоятельствам смотреть буду.
- Ясно. Целую.
- Взаимно.
В трубке пошли короткие гудки.

Я вывалилась из маршрутки и начала копаться в рюкзаке. Почему-то вспомнила о ней. Точнее, не почему-то, а по очень даже конкретной причине. Она всегда дарила мне практичные вещи, я же – наоборот. За два года я не подарила ей ничего, что могло бы быть полезным или напомнить обо мне, все фигню какую-то. Футболка, бейсболка и рюкзак – ее рук дело, и это лишь то, что было на мне сейчас. Но с другой стороны, это даже и к лучшему: что, сели ей вовсе и не хочется обо мне вспоминать? Тогда бы ей пришлось выбросить или отложить подальше полюбившиеся вещи, а это неприятно. Я же во всем этом находила своеобразное извращенное удовольствие и берегла подарки, как зеницу ока.
Наконец я извлекла то, что искала – огромное зеленое яблоко, и тут же со смаком надкусила. Вообще-то я терпеть не могу яблоки – у меня от них изжога. Когда мы с братом были совсем маленькими, мы не упускали ни единого случая, что бы не заболеть гриппом. Каждый год, начиная с февраля, кто-то из нас подхватывал заразу и обязательно делился с товарищем. Да, это были счастливые дни: мы с братом в байковых пижамах, могли целый день не вставать из постели, смотреть телевизор, и играть в настольные игры и все бы хорошо, если бы не температура. Матери не особо хотелось травить нас антибиотиками, и она нашла альтернативный способ, как сбить температуру – огромные импортные яблоки. Не знаю, как это объяснить, но после приема внутрь пары-тройки яблок температура неизменно падала. Не берусь точно сказать, что было раньше, мы перестали болеть, или с прилавков пропали яблоки, точнее, они не совсем пропали, но стали какими-то другими. Именно поэтому, в порыве какой-то дикой ностальгии, я и купила парочку.
Так я шла по незнакомому мне промышленному району, курила сигарету и прикусывала яблоком, каждые сто метров спрашивая у прохожих дорогу. Почему-то мне было хорошо. Как-то глупо и бессмысленно ломалась и строилась заново моя жизнь, и я чувствовала себя первооткрывателем своего собственного Нового Света.
Легко и безболезненно я нашла искомый адрес – это была СТО, умело спрятанная между двух огромных складов. Я зашла во двор и постучала в ржавые железные ворота, но ответа так и не получила. Подождав с полминуты, проникла в здание и тут же попала в окружение странных, непонятного мне назначения, вещей. Все что я могу описать – это два полуразобранных автомобиля, куча грязного тряпья, видимо предназначенного для протирания рук и деталей, неимоверное количество разного рода инструментов. В ноздри ударил неприятный запах бензина и машинного масла. Внимательно оглядевшись по сторонам, я поняла, что и здесь никого нет, мне ничего не оставалось, как стоять на месте и с любопытством изучать обстановку.
С шумом и грохотом, пиная перед собой алюминиевое ведро, чертыхаясь и кляня неизвестно кого, в помещение, которое я так и норовила обозвать «гаражом», ввалился человек. На вид ему было лет сорок, пористая, словно корка мандарина, кожа на носу свидетельствовала о явном пристрастии к алкоголю. Он был высок и, в общем-то, недурен собой. Одет он был в вытертые до дыр джинсы и черную борцовку, длинные, кучерявые, слегка подернутые сединой темные волосы собраны в хвост. Он мне понравился с первого взгляда. Да, это был Шутник.
- Предупреждаю сразу: рабочий день уже окончен, так что варианты «внутри что-то клацает» не принимаются, – заявил он с порога.
- Я что, похожа на человека, у которого «внутри что-то клацает»? – «удивилась» я.
- Вы – женщина, и этим все сказано.
- Видимо, Вы меня не поняли: я что, похожа на владельца автомобиля?
- В таком случае, что Вы делаете здесь? – он удивленно вскинул брови.
- Мне нужен Шутник.
- Он перед Вами.
- Я – Маша. Вам сегодня Басс звонил, сказал, что я могу прийти поговорить, – я попыталась выдавить из себя улыбку. – Кстати, здравствуйте.
- Вы – Дымка?
- Да.
- Ну, так бы сразу и сказала, – пробурчал Шутник. – И чего же ты хочешь?
- Поговорить.
- О чем?
- О твоем брате, – ну раз он на «ты», то и я буду тоже.
- О, как! По-моему он уже достаточно взрослый, а я свои обязательства выполнил. Идем, – он взял меня за руку и потащил через двор в другой такой же «гараж». – Что он опять натворил?
- Ничего. Я его даже не знаю, но очень хочу найти.
- Зачем?
- Говорят, он знает моего друга, который недавно пропал.
- Понятно.
Второе помещение, оказалось вовсе не гаражом, это была вполне сносная человеческая обитель. Старая советская мебель – диван и письменный стол, тут и там аккуратными стопочками стояли книги. В углу стояла барабанная установка, непонятного происхождения, рядом – на подставке «стратокастер». Наверняка, подделка, тайванской сборки.
- Держи, – я так увлеклась, разглядывая обстановку, что и не заметила, как у него в руках оказался стакан. – Тархун, – ответил он на мой немой вопрос, как-то странно улыбаясь.
Ну, я и отхлебнула.
- Ты что, дурак? – как я жалею, что не могла видеть свое лицо, дивная, наверно, была картина.
- Сама дура.
- Его, разве, так пьют? По сорок грамм и с сахаром!
Аргумент меня убил:
- А какая разница? Слушай, будешь вделываться как Леша – разговор будет короткий. На, заешь, – и Шутник протянул мне конфету.
- Понял. Спасибо. Ну так как я могу с ним связаться?
- Так же, как и я, то есть – никак. Они с одним придурком на полгода во Львов укатили.
- Это я знаю, как раз этого придурка я и ищу, а мобильный?
- Он его, наверное, как всегда, потерял, и не потрудился сообщить мне новый номер.
- Блядь. – это все, что я могла ответить.
- Единственное что... – Шутник наливал по-новой, – я знаю, когда он должен приехать. Если, конечно, ничего не изменилось.
Он покопался в потрепанном блокноте, вырвал оттуда лист и передал мне. Кроме прочих записей я смогла найти номер поезда, вагона, дату и время.
- Спасибо, – я собралась уходить.
- Слушай, у меня вино хорошее есть, будешь?
- Наливай.

Мы валялись на диване и пялились в потолок. Вино ударило не в голову, а в ноги, и по мере того, как количество выпитого росло, начинало бить и по другим частям тела так, что находясь в более-менее здравом уме, мы фактически потеряли координацию движений.
- А почему ты – Дымка? Я признаться, ожидал чего-то другого.
- Чего?
- Ну, не знаю, чего-то загадочного, такого... как бы в дымке.
- А пришел валенок, – закончила я.
- Ага.
Вот подлец-то! Я тут на комплименты нарываюсь, а он поддакивать вздумал! Я попыталась испепелить обидчика взглядом, в ответ на что он залился звонким хохотом, а я обижено надула губы.
- Так какому идиоту пришло в голову назвать тебя Дымкой?
- Мне. У меня когда-то ник такой был в Интернете. Басс прознал, растрепал всем, вот и прилепилось. Встречный вопрос: ты что, здесь живешь?
- Ну да. Вообще-то у меня есть дом, жена и две дочери, но они выгнали меня.
- За что?
- А кому нужен такой джип-бип-папа?
И мы как по команде скорчились в безудержном хохоте.
- Я думаю, теперь нужно обязательно дунуть, потому что если не дунуть, то никакого чуда не произойдет.
- Алмаз моего сердца, рахат-лукум моих желаний! – завопила я, узрев, что Шутник достал из кармана.
- Ахалай-махалай, ляськи-масяськи, – забубнил он, раскуривая.

Моему взору предстало гнездышко среднестатистической семейной пары, пережившее пару-тройку набегов татаро-монгольских племен. В маленькой комнате, в которой Кирюха наивно собирался разместить свою «творческую студию имени Великого Мастера, взлетно-посадочную полосу грез и талантов», теперь располагалась обычная спальня. Кто сможет, бросьте в него камень. Большая комната являла собой удивительный гибрид гостиной и кабинета: по углам горели четыре пятидесяти ватные бра, из-за чего комната была ярко, но ненавязчиво освещена, небольшой белый диванчик, на огромном «компьютерном» столе скромно примостился ноутбук. Посреди кучи мусора лежал перевернутый журнальный столик. Смущенно покряхтев что, видимо, должно было значить «не ждал гостей», Рэндом вернул его в нормальное положение.
Я хорошо знаю Кирилла: для того, что бы выйти из депрессии, заставить себя поднять задницу и что-то сделать, ему клинически необходимо пропить все свои сбережения. Обычно он закрывался в квартире и вливал в себя несколько десятков литров алкоголя. Именно этим он сейчас с успехом и занимался.
Сняв куртку и кеды, я прошествовала в комнату и, смахнув на пол груду различной фигни разместилась на диване. Рэм же, не раздеваясь, отправился на кухню, вернулся с двумя только что вымытыми стаканами, до половины наполненными плохо раздробленным льдом. Достал из-под стола бутылку виски, налил. Выпили. Некоторое время мы молчали. Действительно, о чем мы могли говорить? Он заговорил первым и тема меня, признаться, удивила. Но с другой стороны, зачем настолько близким людям ходить вокруг да около? Что интересовало, то и спросил.
- Ты все с той же, или как?
- Ну, как тебе сказать, – я и сама толком не знала.
- Расстались?
- Никто ничего не сказал, но все все поняли.
- Что, опять из-за того же? – потряс остатками льда в стакане.
- Да нет, в этот раз как-то ничего было.
- Не верю, неужели тебе удалось выйти из образа мальчика-подростка, состоящего на содержании богатеньких дам?
- Ха, представь себе, – хотела похвастаться я, но тут же добавила: - Просто дама попалась не самая богатая.
Кир разошелся не на шутку, он меня совсем не слушал.
- Вот я так и вижу картинку: несчастный, обделенный судьбой, но о-о-очень хороший мальчик, в поте лица трудится, засовывая в старческие губы то шоколад, то виноград, а в свободное время совершает набеги на неопытных смазливых девчонок!
- Та да, и такое было, – я невольно улыбнулась, вспомнив некоторые свои похождения, но тут же спохватилась, поняв, к чему он клонит. – Кир! Неужели ты все еще не успокоился? Даже Кира простила, а ты до сих пор злишься!
- Ей возраст не позволил понять, что ты с ней сделала!
- Вот когда поймет, и будешь возмущаться.
Убедившись в бесполезности дальнейшей беседы, Кир подошел к музыкальному центру. Кажется, это был тот самый Ник Кейв, которого я ему записала пару лет назад. Он выкрутил ручку громкости до упора и налив еще, примостился рядом со мной на диване.
Мы молча осушали бутылку и слушали музыку. После пятой песни я решила проверить себя и, подойдя к музыкальному центру, набрала сорок седьмую песню. Да, это был тот самый диск. Я вернулась на диван и отхлебнула из своего стакана.
Вместе мы спели песню о маленькой птичке, упавшей к ногам серийного убийцы. Два дуэта: Полли и Ник, по ту сторону времени и реальности и мы – по эту. Мы сидели, откинув головы на спинку дивана, и пели: «Ла-ла-ла-ла, ла-ла-ла-ли» я думаю, наш дуэт был ничем не хуже.
Внезапно я ощутила теплое дыхание на своей шее, за тем неуклюжие пальцы взяли меня за подбородок и заставили повернуть голову. Не смотря на то, что я сама была далеко не трезва, я явственно чувствовала, что от него пахнет алкоголем. Он положил руку мне на затылок и запустил пальцы в волосы, попытался поцеловать. Мне эта идея пришлась не по вкусу, но Кир повторил попытку. Я отмахнулась от него, словно от назойливой мухи.
- Та ну тебя, - я не воспринимала эти попытки серьезно, в ответ он молча изъял стакан из моих рук. – Кирилл...
Он навалился на меня все телом и запустил руки под футболку. Да, это было насилие, но изнасилованием это назвать сложно. Слабо отбиваясь, я крыла его отборными ругательствами, похлеще, чем заправский грузчик, но особенного впечатления они на Рэндома не произвели – он, как ни в чем не бывало, продолжал свое черное дело. Вместе с пьяным телом на меня навалилась усталость последнего времени – споры с новым начальником, проблемы с учебой, словесные баталии с любимой, последствия этой прогулки и выпитого спиртного. Быть может, если бы меня насиловал кто-то чужой, животный страх прибавил мне сил, но это был свой Рэндом. Трахнет, и хрен с ним, подумала я, и обмякла.
Заиграла пятидесятая – «Где дикие розы растут», как все-таки им, мужикам, мало надо, удивилась я и присела на диване. Потрусив пустой пачкой, отправилась на кухню в надежде, что хотя бы склад сигарет не поменял свою дислокацию в этой квартире. Слава богу, не поменял.
Вернувшись, застала его в весьма озадаченном состоянии – он удивленно переводил взгляд с кровавого пятна на диване на меня и обратно.
- Да, ты первый мужчина, который побывал у меня внутри, – я подкурила две сигареты и одну передала ему.
- Ну я не чувствовал, неужели ты...
- Нет, конечно. Есть же всякие вибраторы и прочие долгомерные предметы, – я постаралась сохранять спокойствие, хотя на самом деле хотелось размозжить ему башку. – Просто ты оказался немного толще.
- А Жак?
- Дальше неудачного минета у нас не зашло. Видимо, после того, как ты его... короче, мой пол стал непреодолимым препятствием.
Некоторое время он молча курил, обрабатывая полученную информацию и наконец-таки выдал:
- Прости. Если сможешь. Когда-нибудь.
- Проехали. Конечно, я не рассчитывала, что это будет именно так, но ничего смертельного в этом не вижу, просто в следующий раз постарайся что бы я все-таки кончила, ладно?
Последняя фраза была ударом ниже пояса, но он смолчал.
- И еще: ни слова больше о Кире!

-А он все сыплет, грязно-серый...
-И крошит, крошит, черт возьми!
-Когда-то ты была несмелой...
-Когда мы были все людьми.
-Нам больно жить, когда отдельно...
-Нам больно жить, когда вдвоем.
-Ты дома – без году неделю!
-Что-что?
-Зима.
-Переживем.

- Ты мне изменяешь? – она стояла ко мне спиной и мыла посуду.
Я сидела, подобрав под себя ноги, курила, солнце садилось за дом напротив, кухня медленно приобретала грейпфрутовый оттенок. Я тяжело вздохнула и помедлила с ответом:
- Пока что нет.
- Ты врешь. Ты не сразу ответила, – обожаю такие ее аргументы.
- Между прочим, если бы я сказала «да», тебе бы не пришло в голову уличать меня во вранье. Зачем ты спрашиваешь? Все равно я никогда не скажу «да», а ты никогда не поверишь моему «нет». Зачем?
- «Пока нет», значит, скоро? – она не ответила на мой вопрос, видимо, посчитав его риторическим. Быть может, для нее так и было.
Вообще, подобные словесные баталии могли бы быть весьма интересными, если бы не были столь утомительны.
- Как можно измерить расстояние временем, если движешься с переменным успехом? – ответила я и подкурила две сигареты. Она вытерла руки и, взяв одну, уселась на табуретку напротив меня.
- В таком случае, как далеко?
Она смотрела на меня серебреными глазами. Когда она ревнует или злится, иногда, когда хочет, эти глаза приобретают зеленый оттенок, но ничего подобного не происходило. Глаза были по-прежнему серые. В этот раз я видела в ней что-то новое, до сих пор не изведанное мною. Она боялась. Я наивно предполагала, что боялась потерять меня, но на самом деле она просто боялась остаться одна. Когда-то я сильно удивилась, услышав от нее понятие «запасного аэродрома», о котором мне старательно втолковывала Рита. Риту я еще могла понять, но ее – нет. Неужели даже такая женщина боится остаться одна, неужели и ей нужен запасной аэродром? Я не боялась. Быть может потому, что я, начиная с сентября 200n года, плавно переходила из сильных продымленных лап в маленькие, хорошо пахнущие ручки и обратно. Иногда это были несколько пар одновременно. В прочем, и сейчас можно было насчитать пару-тройку желающих заполучить меня в личное пользование. Я не боялась остаться никем не любимой, я боялась никого не любить. Чего конкретно боялась она, я не смогла разгадать до сих пор.
- Дело не в расстоянии, а в направлении. – это была извечная игра - придумывать друг для друга невообразимые идиомы, а если не удавалось разгадать, как бы сдаваясь, спрашивать, что все-таки имелось в виду.
- И куда ты движешься?
- Я пока не решила.
Я затушила окурок и поплелась в коридор. Медленно натянула кеды, джинсовую куртку поверх теплого реглана, сложила некоторые вещи в рюкзак. Я не спешила, я втайне надеялась, что она попросит меня остаться, надеялась, что прозвучит спасительное «подожди», но его все небыло и небыло. С каждой секундой я стремительно шла ко дну. Когда за мной захлопнулась дверь, я впервые отчетливо поняла, что такое страх. Страх, перед тем, что ничего уже не изменишь.
Слез небыло, небыло ничего, ни паники, ни вопросов «как же так?», и «что же делать?», мы долго к этому шли. Было лишь ощущение пробки, плотно забитой в душу, туда, где еще недавно кровоточила рана.
...

Я не собиралась домой. Придя домой, я должна буду что-то делать, а на осмысленные действия я была не способна. Идти пешком до следующей станции метро, ибо всякое действие несет какой-то минимальный смысл и, если ты решаешь двигаться, необходимо выбрать хоть и бессмысленную, но все же цель. Я приблизительно знала, в какую сторону идти и пошла.
Было около семи часов вечера и пяти градусов тепла. Все приобрело розовый оттенок: поверхность луж, стены хрущевок, небо, кончик моего собственного носа. В прочем, последний стал таковым отнюдь не благодаря стараниям заходящего солнца, а всего лишь потому, что немного подмерз. Весна в этом году необыкновенно холодная, и я очень пожалела, что не надела плащ, не смотря на то, что за осенне-зимний период он успел до тошноты надоесть. Прохлада понемногу обнимала мои бедра, запястья терлись о края джинсовых карманов, где мои руки спасались от холода. Я подкурила сигарету, в нос ударил знакомый запах холодных улиц и табака. Странно, пока не закуришь, не ощущаешь запаха улицы. Дежавю.
Мне было тринадцать лет. Брата забрали в армию, мать сократили на работе, того, что приносил отец, едва хватало на еду. Мы жили в маленькой двухкомнатной хрущевке и родители, что бы получить хоть немного денег, забрали меня жить к себе, а «детскую», сдавали Виктору, сорокалетнему мужику, такому же неудачнику, как и они сами.
По вечерам мои родители смотрели телевизор. Старый «Электрон», восемьдесят пятого года выпуска, по нему шло три центральных канала от маленькой, похожей на воробья, комнатной антенны. Сверху и снизу экрана были две прыгающие полоски, но предков это нисколько не смущало. Новости, за тем два сериала. Я не могла находиться в комнате, пока работает телевизор. Для меня это было пыткой. Как только включался телевизор, я доставала с антресоли пачку сигарет и, включив старенький кассетный плеер отправлялась на улицу. В моем распоряжении были три кассеты: «Клуб Влюбленных Сердец Сержанта Пепперса» и «Резиновая душа» Битлз, а так же «Криденс зе бест». На вопросы родителей ответы были разные, «за бисером», в основном отвечала я им, и действительно, в результате моих бесцельных блужданий по району я частенько оказывалась возле универсама на Кольцова, в котором находилась небольшая фурнитурная лавка.
Приходить поздно я не могла, универсам закрывался в восемь, так что к началу второго сериала я была дома. Я сбрасывала доставшиеся мне от брата стоптаные берцы, куртку и сразу же закрывалась в ванной комнате. Набирала в ванну воды и начинала мастурбировать. Я делала это независимо то настроения, от того, хотелось мне или нет, абсолютно не получая удовольствия. Мне кажется, я не имела выбора. Другого повода закрыться в ванной я для себя не находила – кроме детского мыла и трехгривневого шампуня в моем распоряжении небыло ничего, так что на все гигиенические процедуры уходило около семи минут, а ждать, пока закончится сериал, приходилось по полчаса. Либо остывшая вода в старой чугунной ванне с облупившейся эмалью, либо телевизор. Конечно, я предпочитала первое. Не спорю, была еще и кухня, но путь туда мне был заказан – тараканы поселились в нашем доме раньше, чем жильцы. Вечером, когда все три существа, способные их убить, были заняты своими делами, они выползали на охоту, от меня они даже не бегали. Быть может, и на волейбол я пошла только для того, что бы два раза в неделю делать что-то еще, кроме того, как бесцельно шастать по улицам и злостно дрочить в ванной.
Тут же вспомнился и Виктор, рука непроизвольно потянулась к бандане на шее. Именно он подарил мне эту многофункциональную тряпку. Это был кусочек синей ткани в белый цветочек, размером тридцать на тридцать сантиметров.
- Держи, малая, - сказал Виктор, уезжая в свой Старобельск, так и не покорив Киева, и сунул мне в руки маленький синий платок. С тех пор я с ним не расставалась.
Она годилась для всего: ею можно было перевязать подвернутую лодыжку, если под рукой не находилось эластичного бинта, а после тренировки, выйдя в раздевалку, снять с ноги и вытереть ею потные плечи и грудь. После этого я не брезговала повязать ее на шею вместо шарфа или на колено для красоты. Об нее можно было вытереть жирные пальцы, если в дешевом баре не давали салфеток или смахнуть пепел со стола. Также она годилась для того, что бы завязать ею руки или глаза любимой женщине и промокнуть навязчивую влагу в паху. Я никогда ее не стирала, и она отвечала мне взаимностью – не линяла и не выцветала, в общем, не теряла своего внешнего вида.
Эта вещь была свидетелем всей моей жизни. Она носила запах моих побед и поражений, страхов и ликований, возвышенных чувств и животной похоти. Если зарыться в нее носом, можно было почувствовать что угодно, в зависимости оттого, что вы хотели: запах грязных кожаных мячей и душной раздевалки, алкогольных паров и дешевых сигарет, легких и не очень денег, горьких медных струн и дорогих духов моих женщин. Иногда я шутила сама с собой: э, похоже, эта штука – единственный твой верный друг, говорила я себе, разглядывая в зеркало платок на своей шее. И тут же добавляла: не считая, конечно, дедушкиного трофейного ножика.
Со временем все наладилось: братец вернулся из армии и стал помогать, родители тоже нашли сносную работу, я с четырнадцати лет немного подрабатывала, меня вернули в родные стены, подальше от кошмарного экрана. Но от пеших прогулок я так и не смогла полностью отказаться. Казалось, я могла почувствовать себя живой лишь посреди вечерней улицы с сигаретой в зубах и новеньким, собственноручно заработанным сидюшником в ушах. Сигаретный дым и морозный воздух – только так я могла дышать полной грудью. Я не знала английского и не могла понять, о чем поют Роксетт в «Спендинг май тайм», но мне хотелось верить, что о чем-то светлом и настоящем. Я мерила широкими шагами знакомые улицы и мне казалось, что я лечу, верилось, что все будет так, как надо.
Вот и сейчас я шагала по вечернему спальному району, дымила очередной сигаретой, в наушниках пели те самые Роксетт, но почему-то верить в хорошее уже не хотелось. Черт ногу сломит на этой Оболони, думала я , огибая очередную хрущевку. Хотя Борщаговка ничем не лучше, там я как рыба в воде, вот что значит практика. Похоже, я заблудилась. Спрашивать дорогу не хотелось – для этого нужно было вытащить из ушей наушники, иногда это для меня смерти подобно. В кармане хрустели новые купюры моей первой официальной зарплаты, деньги на мобильном были, в случае чего можно было с чистой совестью вызывать такси. Значит, вперед и только вперед!
Спустя десять минут я остановилась, что бы подкурить сигарету, повернулась спиной к ветру и начала насиловать почти сдохшую зажигалку. Еще дежавю? Пожалуй, для одного вечера это будет слишком. Нет, я здесь была. В этом гастрономе мы когда-то покупали водку. Может быть, удастся вспомнить, как отсюда идти к кирюшиному дому, а там и до метро недалеко. Я зашла в гастроном и купила новую зажигалку.
...

Я села на массивные железные качели, немного оттолкнулась ногами. Во-первых, не мешало немного передохнуть, во-вторых – домой было слишком рано. В плеере села батарейка, но заствить себя вернутся в шумный яркий гастроном не хватило силы воли. Я выдернула наушники и запрокинула голову, в знакомых окнах горел свет. Черт возьми, как же давно это было! Или сколько всего после этого произошло? Интересно, а что я скажу в восемьдесят лет?
- Привет, меня ждешь? – а чего же я хотела, я сижу в двадцати метрах от его подъезда.
- Нет, просто гуляю. Слушай, а почему все знаменитые рок-баллады такие помпезные?
- Не знаю, закон природы. Зайдешь? – он протянул руку и начал меня раскачивать.
- А жена против не будет?
- Я развелся.
Я вопросительно указала взглядом на горящие окна.
- Я всего лишь в магазин ходил, решил не выключать.
- Странно, как мы там не встретились, я только что оттуда, – в ответ он как-то грустно усмехнулся, мне показалось, что он был немного навеселе.
- Зайдешь?
- Пошли, – я спрыгнула с качелей. – Сколько мы не виделись?
- Полтора года.
Я приобняла его за талию, он меня – за плечи, мы не спеша побрели в сторону подъезда.

Я ступил на залитый послеобеденным солнцем щербатый пол черновицкого вокзала – сравнительно небольшое белое здание с зеленой крышей. За последнее время я повидал немало вокзалов и, по с равнению с некоторыми, этот был не так уж плох. После октябрьской свежести атмосфера казалась ужасающей – я окунулся в монотонный гул, в ноздри ударил запах немытых тел, перегара и продуктов питания не первой свежести. А чем я лучше? – подумалось мне. Действительно, чувствовал я себя прескверно: в животе предательски урчало, тяжелый «ермак» давил на плечи, борода чесалась. В прочем, чесалась не только борода, мылся я четыре дня назад и, наверное, вонял. Я нашел свободное место и сбросив на пол рюкзак, с наслаждением привалился к стене, по радио объявили, что киевский поезд задерживается еще. Не смотря на то, что я уже устал бесцельно мотаться и у меня закончились деньги, мне совсем не хотелось возвращаться в Киев, но другого выхода я не видел. Вдруг я почувствовал себя частью всего этого вызывающего отвращение безобразия, но нисколько не ужаснулся этой мысли. Я достал из кармана яблоко и надкусил. А что, вонять посреди вокзала в чужом городе без копейки денег в кармане ничем не хуже, чем сидеть в душном офисе, застегнув наглаженную рубашку на все пуговицы... ну, или делать что-либо еще. И меня по большому счету не интересует, прав я или нет. Я просто воняю, и совсем не важно, как бы оно было, делай я что-нибудь другое. Если всю жизнь пытаться поступать «правильно», в конце-концов ломаешься и становишься нигилистом. Люди, не повторяйте моих ошибок.
Поглощенный этими размышлениями, я машинально жевал яблоко. В голову маленьким молоточком билось какое-то подобие мысли. Я огляделся и прислушался – из соседнего зала доносились звуки немного расстроенной гитары. До боли знакомые звуки, почти родные аккорды. Где я мог слышать эту гитару? За последние несколько месяцев я слышал не одну, но эта была какой-то особенной. «Когда-то ты была такой модницей, ты проходила мимо нищих и бросала им мелочь, помнишь?», запел такой же знакомый голос. «Как перекати поле» Боба Дилана, подумал я. Сразу же всплыла картинка: освещенный теплым вечерним солнцем подоконник третьего этажа и красные кеды с синими булавками вместо шнурков на нем. Не может быть, промелькнуло в голове. Ну, мало ли, кто это, пусть даже кто-то из моих бесчисленных знакомых, в последнее время их количество росло в геометрической прогрессии. Вступила вторая гитара. Нейлон. «Каково это - не иметь крыши над головой?», подхватил второй голос. Женский, такой же до боли родной, и это свело мою первую догадку на нет. Нахлынувшие ощущения смиксовались и накатили одной огромной волной дежавю. Песня закончилась. я подхватил «ермак» и двинулся в соседний зал.
Толпа обывателей окружила дальний угол зала и слушала девушку, негромко поющую под нейлон «Колыбельную» Сосновской. Я не сразу узнал ее, она здорово изменилась за последние полгода. Вместо маленького крашенного котенка, норовящего получше подстроиться под этот мир, я видел взрослую, гордую серую кошку, смелую и дерзкую в своей естественной красоте. Кажется, в последний раз я видел нечто промежуточное, но я плохо запомнил ту нашу встречу.
Кода. И она тут же начала новую песню. Звучало немного коряво, соль-минор –не самый любимый ее аккорд. На припеве, словно ища поддержки, она вопросительно повернулась к своему спутнику, который стоял с гитарой через плечо, отвернувшись от публики и засунув руку под капюшон, видимо, разговаривал по телефону.
- Капитанский плащ на плечо, два глотка сакэ на удачу, - я начал чуть слышно подпевать, словно это могло как-то ей помочь.
- Вы знаете эту песню? – спросил меня мужчина за сорок.
- Я знаю эту девушку.
Ее спутник наконец-таки повернулся. Я не мог поверить своим глазам – моя первая догадка оправдалась так же, как и вторая. Неужели я потерял их обоих только лишь из-за собственной глупости?
– И, похоже, она влюблена в моего лучшего друга. – добавил я.
- Бывает, - ответил мужик, и надкусил беляш, который держал в левой руке. – Быть может, не все так плохо?
- Я уже вышел из того возраста, когда можно позволить себе верить в чудеса.
- А зря. Верить нужно всегда, иначе как тогда жить? – и он откусил еще один кусок от беляша.
Я промолчал. Я стоял, втупив взгляд в пол, сейчас дослушаю песню и пойду, мне здесь ловить нечего. Последний куплет оборвался на полуслове. Она торопливо отстегнула ремень, прислонила гитару к стене и бросилась сквозь толпу в мою сторону. Черт! Я не мог допустить, что бы она увидела меня в таком состоянии. Я отступил, набросил капюшон и постарался затеряться в толпе, медленно продвигаясь к выходу.
- Кирилл! –позвала она. Я не ответил. – Кирилл! – еще громче. Я молчал. – Кирилл! – в ее голосе было столько отчаяния, боли и страха, страха, что всего лишь обозналась.
Она стояла посреди зала, оглядываясь по сторонам, на глазах выступили слезы. Кажется, она уже поверила, что это действительно так, но какая-то неведомая сила заставила меня шагнуть вперед и снять капюшон. Несколько секунд мы стояли не в силах пошевелиться и просто смотрели друг другу в глаза. Наконец, я сделал еще шаг и она бросилась ко мне на шею. Она целовала меня везде, куда попадали губы – в нос, щеки, глаза, запуская тонкие пальцы в мою длинную бороду и липкие волосы, а я стоял как истукан, с потемневшим яблоком в одной руке и рюкзаком в другой. Кисти непроизвольно разжались и я обнял ее крепко-крепко.
- Машка... – прошептал я ей в ухо. Она посмотрела мне в глаза, по ее щекам текли слезы.
- Рэндом... Куда ты пропал? Я так боялась, я не знала, что и думать... Рэндом...
Внезапно Маша впилась в мои губы. Я подумал, что сегодня еще не чистил зубы, но все равно ответил на поцелуй. Мы целовались долго и самозабвенно, забыв обо всем на свете, как когда-то давно, когда Земля вертелась не так быстро, и было проще жить. Давно? А прошло-то всего...
«Поезд номер nnn, Ивано-Франковск - Харьков прибывает на первый путь» - прозвучало из динамиков и мир снова закрутился.
- А ты говорил, чудес не бывает. – сказал мужик, дожевывая беляш. По-моему, он так ничего и не понял, хотя и оказался прав.
...

- Рассказывай, где тебя, черта, носило? – Леша виртуозно поменялся моим местом с какой-то женщиной средних лет, так что теперь мы ехали вместе. Он уселся напротив нас, зябло обхватил своими длинными пальцами стакан с чаем и посмотрел мне в глаза.
- Лучше рассказать, где не носило, - я ворочался в крепких Машкиных объятиях, пытаясь получше устроиться и хоть немного ослабить хватку. Казалось, отпусти она меня хоть на мгновение, я тут же растворюсь в воздухе. Интересно, а в туалет она за мной тоже пойдет?
- Ну все же... – не унимался Лешка.
- После того как я... – я пытался подобрать слова, говорить «сбежал» не хотелось, но другого слова я подобрать не мог, потому что я действительно сбежал.
- Уволился, - подсказал он мне.
- После того как уволился, поехал в Крым, там прицепился к банде хипарей и три с половиной месяца болтался с ними по стране, барабанил с ними группе, иногда подрабатывал разнорабочим, тем и кормился. Мы играли всякую хрень по придорожным кабакам, платили нам мало, но на еду хватало, ночевали в основном в палатке, единственное, чего мне не хватало, так это санузла. В общем, вольная жизнь бельчонка Рыжика!
- Ну а дальше что, Рыжик ты мой? – Машка тыкалась носом в мое ухо и явно боролась с искушением обхватить его губами. Мне было некомфортно, я чувствовал, что воняю, но ее это, похоже, нисколько не беспокоило.
Я начал лихорадочно выдумывать причину, почему свалил от хипарей. Ну не мог же я при Лешке... Черт, а почему не мог? Пусть знает, может, и поймет кое-что.
- Потом я встретил одного хорошенького мальчика и мы поехали к морю. С ним было хорошо, но мы оба понимали, что игра не стоит свеч, он вернулся домой, – на самом деле, сбежал от него так же, как и от Леши, – а я продолжил болтаться, как говно в проруби. В итоге попал сюда и решил вернуться домой. Вот, собственно, и все.
Леша улыбался так, словно это было в порядке вещей. Мне стало не по себе. Он вел себя так, как будто небыло ничего – ни той пьяной ночи, ни влажных взглядов, ни оконного признания, ни последних наших выходных. А чего же я хотел? Оставить его, а потом что бы, спустя полгода, он бросился мне на шею? Тем более, когда на ней уже висит Машка. А Машку я потерять не мог – она все, что осталось у меня от Ивана.
- Никогда бы не подумал, что увижу вас вместе, - сказал я немного помявшись.
- Ну это долгая история. – Маша, наконец, отпустила меня и потянулась за чаем. – Когда ты пропал, я начала искать тебя, узнала через Басса телефон Лешиного брата, он мне сказал, когда Лешка должен приехать. Естественно, я думала, что приедешь и ты, но не тут-то было! Там на вокзале и познакомились. Самое интересное, что я до недавнего времени не знала, что это именно тот Леша, который должен был приехать!
- Да, - подхватил он, - и, главное, молчит как партизан! Смотрю, прикольная девчонка, встречала кого-то, а этот кто-то, гад, не приехал! Дай, думаю, познакомлюсь.
- А я думаю, Леша и Леша, мне и в голову не пришло, что это тот самый Леша! Вещали друг другу о тебе байки и даже не знали, что это один и тот же человек, прикинь?
Они восторженно рассказывали, плюясь печеньем и перебивая друг-друга криками «А помнишь?», а я сидел, проклиная все на свете, и думал какой же я дурак. Из контекста я понял, что Маша не в курсе, что между нами было, Леша решил представить наши отношения как дружбу, что и неудивительно, после такого предательства. Тем более я, выходит, теперь с Машкой, а он не будет между нами встрявать. Я запутался.

...

Я лежал в обнимку с Машей, укрытый двумя одеялами и полностью готовый отойти ко сну, от нечего делать наблюдал за Лешей. Он сбросил футболку и принялся стелить себе на верхней «боковушке», играя мышцами спины и у меня на нервах. Буркнув нам что-то в роде «спокойной ночи», вскочил на полку и уткнулся носом в окно, сверкая голой спиной. Как ему, паразиту, на холодно? Нет, ему холодно и оба мы знаем, что это шоу одного актера для одного зрителя но, как гласит старая пословица, хороший понт... Хорошо, пусть мерзнет, а я буду наслаждаться великолепным видом. Да, этот паразит даром времени не терял, кто бы мог подумать, что из того сморчка за полгода может получится такой красавец. В отличии от меня, бесцельные скитания пошли мне явно не на пользу. Похоже, мы диаметрально поменялись ролями – я в роли тайного воздыхателя, а он милостливо позволит мне его любить. Как бы не так!
Я вспомнил нашу последнюю ночь: он решил «варить» меня как кофе – три раза доводил до кипения и не давал сбежать.
- Я тобой еще не насладился, хочешь кончить – сделай сам, – промурлыкал он в ответ на мои недовольные стоны.
- Еще чего! Дрочить, лежа в постели с таким м... – я провел губами у него за ухом. – Не дождешься, у меня стальные нервы!
- Стальные нервы это хорошо, иногда на них можно сыграть покруче, чем на любой гитаре... – последняя улыбочка была явно лишняя. Я не выдержал. Грубо перевернул его на живот и...
Да, подлец умел играть на чужих нервах не хуже, чем на своей шестиструнной спутнице. Черт! Из-за этих воспоминаний в штанах стало до боли тесно. Рука потянулась к ширинке, расстегнула и высвободила член. Не моя рука. Мне кажется, Маша догадалась, что я возбудился отнюдь не от ее близости, ведь мы лежали уже больше часа. Хотелось закричать, но я сдержался, со стороны нельзя было заметить, что произошло, в прочем, за нами никто и не наблюдал, все спали. Она вытерла руку о серые простыни «Укрзалізниці» и застегнула молнию. Я собрался ответить ей взаимностью, но она беззвучно, одними губами прошептала «дома» и отвела мою руку. Уткнувшись носом в ее грудь, я попытался уснуть, прислушиваясь к мерным покачиваниям поезда.

Я два раза нажала на звонок. Когда подходила к подъезду, отметила, что в гостиной работает телевизор, в прочем, это было слышно и через дверь. Подождав немного, нажала еще раз – никаких признаков жизни за дверью слышно небыло. Я тяжело вздохнула и принялась выковыривать ключи со дна потертого рюкзака цвета хаки. Почти бесшумно открыла дверь, скользнула в квартиру. В полной темноте сняла пальто, нащупала вешалку и взвалив рюкзак на плечо, направилась в свою комнату. По дороге заглянула в гостиную – старики спали, каждый в своем кресле, виртуозно исполняя свои партии храпа. Блики телевизора делали их лица мертвенно-восковыми. Я немного прикрутила звук и продолжила свой путь.
Я была рада наконец-таки избавиться от своей ноши, набитый до отказа рюкзак – штука не из приятных. Отфутболив его под стол, завалилась на кровать. Повтыкав несколько минут, сбросила сапоги, потянулась за баночкой из-под детского питания, которая служит мне пепельницей. Подкурила, сделала несколько затяжек, включила бра.
Мизантроп сидел на краешке письменного стола и облизывал руки. Он и так не блистал красотой, но сегодня, еще и при свете бра, выглядел как-то особенно. Седые паклеобразные патлы свисали жирными сосульками, в бороде застряло несколько крошек. Морщины, под глазами – синяки, рассыпанные по всему лицу бородавки отбрасывали тени, под ногтями собралось больше грязи, чем обычно. Левая щека была перечеркнута двумя смачными царапинами. Если бы не смехотворный рост – он едва достает мне до колена – его можно было бы назвать страшным.
- Опять сахар пиздил? – спросила я его, выпуская тонкую струйку дыма в потолок.
- А тебе жалко, что ли? – прогнусавил он.
- Вовсе нет, что ты. Особенно я рада поделиться сахаром с... – я хотела сказать «человеком», ну, какой же он человек? – С тем, кто украл мои черновики.
- Неправда, это мои черновики. Это ты их у меня украла и на русский перевела...
- Чем докажешь?
- Могу предоставить оригинал на тари! – с этими словами он достал из-за пазухи листок, видимо, вырванный из моей тетради по схемотехнике, и кинул в мою сторону.
Вопреки всем законам физики, листок летел так, словно был сделан не из бумаги, а минимум из меди, он описал в воздухе невообразимую дугу и приземлился мне на колени. Обе его стороны были исписаны мелкими витиеватыми символами, посредине красовались два жирных пятна.
- Бесполезно. Мое познание тари ограничивается лишь тем, что я знаю, что есть такой язык.
- А чем ты докажешь, что это твои черновики? – Мизантроп протянул руку и листок медленно поплыл в его сторону.
- Я знаю, что будет дальше. А ты – нет. Но тебе бы очень хотелось узнать, так ведь, Мизантроп?
Я утопила окурок в банке, карлик обижено скривился.
- Почему та называешь меня Мизантропом?
- А как еще можно назвать че.. персону, которая способна на одни гадости?
- Как-нибудь поласковее.
- Это был риторический вопрос. Тем более, я не знаю твоего имени.
- Я же тебе представился: Тир-на-Ног'т, к Вашим услугам. – и он театрально шаркнул дырявым башмаком.
- Ага, а я Тернополь! – я встала и начала перебирать склад пустых пачек, проверяя на наличие забытых сигарет. – Нет, чего уж мелочится, я Лондон! Нет, я – Париж!
- Лондон, Париж... А как же тогда Джек Лондон и Пэрис Хилтон и прочие, которым так же не повезло как и мне?
Я на секунду опешила. Как ни крути, а карлик прав.
- Прости, я как-то не подумала... – сказала я в сердцах, но тут же спохватилась. Черт! Я только что чуть не спасовала очко в его пользу. – Все равно буду называть тебя Мизантропом, до тех пор, пока не отдашь черновики. Понял?
Маленький урод недовольно засопел.
- Ты лучше сигареты помоги найти, хоть какая-то польза от тебя будет.
- Только в обмен на то, что лежит в твоем правом заднем кармане. – его глаза жадно заблестели.
Я машинально сунула руку в карман, там оказался мятный леденец. Отдав его Мизантропу, продолжила свои поиски, он моментально сунул конфету за щеку и присоединился ко мне.
- Это все? – на моей ладони лежало четыре сигареты.
- Еще две пачки под кроватью, в каждой по одной , – ответил он, облизывая губы.
- Домовой, блин, - поразилась я его осведомленности.
- Попрошу не оскорблять! – взвизгнул карлик, - Я бы на месте человека, чьи черновики висят на волоске от гибели попридержал язык!
- А я бы на месте невъебезно крутого мага, умеющего лишь конфеты в воздухе перемещать, и вовсе бы заткнулась, а то я могу и кошку впустить.
- Кошку? Не надо кошку... – вдруг он побледнел, побелел, а после и вовсе растворился в воздухе.
- Тыць-пердыць, твою дрыгало.... – проговорила я растерянно.
- Да, мы и это могем. – полу съеденный мятный леденец покачивался в воздухе, потом пропал. Видимо, Мизантроп опять засунул его за щеку. – Только, к сожалению, непроизвольно.
- Особенно тогда, когда тебя тянет на гадости. Теперь я начинаю понимать, откуда вчера презерватив на тумбочке взялся... Зачем ты это сделал? Ты вообще понимаешь, что ты натворил?
Я уселась за письменный стол, положила ноги на одну из огромных свеновских колонок, подкурила сигарету и откинулась на спинку кресла. Мизантроп молчал. Я продолжала упреки:
- Очень приятно: мальчик поднимает глаза после первого поцелуя и видит в пределах досягаемости презерватив. Слава Богу, у него есть чувство юмора.
- Прости, я не произвольно.
Он появился рядом с офисным стулом, на котором я сидела. Виновато переминаясь с ноги на ногу, мял свою бороду и жалостливо заглядывал мне в глаза. Я почему-то подумала о шоколадной конфете в маленьком кармане рюкзака, которой меня сегодня угостил одногрупник, а я не успела съесть.
- Пожалуйста... – на его лице появилась виноватая улыбка. – Ну пожалуйста...
Так, значит, мы еще и мысли читаем. Или это к «прости» относится? Между прочим, очень легко проверить.
- Можешь взять.
Карлик с пыхтением бросился под стол, уже через секунду я слышала хруст разворачиваемой фольги.
- А с мордой у тебя что? – я знала ответ, но очень уж хотелось уколоть.
- Нелегка борьба за сахар, - ответил он без тени смущения, - я только одного не пойму, зачем ей это нужно, она ведь его не ест. Ей что, жалко?
- За тем же, зачем ты мне вчера гондон подсунул. Из вредности. Ты думал, один гадости делать любишь?
- Я не из вредности, я непроизвольно...
- Как такое можно отмочить непроизвольно? – взорвалась я.
Мизантроп материализовался на подоконнике. Он смотрел в темноту нашего маленького дворика, прислонившись лбом к стеклу. Я еще никогда не видела его таким серьезным. Он тихо заговорил:
- Знаешь, мы, гулей, так же как и фейри, не умеем любить. С той лишь разницей, что фейри не хотят, а мы не можем. Мы не знаем, как это – сгорать от страсти, мечтать о чьей-то улыбке, бороться с банальной похотью или любить чью-то душу. Я не знаю, как это объяснить, но когда ты вчера его целовала, мне стало страшно. Просто... когда ты каждое утро становишься на весы, критически оглядывая себя в зеркало, кривляешься и примеряешь одежду, записываешь зеленой ручкой в изодранный блокнот те романтические байки, которые только что выдумала, обхватываешь розовыми губами желтый сигаретный фильтр, поешь эти глупые песни, дуэтом с кем-то из динамика... ты прекрасна. И если ты будешь делать то, что делаешь иногда по ночам, испуская влажные вздохи и сверкая глазами в темноту, с ним , ты уже не будешь такой... такой особенной, светлой и собственной. Приревновал я, короче.
- Неужели ты думаешь, что я не делаю это с кем-то другим? – я снова подкурила сигарету, что же, придется идти. – Ты же видишь, что я иногда не ночую дома.
- По крайней мере, ты возвращаешься такой же. Иногда даже счастливой. По крайней мере, я этого не вижу. Ладно, иди уже за своими сигаретами. – с этими словами он растворился в воздухе.

Я вернулась из магазина. Кинула на стол блок сигарет и шоколадку в шкаф. На тумбочке лежали мои черновики – тот самый изодранный блокнот и распечатки, полностью исписанные цветными гельками. Я включила комп и принялась работать. В шкафу захрустела фольга.

Я проспал. Ну, что же, это неудивительно, после такой ночи. Сладко потянувшись, нехотя встал с кровати и поплелся на кухню. Кирюхи нигде небыло. Наверное, не хотел меня будить, прикроет на работе. На плите стояла моя доля кофе, на столе – пара круассанов. Наспех поев и кое-как одевшись, выбежал из дома.
- А де наш рудий обриган? –спросил я нашу секретаршу-Базилио, завалившись в офис.
- А я знаю, що він там в Києві робить? А що, має бути тут? –спросила она с неподдельным удивлением.
- Як, в Києві? Я із ним щойно… - я хотел сказать «спав в одному ліжку», но вовремя прикусил язык. – Його назад викликали?
- Кого викликали, Рендома? Та він два тижні назад звільнився…
- Як, звільнився?
- Я думала, ти знаєш… - сказала она, явно поняв, что пизданула лишнего.
- Нє…
- Кияни просили не балакати…
Я пулей вылетел из офиса.
- Ти куди? – кричала мне Базилио уже из окна.
- Не знаю!
- Коли будеш?
- Не знаю!
Ну, конечно же, по всем правилам низкопробного романа, его не оказалось дома. Вещей тоже небыло. Ничего. Ничего, кроме записки на холодильнике: We'll meet. I bet. Похоже, это становится традицией – проверять друг друга на знание английского языка.

***
- Ну а мобильник? – спросила я, прихлебывая кофе.
- Ну а ты как думаешь? – Леша посмотрел на меня, как на идиотку.
- Ясно. А дальше что?
- Та ничего. Пробовал уйти в запой, потом одумался, начал встречаться с Базилио, предложил ей уехать со мной в Киев, она отказалась... Вернулся, встретил на вокзале тебя, а дальше ты знаешь.
- Понятно. Ну ты, это, подвинься. Мне неплохо бы поспать пару часов, в шесть разбудишь.
Я взяла чашки и понесла их на кухню.
- А Кирилл....
- Скоро не жди. До утра – точно. - ответила я уже из коридора.
- Почему...
- Я просто знаю.
Когда я вернулась, Леша уже постелил свежую постель и устроился под стенкой. Я одела пижаму, юркнула под одеяло и тут же провалилась в беспокойный сон.

Когда в окне вагона мелькнула знакомая рыжая макушка, меня охватила паника – я сейчас должен буду что-то ему сказать. Я разрывался между вариантами «привет» и «я тебя люблю», больше склоняясь ко второму. Сначала из вагона показалась знакомая сумка, вслед за ней выкатилось нечто, в чем я с трудом узнал своего возлюбленного. Маленький худой человечек с трехдневной щетиной и впалыми щеками. Длинная челка, такая же бесформенная, как и вся прическа, прикрывала глаза, под которыми висели синие мешки. Физиономия носила следы длительного запоя. Одет он был в мятую футболку и грязные джинсы, кожаную куртку держал в руках.
- Боже мой, обнять и плакать, – сказал я вместо приветствия.
- Ну ты хотя бы обними, – ответил он и подался вперед.
Я обнял. Мы нечасто обнимались, но все же даже на ощупь я чувствовал, что Рэндом стал меньше, похудел, ссутулился. Он уткнулся носом в мою шею, и тихонько повертел головой, как бы зарываясь в мои объятия еще глубже. Я провел рукой по мягким, но липким от пота и грязи волосам. Не скажу, что от него воняло, но приятного пьянящего запаха я не почувствовал, похоже в последний раз он мылся тогда же, когда и брился. Простояв так до тех пор, пока продолжительность объятий не вышла за рамки приличия, мы двинулись в сторону дома.
Когда мы зашли в квартиру, Рэм сбросил сапоги и тут же закрылся в ванной. Я тем временем, прошагал в комнату и достал ему чистую одежду – стандартные носки-трусы, рубашку цвета «мокрый асфальт» и черные джинсы. Уезжая, Кирилл рассчитывал вернуться через пару дней, так что вся его одежда и прочие вещи остались здесь. Я это все перестирал и перегладил, отчасти от скуки, отчасти... мне просто было приятно гладить его рубашки.

Я сидел на подоконнике, привычно свесив ногу из окна, и наслаждался нежными лучами заходящего солнца. Все вокруг казалось янтарным – кирпичная стена нашей хрущевки, полуоблетевший цвет молодой яблони под окном, моя собственная кожа. Я достал сигарету и затянулся. Тонкая струйка дыма вытекала из сигареты и обволакивала солнечные лучи, делая их живыми и объемными. С каждой новой затяжкой, я все глубже и глубже проваливался в бездну безразличия. Сейчас он выйдет из душа, и все встанет на свои места. Не стоит нервничать, подбирать слова и метаться из угла в угол. На самом деле, все уже разложено по полочкам, опечатано и записано в амбарную книгу, остается только узнать результат.
- Ты мне тогда так и не ответил.
Я не заметил, как он вошел. Рэндом стоял, облокотившись на край стола, скрестив руки на груди, смотрел на скрывшееся до половины солнце.
- О чем ты? – спросил я и отвернулся обратно в окно.
- Чего бы ты хотел больше всего на свете?
- Уже ответил. – я непроизвольно провел рукой по стеклу.
- Подойди ко мне.
На его лице появилась слабая улыбка. Улыбка обреченности и самодовольства. Улыбка человека, идущего на казнь но, тем не менее, ни о чем не жалеющего. Я подошел.
- Стань на колени.
Я молча смотрел в его глаза, они выражали лишь одно: если я этого не сделаю, я потеряю его навсегда. От одной этой мысли ноги начали подкашиваться и вот, я уже стою перед ним на коленях и смотрю на него снизу вверх. Было странно стоять перед ним на коленях – я не чувствовал себя униженным, покоренным. Быть может, потому что я сразу отдал свою судьбу в его руки и уже привык к такому состоянию, быть может, потому что я просто не мог ждать подвоха, почему-то я был уверен, что Рэндом не может сделать мне больно.
Некоторое время мы стояли неподвижно. Кир не сводил глаз с горизонта, а я с него. Уходящее солнце отчаянно цеплялось последними лучами за его еще влажные волосы, раскрашивая их всеми оттенками огня. Все-таки не даром кто-то прозвал его янтарным принцем, наверное, этот человек любил его не меньше, чем я.
Наконец, я неуверенно поднял руку и запустил ему под рубашку, которую он так и не удосужился заправить, а лишь застегнул на две средних пуговицы. Полосочка мягких светлых волос спускалась от пупка в джинсы. Поднялся на грудь – там были такие же волосы, обвел пальцами каждый сосок, переместился на спину. Свободной рукой расстегнул пуговицы и припал губами к пупку, в ответ на что Рэндом вздрогнул и наконец-таки на меня посмотрел.
- Можно? – спросил я шепотом, проводя рукой там, где начинали бугрится джинсы.
- Встань, – ответил он также шепотом.
Я встал и как идиот ждал дальнейших приказаний.
- Иди ко мне, - сказал Кир и подался вперед.
Нежно и неуверенно я прикоснулся к этим замечательным мягким губам. Мне пришлось немного наклонится – я почти на голову выше его – что было весьма неудобным, поэтому я положил руку ему на затылок, запустил пальцы во влажные волосы и властным движением дернул вниз, заставляя его запрокинуть голову. И он подчинился.
Не сговариваясь и не прерывая поцелуя, мы двинулись в комнату и, потеряв по дороге его рубашку, завалились на мою кровать. Я оказался сверху, кажется, он мне в этом подыграл. Уложив его на спину и, став над нам на четвереньки, впился губами в ближайшее ухо, спустился на шею, задержался на ямочке между ключицами. Я так увлекся, что не заметил, как его руки расстегнули мою ширинку, высвободили член и начали потихоньку ласкать.
- Черта с два! – с этими словами я взял его руки, завел ему за голову и постарался затолкать под подушку, давая тем самым понять, что вмешиваться в дальнейшие события имею право только я.
Вернувшись туда, где меня прервали – на ямочку между ключицами, начал спускаться вниз. По дороге поцеловал каждый сосок, предварительно обведя его языком, то же самое проделал с пупком. Перед тем как расстегнуть пуговицу на его джинсах, я остановился и внимательно посмотрел ему в глаза. В ответ Рэндом простонал что-то невнятное, откинулся на подушку и нетерпеливо заерзал бедрами.
Наверное, это был самый ужасный минет в истории человечества – я так и не смог удобно устроится между его бедрами, так что помогать рукой получалось не особо, задыхался и забывал убрать зубы. Единственное, что мне кажется, немного получалось – это работать языком. Тем более, мой собственный член отчаянно требовал ласки, но вскоре я сообразил, что его можно немного успокоить, если потереться о край кровати. О, зря я это делал! Я кончил неожиданно даже для себя, не говоря уже о Кирилле. Стараясь не выпустить изо рта член, я отчаянно пытался найти опору, но не смог. В конце-концов, плюнув на все, я расслабил шею и плечи, тем самым позволяя войти в меня почти до основания. Кажется, где то задел зубами. Заерзав и испустив протяжный стон, Рэндом выплеснул в меня все свое содержимое. Я бы не смог сплюнуть, даже если бы захотел – для начала нужно было выплюнуть хотя бы член. Я шумно глотнул, в тишине квартиры звук разнесся громким эхом, наградой мне был счастливый вздох.

- Кир, почему ты приехал сегодня?
- А когда я должен был приехать? – он потыкал кончиком сигареты в пепельницу, стоящую прямо у меня на животе.
- Да когда угодно, в понедельник, например... Можно подумать в Киеве нечем заняться.
- Ты все равно не поверишь, - он затушил бычок и переместил пепельницу на пол.
- Ну это уже мое дело – верить или нет.
- Спешил к тебе.
Я, было, хотел что-то ответить, но Рэм торопливо залепил мне рот поцелуем, из чего я сделал вывод, что он не желает ничего слушать и только сильнее прижал его к себе.

Апрель радовал солнцем и глубоко синим небом, но в то же время поражал математически точным холодом. С того времени, как он уехал, я не помню ни одного утра, что бы, выходя на работу, я не заметил инея на приподъездной клумбе, заботливо высаженной соседской бабулей.
- А чи не занадто рано, Ядвіго Павлівно? - спросил я, помогая донести ведро для полива.
- А хто ж його, синочку, знає, що нам Бог пошле. Минулого року раніше саджала, а то й гаразд було…
Теперь я с ужасом наблюдал за рассадой, ожидая, когда же она, наконец, перемерзнет и неизбежного приглашения потаскаться с ведрами. Черт меня дернул предложить обратится, если что. Но, как ни странно, рассада очень даже не плохо себя чувствовала – нахально зеленела и тянулась вверх.
И я решил брать с нее пример. Смурить, украдкой перебирая каждый сон и каждую фантазию, взвешивать каждое слово, постоянно боятся сделать что-то не так, прятать под невыспавшимися веками влажные взгляды? Дудки! Он либо будет моим либо нет. Я уже вышел из того возраста, когда добрые феи делают подарки. Сидеть и ждать, когда он сам ко мне придет – глупо. Быть может, он и сам мучится так же, как и я, хотя, по нему не видно. Признаться. Однозначно. Он не сможет сказать «нет», не сможет выбрать другого, не меня. Потому, что я буду лучшим. Потому что я и есть – лучший, потому что я создан для него. Вся жизнь до него была неким бредом, репетицией. Пришло время жить.
И я жил. Первое, что я сделал – купил гитару. Я давно собирался купить недорогое походное весло так, почему бы не сделать это прямо сейчас? Как долго я не касался тонких, нежных, прохладных струн, как долго я не пел, самозабвенно, прикрыв глаза, только для себя, в тишине. Как я мог столько времени жить без этого? И я пел. Как всегда, для себя, но теперь уже во имя кого-то. Дождливыми вечерами разучивал что-то новое, благо наличие Интернета позволяло быстро скачать аккорды, подбирать самому – унылое занятие. Когда погода меня устраивала, я взбирался на свой любимый подоконник на кухне и, свесив одну ногу на улицу, развлекал своими воплями Ядвигу Павловну и Марию Климовну, которые вечно тусовались на лавочке у подъезда. В ход шло все, от старых блюзов до Высоцкого и песен из старых советских кинофильмов. Как ни странно, больше всего им нравились песни Меладзе и Хельги Эн-Кенти, приветствовался «Океан Эльзы». После каждой коды я делал театральную паузу и старухи почтительно хлопали. Когда я пел «Ще врунярься горді Славутові кручі», они обливались слезами и довольно прилично выли со мной в унисон. Особенно было забавно, когда я пел «Ковбоя» из «Человека с бульвара Капуцинов», и шановані панянки вдохновенно тянули «во-о-от они мы, ваши крошки».
В благодарность за вечерние концерты, бабули подкармливали меня всяким вкусняшками. Еще я стал брать уроки кулинарного мастерства у бабы Маши, нагло соврав, что в Киеве меня ждет невеста, и я не хочу, что бы она беременная стояла у плиты, чем заслужил огромное уважение.
Но, тем не менее, предстояло поработать и над внешней оболочкой. У меня было время – начальство решило оставить Кира в Киеве на месяц. Первым делом, я принялся бегать по утрам, каждый вечер ходил в тренажерный зал. Наконец-то я посетил парикмахерскую, сбрил густую бороду, оставив какое-то подобие эспаньолки – тоненькую полосочку на подбородке и едва заметные усики.
- Ти схожий на Хіта Леджера, - сказала мне наша секретарша, смешливая темноволосая девчонка в круглых, как у кота Базилио, черных очках. Казалось, она в них и родилась, без очков ее невозможно было представить, она носила их и в дождь и вечером, а в офисе сдвигала на лоб.
- Це він на мене схожий, - ответил я, не задумываясь, кто это такой.

Пятница, nn, мая. Воздух холодный, несмотря то, что солнце пользуется всеми своими законными майскими правами и даже пытается залезть на территорию тени, запуская туда своих агентов – солнечных зайчиков. Почему Рэндом решил приехать именно сегодня, когда вполне мог протусить все выходные в Киеве? Быть может… Я почему-то испугался этому бредовому намеку на мысль и поспешил засунуть ее, куда подальше. Думать, что он приехал накануне выходных, что бы провести их со мной, у меня просто не хватило наглости.
С самого утра я суетился, словно жена-домохозяйка с многолетним опытом. Прибрался в квартире, постелил на его кровать свежую постель, приготовил ужин. Приближалось время «Ч», я принял душ, побрился. Напевая «Мой папа в жизни не был на Занзибаре», принялся выбирать, чего же на себя напялить – я сегодня должен быть красивый. В отличии от Кирилла, я предпочитаю более удобную одежду – терпеть не могу рубашки, мои полки наводнены всякими футболками разных мастей, в основном, приглушенных цветов, с длинными рукавами. Я выбрал темно-синюю, с длинными чуть расклешенными рукавами и неопределенным рисунком, купленную две недели назад, и просторные голубые джинсы. Обулся в новые кеды от «Мартинса», вместо шнурков, в которых были вставлены синие булавки. Если бы я так одевался в Киеве, давно бы получил по шее от начальства, но здесь я сам – начальство, делай что хочешь. Волосы тем временем высохли и я собрал их в хвост, предварительно расчесав но, критически оглядев себя в зеркале, распустил обратно и немного взбил руками. Теперь детали: фенечка из черного мелкого бисера на левое запястье, парфюм, напаренный мне «со скидкой» миловидной продавщицей, и моя фирменная, давно забытая, улыбка.
Я смотрел в зеркало: прямо как в той песне – а что, не так уж я и страшен. Вытянутое лицо, темно-серые, почти черные глаза, густые, пепельного оттенка, спадающие на плечи, волосы и – шутка природы – коричневая, молочно-шоколадная борода. Спортзал пошел мне на пользу – не смотря на то, что банки я так и не накачал, все мое тело как-то вытянулось, перестало сутулится, разогнулось. Я улыбнулся этому грустному волосатику, уныло глядящему на меня из зеркала, он мне чем-то нравился. Видимо, я ему тоже, ибо он улыбнулся мне в ответ.
Я вышел заранее, хотелось немного пройтись. Мерил широкими шагами брусчатку, прохладный ветерок ласкал мою кожу, игрался со свежевымытыми распущенными волосами, изредка уступая свою игрушку солнцу, которое, не упуская ни одного шанса, словно нежная любовница пальцы, запускало в них тонкие длинные лучи. С удовольствием отметил, что на меня обращают внимание. Молоденькие девушки стреляли глазками, женщины постарше откровенно пялились, мужчины недовольно косились. Сначала я убеждал себя, что это лишь мое настроение и все мне кажется, но после того, как миловидный мужчина на противоположной стороне улицы одарил меня улыбкой, пришлось поверить в обратное. Я оглянулся – кроме меня в радиусе ста метров никого небыло. Еще раз взглянув на него, удивленно поднял брови: здесь было и кокетство и немой вопрос, ты мне? На что он утвердительно кивнул и сделал восхищенный жест рукой. Я кивнул, мол, ты тоже и, достав из кармана фирменную улыбку, зашагал прочь.
Так, не спеша, пару раз спросив у прохожих дорогу, я добрался до вокзала. Поезд прибывал через десять минут, я еще раз перекурил и направился на платформу.

Недели летели, как бумага в ризографе. Влажный, туманный, подобный протяжным соло Нила Янга, тоскливый март сменился хрустально-холодным, драйвовым, боб-дилановским апрелем. Я менялся вместе с погодой – бредовое вожделение постепенно пропало, уступив место тупой боли, которая временами сменялась приступами слепой ярости. Вместо внезапного желания расстегнуть пуговицы на одной из его бесчисленных шикарных рубашек, за тем, что бы провести губами от плеча к ключице и обратно, возникали такие же внезапные, но более платонические, желания. Все чаще из меня вырывались глупые фразы в роде: «одень свитер» или «ну ты бы поел хоть». Все чаще мне приходилось сдерживать себя, что бы не подойти к нему сзади, не положить руки на родные, но такие далекие плечи, не поцеловать в макушку и не погладить мягкие соломенные волосы. Меня всегда поражали его волосы – благодаря своему цвету они производили впечатление жестких и непослушных, но в действительности были мягкие и легкие. Поэтому я несказанно обрадовался, когда появилась возможность дотронуться до них рукой.
- Подожди двадцать минут, ты только после душа. Голова высохнет – пойдешь. – сказал я, выглянув из кухни.
Наверно, я был смешон – с джезвой в руках, на поясе вместо фартука – полотенце. Еще и заботливую мамочку из себя корчу. Неудивительно, что на лице Рэндома промелькнула улыбка, которую он мгновенно проглотил.
- Так... уже, - сказал он, застегнув сапог.
- Ага, как же, как же, за пять минут прям. – я по-хозяйски запустил руку в его волосы, они действительно были сухие. Проверил на затылке – тоже. – Ладно, вали, нечего мне здесь глаза мозолить.
Действительно, глаза мозолить нечего – сегодня моя очередь убираться в квартире, что лучше всего получается под музыку, пусть уже свалит, а я тут вдоволь наорусь.
- Ты, товарищ, не дерзи, а то я могу и остаться... – его глаза метали шаловливые искорки, улыбка взорвалась радужным фейерверком. Я, в который раз, на одно лишь мгновение, возненавидел его и, пробурчав что-то нечленораздельное, вернулся на кухню. Услышал, как он выключил свет в прихожей, щелчок замка.
С уборкой было покончено, предстояла еще готовка. Я никогда не был в состоянии что-либо сносно приготовить. У меня всегда было что-то не как у людей – кофе сбегал, омлеты подгорали, овощи подавались на стол криво нарезанными и обильно приправленными моей кровью, так что вегетарианцам моя стряпня пришлась бы не по вкусу. Тем не менее, Кирилл не избавил меня от этой неприятной обязанности, похоже, ему было легче лопать весь тот бред, чем ежедневно становится в позу у плиты. Ну, то же, готовить, так готовить – я включил погромче музыку – поехали!
Когда-то в детстве у меня спросили, как достать слона из холодильника при помощи трех движений. Я не знал. Весь класс надо мной дико ржал, мол, какой ты, Лешка недогадливый. Ну и хер с вами, ответил я тогда, и поперся играть со старшеклассниками в футбол. Сегодня я доставал не слона, а всего лишь сметану: стоя спиной к холодильнику (уж очень лень было поворачиваться), левой дернул дверцу, затем, изящно (мне очень хотелось в это верить) прогнувшись, зачерпнул правой два поллитровых пакета, повторил первое движение с точностью до наоборот. Эрик Клептон затянул свое «как долго, детка?». Я достал двухлитровую чугунную кастрюлю, извлек туда сметану, разбавил ее двумя стаканами воды, посолил, поставил на медленный огонь (главное – не забывать помешивать!), и принялся за копченную подчеревку. In the days of old, in the days of gold, орал Боб Дилан. Три минуты на большом огне – и шкварки готовы, сметана к тому времени закипела. Мешая деревянной ложкой будущую кашу, тонкой струйкой всыпал туда кукурузную крупу. Мне никогда не нравился бануш из муки, мамалыга какая-то выходит, а не бануш, ей-богу! А мамалыги я в свое время налопался – поживи с мое, в общаге с молдаванами. My baby left me, yes she left me... Прикрутил огонь, накрыл крышкой, как раз есть время разобраться с грибами, тем более, они почти готовы: отцеди из банки и поджарь с луком. Что я и сделал. Бануш тем временем загустел, сняв крышку, я стал разминать его ложкой, пока не появись маслянистые капельки и он не стал отставать от стенок.
Кирюха пришел вовремя – я только что закончил готовку и, устроившись на кухонном подоконнике с сигаретой, наблюдал шикарный, как из ведра, киношный ливень. Ни слова не говоря, он сбросил сапоги, отфутболил их в угол прихожей, повесил свою промокшую куртку на тремпель, ввалился на кухню, поставил на стол бутылку водки и какую-то мелкую закуску.
- Я в Киев завтра еду, прикроешь меня на работе? – Кир производил впечатление человека, у которого кто-то умер.
- Не вопрос, иди мой руки.
Он направился в ванную, я достал из шкафчика тарелки. Наложив в каждую каши, сверху полил шкварками, сверху шкварок – грибы. Что же, все-таки, стряслось? Ладно, спрашивать себе дороже, напьется – сам расскажет, подумал я и, вернув на место пятидесяти - граммовые чарки , поставил на стол две советские стопки.
- Лешик, от меня жена ушла... - я оглянулся, Рэндом стоял в дверном проеме и смотрел куда-то в себя, - К толстому кошельку, как я понял. Еду завтра бумажки на развод подавать.
Признание прозвучало раньше, чем я ожидал, тем более, я никак не рассчитывал услышать неприятную новость такого характера.
- Никогда бы не подумал, что твой кошелек может показаться кому-то худым.
- Просто всегда найдутся кошельки потолще.
И тут я сделал то, чего не должен был делать ни при каких обстоятельствах – я взорвался.
- Ну и хер с ней, раз не оценила! Деньги! Это что, причина для ухода? Тем более, от тебя! Ты глаза разуй, она что, единственный человек на этом свете? – да, да, да! Я имел в виду себя! Себя, в числе таких же прочих – а я уверен, их было немало – тех, что смотрят на него украдкой, не смея даже мечтать о нем, тех, что бережно хранят, словно сокровище, каждый сон, в котором он появляется, тех, что бегут от него без оглядки, потому что каждая его улыбка, каждый взгляд приносят неимоверные страдания...
К счастью или к сожалению, истинный смысл моих слов до него не дошел. Рэм все так же стоял в дверном проеме, изучая дверцу холодильника стеклянными глазами. С минуту мы молчали.
- Тут не только в деньгах дело... Если и найдется кто-то, кого устроит мой кошелек, то желающих брать ребенка из детдома маловато. Дети. Я не могу иметь детей.
- Э... то есть...
-То и есть. В детстве переболел какой-то дрянью... в общем, ребенка я никому сделать не могу. Брать ребенка из детского дома она не захотела, а на то, что бы сделать ребенка в клинике, я еще не заработал...
Я молчал, сказать было нечего. Вернее, я много чего хотел ему сказать, но разница между тем, что ты хочешь и что ты можешь сказать, зачастую велика.
Мы молча поели и опорожнили бутылку. Отправив Кира спать, я повесил его мокрую куртку над плитой и зажег конфорки – самолет в семь часов, к этому времени она явно не высохнет своим ходом. Помыв посуду, взял сигарету и занял позицию на подоконнике. Сквозь запотевшее стекло смотрел на дождь. Он сказал «если найдется кто-то», кто-то, а не «какая-то женщина».
- Чего бы ты желал больше всего не свете? – спросил он меня когда-то, а я пожал плечами.
Теперь я знаю. I wish you were mine, but I want too much, написал я пальцем на запотевшем стекле и отправился спать.

Утро было не в меру холодным, от чего высовывать нос из-под одеяла казалось особенно страшным. Кирилл уехал. Я встал с кровати и поплелся на кухню, по дороге накинув его халат, что сразу же отозвалось болью где-то под ложечкой. Я знал, что так будет, но разве я мог поступить иначе? В мойке валялась грязная турка, помыв и набрав в нее воды, я поставил ее на плиту и зажег огонь. Подкурил сигарету. Кухня медленно заполнялась теплом, оконные стекла приобретали матовость, уже через минуту я смог различить собственную надпись. Дьявол! Как я мог забыть? Ведь оконные послания остаются! Быть может, меня пронесло и он все-таки не включал газ? Кого я обманываю, я только что сам помыл грязную джезву! Но… Но снизу на стекле было написано что-то еще… Я быстро зажег остальные три конфорки и вскоре смог прочесть:
Are you sure?
К какой части моего послания это относится – к первой или ко второй, я не знал. Пока не знал.

Я проснулся голый в чужой постели, с ломотой в теле и болью в голове. Повернув голову, обнаружил, что чужая постель находится в двух метрах от моей собственной. И то хорошо, подумал я. Но, что, черт возьми, вчера... Нет! Этого не может быть, мне приснилось, я просто... Нет! Но я же не голубой, как я мог..?! И как он согласился? Он не соглашался - я потихоньку начал вспоминать подробности – но он и не заехал мне по морде, значит, считай согласился. Если бы я оказался на его месте, я... Нет, после этой ночи я не могу судить объективно. Но все же, если бы ко мне приставал пьяный мужик, которого я вовсе не хочу, я бы, не смотря ни на что, нашел в себе силы прогнать сон и возмутиться. Следовательно, он меня хотел. И, возможно, хочет до сих пор. Я представил, как в комнату вплывает Кир, и поглаживая меня по подбородку, с улыбкой на лице спрашивает «Как спалось, прааативный?», а потом достает из-под кровати огромную банку вазелина. Бред. Как мне себя вести, теперь, когда уже все случилось? Воспаленный мозг ни коим образом не собирался думать, за то услужливо подсовывал мне всякие гадости. Ладно, будь, что будет, теперь уже ничего не изменишь. Пусть сам решит, что между нами будет, а я... я на все согласен, что бы он там не решил.
Надо было что-то делать. Я сел, опустил ноги на пол, ожидаемого головокружения не обнаружилось. Встал – тот же эффект. Славненько, значит, можно двигаться в сторону кухни. Продвижение начал с ванной комнаты, где накинул на себя не завязывая, черный махровый рэндомовский халат, потом зашел в туалет и долго, с наслаждением, отливал. Помимо туалетных звуков, через стенку до меня доносилось знакомое мычание – в последнее время Кирилл повадился петь песенки из старых кинофильмов. Выйди из туалета, я глубоко вздохнул (морду шлангом и вперед), и сунулся на кухню.
Рэндом стоял возле столика и, напевая «Кавалергарды, век недолог» нарезал ветчину. На нем были черные джинсы, зауженные к низу и черная, но раньше мною не виденная, значит, новая, рубашка. Рукава закатаны до локтей, две верхних пуговицы расстегнуты. Я тут же впился взглядом в соблазнительные ключицы и эта ямочка у основания шеи...
- Привет, - сказал он как ни в чем не бывало. – Как самочувствие?
- Хреново, - я решил не врать, - Башка трещит, бодун такой, а я ведь не столько выпил, что бы так мучатся...
- Это, дружок, не бодун, это простуда. На, выпей это. – с этими словами он протянул мне чашку, предварительно долив туда кипятка.
- Эээ...
- Чай с малиной. И вот, на, температуру померяй. – он достал из пакета с покупками градусник.
- Так я...
- Я не понял, ты чего босой? Блин, у него температура, а он босой шастает...
Я, было, хотел что-то сказать в свое оправдание, но мне даже не дали открыть рот.
- Марш в постель! – рявкнул мой теперь больше, чем сосед.
- Я вообще-то жрать хочу...
- Что, не видно, что готовлю? Шуруй давай, я принесу.
Я покорно поплелся в постель. Зайдя в комнату, отметил одну не очень приятную деталь: на балконе сушились простыни, пижама Кирилла и... моя одежда, которую я вчера затолкал ногами под ванну! Черт! И он все это постирал? Ну ладно, не он – машинка, но все же... Меня словно помоями окатили, в голову ударила кровь, в сердце – приступ глупой ярости. Я не знаю, на кого я злился, то ли на себя, за то, что не смог себя контролировать, то ли на Кирилла, за то, что позволил мне это сделать, и теперь все так сложно, то ли на Жизнь, что совсем уж глупо... Мне вдруг захотелось разбить чашку, растоптать босыми ногами градусник, сорвать белье и дать Рэндому по морде. Дать по морде, а потом прижать в стенке и сказать: «Я тебя люблю, и ты будешь моим, и никуда тебе не деться». Но ничего этого я, конечно, не сделал. Я лишь тихо выругался, поставил чашку на табуретку, скинул с себя халат и залез в постель.
Когда Кир зашел в комнату, я сидел, закутавшись одеялом, поджав к груди колени, с градусником под мышкой и чашкой в руках. Мне показалось, что на его лице мелькнула усмешка, то ли призрения, то ли умиления, то ли того и другого вместе, насколько эти чувства можно совместить. Еще бы, видок у меня был тот еще. Он протянул руку и сказал:
-Давай.
Я покорно вытащил градусник и вложил в его руку.
- Понятно, - сказал он и удалился.
Через десять минут меня накормили шикарным молдавским омлетом, еще через десять – наполи лекарствами. Во время трапезы Рэм, как ни в чем не бывало разглагольствовал о разных глупостях, шутил. Ну, что же, думал я, раз и ты шлангуешь, значит, будем делать вид, что ничего не было. Правда, очень интересно, как у меня это получится. Ничего, я справлюсь.
Я лежал на кровати и считал солнечных зайчиков на потолке. Клонило в сон, глаза медленно закрывались. Уже сквозь легкую, тягучую, похожую на карамель дремоту, я слышал звук воды – Кир моет посуду – и «Белеет мой парус такой одинокий, на фоне стальных кораблей».
- Вроде сбили, - прохладная слегка влажная рука легла мне на лоб.
- Угу, - ответил я, не открывая глаз.
- Хорошо, ты спи а я по магазинам – столько всего купить надо, да и прогуляюсь немного.
- Угу.
Я услышал, как захлопнулась за ним дверь и провалился в сон.

There will be a continuation…

Следующая неделя пролетела незаметно, я и думать забыл об этом происшествии. И тут... Представь: суббота, утро, мы собираемся в спортзал, я сижу на кухне, пью сваренный Кириллом кофе, жду своей очереди в душ и попутно размышляю о смысле бытия, в частности, о том, как бы смотаться на выходные в Киев. Шутка ли – два месяца без секса. Я и сам понимал, что снимать каких-то неизвестных девочек – не дело, тем более, в чужом городе, тем более, имея официальную вторую половину. Интересно, думал я, как ему удается сохранять такое хладнокровие, дрочит он каждый вечер, что ли? Я иногда прибегал к подобным методам, когда было совсем туго, но легче от этого становилось ненадолго.
Медленно заплывший в кухню Рэндом прервал мои размышления. Распаренный после душа, полностью поглощенный какими-то мыслями, он медленно прошествовал к холодильнику. Из одежды на нем было только полотенце, висевшее на бедрах. За два месяца я хорошо изучил эту его привычку: выйти из душа и сразу выцедить почти целый пакет молока – для него было милое дело.
На сей раз молоко оказалось в пластиковой бутылке. Открутив крышку и, бросив ее на стол, Кир прислонился спиной к холодильнику, обхватил бутылку обеим руками, запрокинул голову и, закрыв глаза, с удовольствием пил. Он был прекрасен, казалось, почти счастлив от того что, наконец, добрался до такой желанной бутылки. Я смотрел как он получает удовольствие и мне самому от этого стало как-то необычно хорошо. И все бы хорошо, если бы не мелочь – полотенце упало на пол. Моему взору предстали восхитительные стройные бедра, накачанные ноги и расслабленный после горячего душа член. Я мысленно проклял своего сотрудника и соседа, но отрываться от бутылки ради такой мелочи он вовсе не собирался.
- Ангину не заработай, - бросил я эту, ставшую обычной, фразу и с трудом отвел глаза.
В ответ мне протестующе помычали. Я не мог дождаться, когда же он свалит из кухни – я возбудился так, что мои трусы напоминали туристическую палатку. Мне ничего не оставалось, как развернуться к окну и сделать заинтересованное выражение лица, что само по себе было крайне глупым, ибо город окутал туман, в котором дальше вытянутой руки что либо разглядеть было невозможно. Наконец, взяв в левую руку бутылку, а правой подобрав полотенце, мой сотрудник и сосед, будущий любовник и товарищ по оружию неспешно побрел одеваться.
- Иди мойся, а то опять из-за тебя опоздаем, - донеслось уже из комнаты.
- Иди, сам знаешь куда, - ответил я и помчался в ванную.
Ледяной душ не помогал, я понял, что сейчас как раз тот случай когда «совсем туго» и... в прочем, дальше – физиология.
Вот так, с этого момента, из-за одной мелкой случайности, начался настоящий кошмар. Ты, конечно, можешь возразить, мол, не это так другое... нам еще четыре месяца предстояло быть вместе... Не спорю, мы бы таки переспали в итоге, но кошмара можно было избежать.
О, это действительно было похоже на кошмарный сон! Нет, это был Кошмар с большой буквы! Я стал избегать Кирилла: вставал очень рано, успевал принять душ и сварить поганый кофе, который, Кир кривился, но все-таки пил, и как можно быстрей сматывался на работу. По вечерам сбегал в какой-нибудь бар или просто бесцельно наматывал круги по холодным узким улицам в центре города, заткнув уши джазом, и приходил когда он уже мирно сопел в обе дырочки. Сам я спал плохо – мне постоянно снилось что-то непотребное, в основном с Рэндомом в главной роли, забывал поесть... Да что там поесть, я даже покурить забывал! И все равно, на работе и в редкие моменты дома у меня екало сердце и еще кое-какая часть тела от близости рыжего создания, но большего я сделать не мог.
В тот день я хватанул лишнего и здорово промерз. Скорей бы добраться до постели, думал я, поднимаясь на наш второй этаж. Все мои попытки вести себя как можно тише, привели лишь к дополнительному шуму и, самое обидное, оказались напрасными – Кир сидел за компом. В наушниках у него на полную громкость играла музыка, Отис Раш, отметил с про себя, прислушавшись.
- Алексей Владимирович, где Вас, нахуй, черти носят? Я уже волноваться начал.
- Нахуй и носят, - нагло заявил я и повалился на кровать, не сняв даже ботинок.
Это был сон из разряда тех, когда просыпаешься и чьим-то именем на губах и липкой влажностью в паху что, собственно, я и сделал. Кирилл спал. Я встал с кровати и пошатываясь поплелся в ванную. Сбросив с себя одежду и, затолкав ее ногами под ванну, стал под душ. Лишь через несколько минут до меня дошло что вода – ледяная. Не удосужившись даже вытереться, я обернулся полотенцем и прошлепал босыми ногами в комнату. Лежал, свернувшись клубком, укрывшись с головой двумя одеялами и думал, что неплохо было бы умереть. Интересно, а что бы было, если бы я действительно умер? Грустил бы он, или просто для приличия отстоял на похоронах и забыл обо мне? Кто я ему, и что для него значу? И наоборот...
Меня трясло. Сквозь полудрему я слышал стук собственных зубов, но ничего не мог с этим поделать. Вдруг с моей головы резко сорвали одеяло. Ха, и кто бы это мог быть? Он некоторое время молча смотрел на меня, затем тяжко вздохнул, снял с себя верх смешной красной пижамы и нырнул ко мне в постель. Я, было, хотел сказать что-то в роде «ты чего, друг, не стóит, я в порядке, все хорошо», но вместо этого смог выдавить лишь неясное мычание. Я думаю, он и так меня понял. Просунув руку мне под мышку и, положив на грудь, он прижался своей горячей грудью к моей холодной спине, уткнулся носом в мой влажный затылок. Шептал мне на ухо какие-то успокаивающие глупости, не помню, какие, но мне казалось, что нежно-нежно...
Мне могу точно сказать, как долго мы лежали, но постепенно меня перестало морозить и трясти, я немного успокоился, спал я или нет – до сих пор для меня загадка. Как ни странно, тревога последней недели попустила, ко мне вернулось немного сознания. Кирилл мерно сопел, его горячее дыхание щекотало шею. Видимо, я таки что-то для него значил, иначе бы он так не поступил – сомневаюсь, что ему было очень приятно лежать в постели с холодным нетрезвым телом. Сейчас бы заснуть, так нет же! Та самая подлая штука, наличие которой отличает нас от женщин, начала проявлять интерес к происходящему. Причем, с каждой минутой становилась все настойчивее и настойчивее. Меня опять начинало трясти.
Дальше – как в бреду. Я развернулся, положил руку ему на поясницу и стал неуклюже поглаживать, через некоторое время сопение прекратилось. За тем как можно нежнее поцеловал его в губы, но тут же пожалел об этом – я три дня не брился, но оторваться от его нежной кожи уже не мог. Медленно, неуверенно, я прокладывал тонкую цепочку робких поцелуев от губ, на подбородок, вниз на шею... На что Кир недовольно но (о, Небо!) не возмущено помычал. Меня несло, я попытался стянуть с него штаны но, так как он лежал, попытка не увенчалась успехом. Я рванул еще раз, ткань где-то треснула.
- Бля, ну я же сплю, - наконец, он изрек связную мысль и приподнял бедра, чем я не замедлил воспользоваться.
Прижавшись к его паху и, не прерывая поцелуев, я начал двигать бедрами. Не прошло и минуты, как я уже бесстыже терся о его промежность. Его мужское естество тоже понемногу начало понимать, в чем дело, и я удвоил усилия. Оргазм накатил сладкой тягучей волной, я чувствовал себя чем-то легким, эфирным, но никак не материальной субстанцией. Я уже начал проваливаться в небытие, когда он нетерпеливой рукой схватил мою и положил себе на член. Я даже не сразу сообразил, что от меня требуется, но когда Рэм задергал бедрами, начал движения. Не успел я сделать и десяти движений, как он задрожал и, шумно вздохнув, пролился кипятком (я никак не мог понять – это он такой горячий или у меня руки такие холодные). Наконец, я свернулся клубком и, уткнувшись лбом в его грудь, отправился к Орфею. Сквозь сон я чувствовал, как он гладит меня по волосам, может, мне это приснилось, но хочется верить, что нет.

There will be a continuation…

Все началось так глупо... Только не смейся, ладно? В общем... Все началось, когда мы жили во Львове. Мы тогда еще работали в одной фирме и директор решил открыть во Львове филиал. Ну и, понятно, поручил нам все контролировать. Фирма сняла нам однокомнатную хрущевку, не помню, в каком районе. Я вообще город плохо запомнил, несмотря то, что мы прожили там полгода. Ну, так вот: сначала все было нормально. Мы приехали, разместились и сразу с головой окунулись в работу. Вскакивали с утра, понимали, что опять проспали и как угорелые неслись по делам, а вечером валились с ног, сил оставалось только на то, что бы раздеться. Потом бардак немного улегся и у нас появились свободные вечера. Иногда мы просто сидели дома – я читал книги, а Кирюха играл с кем-то в шахматы по Интернету, иногда ходили куда-нибудь выпить. Я, было, заикнулся снять девчонок, но Рэмми заявил, что он женат и в таких мероприятиях участвовать не собирается. Ну нет так нет, больше я этот вопрос не поднимал.
Однажды в пятницу мы забрели в какую-то забегаловку на окраине, ничего особенного, барная стойка, пара столиков, бильярдный стол посреди зала. Из колонок лился приятный джаз - единственная вещь, которая побудила нас остаться.
- Сыграем? – спросил я после изрядной дозы спиртного.
- Да я, в общем-то, и не умею... – ответил он, немного помявшись.
- Н-научим.
Дав бармену какую-то крупную купюру, мы заняли стол на весь вечер. Я вкратце объяснил правила, показал, как держать кий. Мы суетились вокруг стола, как два дауна, сбежавших из психушки.
- Не, ну ты, что, по шару попасть не можешь?
- Так я попал же...
- Куда ты попал? В центр нужно целится, Кирюша, в центр... И кий ты опять неправильно держишь...
Обойдя стол, я стал позади него, вложил острие кия в его левую руку, сверху накрыл своей. Правую разместил немного дальше его руки.
-Расслабься. Подожди, не дергайся, доверься мне...
Раз! Щелчок – и шар уверенно полетел в лузу.
- Ахуеть. – то ли он издевался, то ли действительно был в восторге.
Вдруг я поймал себя на мысли, что мы уже несколько секунд стоим так – я позади него, держу его за руку. Мой нос почти касался его волос, ноздри щекотал приятный запах сигарет, парфюма и, собственно, его запах. В области паха подленько зашевелилось. Я стоял не в силах сдвинуться с места, он же не мог пошевелится, при этом не оттолкнув меня. Мне вдруг показалось, что все взгляды устремлены на нас, бармен по-недоброму косился.
- Леша, - процедил Кир сквозь зубы.
Я отстранился, чувствуя, как мое лицо медленно заливает краска.
- Да, поехали домой, нам завтра вставать рано. – завтра была суббота, но я должен было хоть что-то сказать.
- Иди лови такси, я расплачусь.
Как я тогда был благодарен за это «лови такси»! Я был готов сквозь землю провалиться! Пулей вылетев на улицу, стал как вкопанный – и где же я такси в этой жопе поймаю, а? Где-то на задворках сознания промелькнула мысль, что сказал он это специально, что бы поскорей меня из бара выставить. Мне стало противно. Холодный ветер обжигал и без того красные щеки, хотелось накинуть на голову капюшон, которого у меня, в прочем, не было и драпануть, куда глаза глядят. Но вместо этого я стоял на месте и ждал Кирилла. Это у меня от алкоголя, убеждал я себя, пить меньше надо и трахаться побольше. Все в порядке, все окей...
Машинально сунул руку в карман, подкурил две сигареты. Он появился почти мгновенно.
-И где бы я тут такси тебе поймал? – почти с издевкой спросил я, передавая ему сигарету. –На.
-Спасибо. Какое такси? Мы живем за два квартала отсюда.
-Мда...
Кир как-то странно на меня посмотрел, и я понял, что инцидент можно считать исчерпанным. Но не тут-то было! Теперь я понимаю, как был счастлив в совсем неведении – все только начиналось.

There will be a continuation…

Бесшумно повернув ключ, открыла дверь и просочилась в квартиру. Повела носом – в квартире было накурено. Несмотря на то что в прихожей царили сумерки, свет решила не включать. Охая и ахая стянула с себя сапоги, наощупь нашла тапочки – где бы я не бросила свои голубые шлепанцы, по милости Кира они всегда оказывались в одном и том же месте – под тумбочкой. Потащилась на кухню, включила «большого друга» - профессиональную кофеварку, стоящую половину моего годового дохода, единственную, но невообразимую роскошь, которую мы себе позволили. Села на табуретку, прислонившись спиной к стене, поджала ноги, обвела взглядом шестиметровую кухню: купить вытяжку – потолок над плитой посерел и пропитался жиром, обои отклеились, ну и потравить тараканов, конечно. Почему-то вспомнилась старая шутка: во время секса женщина думает о тысяче вещей – о том, что надо побелить потолок, что приготовить на ужин и т.д.. Не знаю как у других пар, но у меня за время моей жизни в качестве, пусть и гражданской но жены, таких вопросов не возникало. Отчасти потому, что обычно я бываю сверху, в большей мере – потому, что об этом всем чаще думает Кир. Интересно, о чем он думает во время секса?
Тем временем большой друг наплевал мне две чашки кофе, как раз то, что нужно после такого тяжелого дня. Плеснув в каждую на палец молока, поплелась в единственную в нашей квартире комнату. Открыв дверь, остолбенела. Первым, что бросилось мне в глаза, была иссиня-белая мужская задница, спустившиеся на город сумерки, придавали ей трупный оттенок. Стройное, мускулистое тело лежало на животе, уткнувшись лицом в подушку. В комнате пахло сексом. Мне ничего не оставалось, как поставить чашки на стол и прикрыть эту задницу одеялом.
- Э... Я, кажется, заснул... – оторвав голову от подушки и, подперев ее рукой, тело оказалось Алексеем, лучшим другом моего ненаглядного.
- Похоже на то, - я протянула ему одну из чашек, затем села на офисный стул, который Кирилл стащил с прошлой работы, и повернулась спиной к окну – темнота должна скрыть мой румянец, с остальными признаками замешательства я как-нибудь справлюсь.
- Спасибо. Как я люблю, - сказал Леша, шумно отхлебнув. – Откуда ты знаешь?
На что я пожала плечами. Просто потому, что я тоже так люблю: с молоком и без сахара. Обе чашки я готовила для себя, но раскрывать тебе карты, голубчик, я не собираюсь, пусть все выглядит так, будто я знала, что обнаружу здесь тебя.
- А где засранец? – я имела в виду своего гражданского мужа.
- Не знаю, рядом был. Его нет в квартире?
- Не-а.
- Что теперь с нами будет?
Он попытался посмотреть мне в глаза, но темнота играла мне на руку.
- С кем – «с нами»?
- Со мной и с тобой. Мы теперь враги, так ведь?
- Почему же? Пока нет. Я давно знала, что рано или поздно это произойдет. Вот, если ты мне скажешь, что ты его не любишь, мы станем врагами. Тебе не обязательно отвечать прямо сейчас но, если я когда-нибудь узнаю, что ты к нему равнодушен – готовься.
Некоторое время мы молча пили. Я должна была сказать и – чего же тянуть - я решилась:
- Похоже, ты – единственный человек в этом гребаном мире, которого эта лживая подлая тварь способна полюбить.
Он молчал. Моя чашка опустела, его – тоже, взяв ее из его из рук – в этот момент наши пальцы соприкоснулись – поплелась требовать у «друга» добавки.
- В прочем, как и он для меня, - добавила я, уже на выходе.
- Откуда ты знаешь? – донеслось мне вслед.
Я вернулась. Опершись о дверную раму со вздохом изрекла:
- Я слишком хорошо его знаю.
- В прочем, как и он тебя.
Небыло сил разбираться в ненужных намеках, поэтому я просто понимающе вздохнула

Настроение было паршивое: с самого утра шел дождь, пары были напряжные, мою новую прическу - темно-синий ежик с выбритыми висками и мелированной гривой, эффект от которой я попыталась усилить каким-никаким макияжем и маникюром, вещами, в принципе, для меня далекими, за целый день никто так и не оценил. Подходя к маршрутке, прикинула количество народу в очереди - девять человек, влезу.
- Молодой человек, вы последний? – обратилась я к симпотному неформалу примерно моего возраста, чем-то напоминающего доброго героя советского мультфильма.
- Да, я.
- Я за Вами буду, отойду покурить, не хочу ни на кого дымом дышать.
- Хорошо. – они с товарищем удивленно переглянулись.
Зачастую я поступала именно так, стараясь оградить себя от вполне справедливых претензий некурящих. Отойдя в сторону на три-четыре метра, расстояние вполне приличное для таких целей, подкурила сигарету.
- Курят они все, курят, еще и голову раскрасила, - какому-то мужику из очереди было скучно. Он с решительным видом вышел из ровного строя потенциальных пассажиров и направился ко мне с явным намерением повоспитывать. На вид ему было около сорока, следов благополучия на его лице я не обнаружила. – С сигеретой она здесь красуется, ты хоть школу-то закончила?
Очередь оживилась, ожидая моей реакции.
- Да, а ты? - изобразила сладенькую улыбочку, сейчас посмотрим, кто кого.
- Я-то давно уже закончил... – видимо, к такому ответу он был не готов.
- Даааа? Глядя на твою тупую рожу, не скажешь, - я продолжала сладенько улыбаться, послышалась пара смешков, за тем чей-то громогласный хохот.
Мужик оглянулся, в поисках поддержки, потом на несколько секунд втупил свой мутный взгляд в асфальт, как бы что-то прикидывая... Бац! – смачная оплеуха пришлась мне прямо в левую щеку. От удара меня отбросило на метр в сторону. На долю секунды я опешила. Я – мастер пассажирских и обывательских схваток и, по крайней мере я была в этом уверена до сегодняшнего дня, физическое насилие в этом виде спорта запрещено. Мое замешательство продлилось недолго, я вскочила на ноги с твердым решением дать сдачи, несмотря на то, что перспектива имелась лишь одна – получить еще больше. Да, бля, назвалась груздем... Но за себя надо стоять, даже если у тебя совсем не получается. К счастью, не пришлось: за меня решил постоять мальчик, за которым я занимала очередь. Раз, два три, правой, левой, с ноги – он довольно неплохо дрался, мужик не успевал очухаться после каждого удара. Подоспели его товарищ и еще один парень из очереди.
- Все, хватит, Жак, хватит, - товарищ схватил его под локти и попытался оттащить в сторону.
- Ну ты, блядь, сука, - мужик ринулся давать Жаку сдачи.
- Тебе сказали хватит! - с этими словами парень из очереди смачно залепил ему по зубам, - Пиздуй отсюда!
- За что? – «воспитатель» обвел взглядом собравшуюся толпу, - я же только хотел...
- Пиздуй, пиздуй, - послышалось из толпы, - а то мы еще добавим!
- Эх вы, обыватели, - с видом раненного медведя он поплелся прочь.
Я стояла словно каменный столб, такое со мной происходило впервые. Из оцепенения меня вывел мой защитник.
- Ты в порядке? – он протянул мне белый наглаженный носовой платок.
- М... Да... Если не считать того, что я в шоке. Спасибо тебе.
Я мяла в руках платок, искренне не понимая, зачем он мне нужен. Может, он мне его дал из вежливости?
- Та ладно пустяки... Давай помогу, - взяв из моих рук платок, аккуратно приложил к моей губе. Она оказалась разбита.
- Ай!
- Терпи. Классно ты его попустила, я в восторге.
- Сам нарвался. Мне и в голову не пришло, что он драться будет. А как ты его по челюсти...
- Сам нарвался.
Я попыталась улыбнутся, но разбитая губа позволила мне лишь гримасу. Народ на остановке вовсю обсуждал происшествие, мнения были разные:
- Ну и правильно, какое он имел право девочку бить? – человек в сером выношенном плаще смахивал на работника НИИ, которое сто лет назад лишили финансирования.
- А зачем она ему хамила? – справная женщина под пятьдесят, скорее всего, работница ЖЕКа.
- Ну и правильно хамила! – расторопная тетка с напакованной кравчучкой.
- А чего он полез? Какое ему дело, кто курит, а кто нет? Вот вы, молодой человек, тоже курите, если бы он вас воспитывать начал? – работник НИИ продолжал меня защищать.
В общем, прения шли полным ходом, мы с моим рыцарем только диву давались. «Товарищ» и «парень-из-очереди» о чем-то переговорив, подошли к нам.
- Ну... Мы тут с Толиком подумали... – товарищ мялся, - победу надо отметить.
- Давайте сначала познакомимся. Я – Жак. – ответил рыцарь, - А это Боргер. Вообще-то его зовут Андрей, но мы называем его Боргер.
- Толик, - представился парень-из-очереди.
- Маша.
- Ну что, «БарВы» ? – активничал Брогер. Поскольку мы находились как раз на Шулявке, выбор был вполне оправданным.
- Барвы так барвы... Идем? – Жак вопросительно посмотрел в мою сторону.
- Идем, - согласилась я.
Толик с Брогером рванули вперед, мы с Жаком – сзади.
- На свадьбу пригласите! – крикнул нам из толпы кто-то.

- Ну и..? – Рита поставила на стол две чашки горячего шоколада, предварительно растопив его в кастрюльке и смешав со сливками.
- Ну он выходит к доске, мнется несколько секунд, и начинает: Федерико Гарсия Лорка, «Виниловые грезы», вздыхает, «ты поставишь цветы в тишину и они рассмеются...», прикинь? Лорка умер в тридцать шестом году, и ее абсолютно не смутило, что первую виниловую пластинку выпустили в сорок восьмом! Ее, заслуженного преподавателя, невъебезно умную и самую-самую!
- Подожди, - не въезжает Рита, - насколько мне известно, еще у Николая второго был граммофон.
- Да, но пластинки-то были не виниловые!
- Какая разница?
- Они как-то по-другому назывались, технология другая… М… В общем, если поставить эту шлачную, ну… не виниловую, на электрофон…
- На что?
- Так радиола по-научному называется, проигрыватель. Короче: у граммофона принцип действия механический, без электрики, - влезла на свою голову, объясняй теперь, - а радиола преобразует механические колебания иглы в электрические волны.
- Давай попроще, - все равно, она слушает меня с удовольствием, я люблю ее увлечь, а потом долго-долго что-то втирать. Мне это льстит, что ли? Во всяком случае, прет однозначно.
- Короче, принцип записи разный, как и принцип считывания, естественно. Если ты поставишь граммофонную пластинку в проигрыватель, не снабженный специальной головкой – хана головке. И наоборот: сунешь винил в патефон, и нету винила. Главное не это, само понятие «винил» появилось в сорок восьмом.
- Преподавательница могла этого не знать, - не унимается Марго.
- Вот это его и спасло. Хотя, странно… Мои родители, ее ровесники, не одну собаку на этом съели, когда бабушка ставила в радиолу свои «Вальсы и Романсы»… Скорее всего, она просто года жизни Лорки не знала, я так считаю.
- И что ему поставили?
- Пять, конечно. Да, Мишка отжег, аудитория лежала… Я всякое слышала, и что бы на ходу забытую рифму придумывали, и что бы содержание книги по фильму рассказывали… Но, что бы вместо поэта цитировали рок-звезду…
- А сама-то ты, откуда про пластинки знаешь?
- Я технарь или хуй собачий? – изобразила на своем лице немыслимую обиду. – Конечно, мы это учим. – на самом деле мне просто попалась статья в «Корреспонденте».
Заговорившись, я не заметила, как ковыряюсь пальцем в своей чашке, а потом его облизываю.
- Маша… - мне пытались намекнуть, что пора бы прекратить это безобразие.
- А что?
Еще раз опустив палец в чашку, размазала сладкую жижу по ее ладони и принялась с наслаждением слизывать. Еще раз – и шоколадная полосочка тянется уже до сгиба локтя, еще разочек…
- Маш, ну не на кухне же… - сопротивление было слабым и нерешительным.
- Ханжа.
- Знаю, пошли в постель.
- Твою мать, пошли… А какого ж ты хрена в первый раз меня на кухне соблазняла?
- У меня небыло другого выхода.

В общем, жизнь моя потекла размеренно и гладко. По понедельникам, средам и пятницам она ничем особенным не отличалась. По вторникам и четвергам мой день проходил примерно так: вставала, собиралась на пары, проезжая полпути, выползала из трамвая и сворачивала в сторону дома, что возле остановки. Быстрый секс - здоровый сон - еще раз секс, потом она на работу, я – на тренировку - тренировка – доучиваю то, что утром прогуляла – сон. Временами на меня вешали одно из ее вечерних платьев (из-за несоответствия размеров смотрелись они на мне как на вешалке, я жутко комплексовала) и волокли в какое-то пафосное место на встречу с «друзьями» - сборищем редких снобов, думающих, что название группы «Холодный Дом» появилось по причине низкой температуры на первой их точке. После того, как я попыталась связать этих панков с творчеством Чарльза Диккенса, Рита оттащила меня в дамскую комнату и сдавленно прошипела в ухо:
- Ради Бога, не открывай рот, слышишь? Я тебя не для того сюда таскаю, что бы ты им свои иголки показывала.
- А, для чего ты вообще меня сюда таскаешь? – ответ на этот вопрос мучил меня давно, но Рита почему-то избегала разговора.
- Дома расскажу. А пока улыбаемся и машем...
Дома меня ждало разочарование – ответа на свой вопрос я так и не получила, тем более, я не особо и напирала, «улыбаемся и машем» - трудно, что ли? По прошествии пяти лет, осмелюсь предположить, что функцию на этих «встречах», я выполняла сугубо номинальную: Рита из тех женщин, у которых сорок восьмым шрифтом на лбу написано SINGLE, если это действительно так. По той же причине, она не скрывала наших отношений, «женщине в моем возрасте быть одной как-то неприлично» - она цитировала какого-то неизвестного мне авторитета.
Я, в свою очередь, заталкивала Маргариту в одни из своих изодранных джинсов и тащила в какую-нибудь дыру, подобную «Барвам» или «Торбе». Репертуар был пресен: в основном бездарные группы КПИшного разлива, изредка своим появлением нас баловала Умка. На этих «встречах» мы себя не афишировали, публика в моей компании была та еще – подставь им палец, не преминут и укусить. В конце-концов, половина народу числилась в графе «с тренировки», а мне еще неизвестно сколько лет предстояло пользоваться женской раздевалкой. Рита старалась делать умное лицо, брезгливо мочила губы в пущенной по кругу бутылке водки, сладенько улыбалась, когда кто либо заводил разговор на тему «как хорошо, что Харуки издали на украинском» или иным образом падал на умняк.
Вот так и жили: в вариациях на тему: быстрый секс-здоровый сон, быстрый сон-здоровый секс, снобы-дыра, дыра-снобы, мы и дотянули до мая месяца.

Я сижу на скамейке в Мариинском парке и ничем кроме курения не занята. В моей голове наблюдается броуновское движение чего-то, что отдаленно напоминает мысли и, если бы я сохранила свойство впадать в панику, думаю, я бы паниковала. А дело вот в чем: я вчера случайно познакомилась с очень интересным молодым человеком, подчеркиваю, случайно, и само знакомство выглядело очень таки заурядно – он просто вылил на меня кефир. Потом долго извинялся, вытирал мои джинсы носовым платком; разговорились, решили пойти и выпить пива, а-ля «за знакомство». Для обмытия сего знаменательного события выбрали «Бабай», пили какую-то дрянь, он говорил много, рассказывал всякие байки и интересные истории, я слушала, открыв рот. Выяснилось, что его зовут Антон – плечистый высокий блондин, мастер того вида спорта, которому я посвятила шесть лет своей прошлой жизни. После очередной байки он на несколько минут замолчал, изучая рассеянным взглядом интерьер паба, потом выдал:
- Маш, что-то я разговорился, расскажи теперь ты что-нибудь.
- Я? Хм, что же тебе рассказать? – я растерялась.
- О себе расскажи. Какая ты?
- Я? Я... обычная... - я действительно не знала, что можно обо мне сказать.
- Так не бывает.
- Нет, серьезно, я самый обычный человек. Особь женского пола, двадцати одного года от роду, обычный заочник обычного вуза, работаю в обыкновенной фирме обыкновенным айтишником... Ну как, «айтишником» - в основном, показываю нашим сотрудникам, как на компьютере работать, а то ты им журнал почистишь, а у них «Интернет не работает», нет, конечно, иногда что-то ломается, но так, по мелочи... Ликвидация безграмотности, в основном... Живу одна в двухкомнатной хрущевке, в которой напрочь отсутствует центральное отопление, то есть де юре оно есть, я за него плачу, но де факто оно отсутствует...
- А родители?
- Я с ними не общаюсь, они поступили как самые обычные родители самой обычной лесбиянки – выгнали меня из дома, когда узнали. - алкоголь сделал свое дело, не дав мне спрятать голову в песок.
- Нда... и дорого сейчас хрущевку снимать? – Антон явно смутился, но продолжил разговор.
- А я не знаю. Квартира то моя... я позже расскажу, если созрею, ок?
- Ладно...
- Давай уже по домам, поздно ведь, - мы действительно засиделись.
Он подозвал официанта, попросил нас рассчитать, я ради приличия потянулась за кошельком.
- Нет уж, какая бы ты не была самостоятельная, позволь мне, - это было сказано тоном, не терпящим возражений.
- Оки, я пойду припудрю носик.
Мы вышли на шумящий залитый ночными огнями проспект, по которому в обе стороны неслись обалдевшие машины. Не смотря на то, что сентябрь в этом году выдался необыкновенно теплым, ночи были по-осеннему холодны, Антон зябло втянул голову в плечи и, как бы пытаясь оградить от холода, деликатно приобнял меня за талию. Мы направились к троллейбусной остановке, где «дежурили» таксисты.
- Тебя проводить?
- Спасибо, я сама доеду.
- Как я могу тебя найти? – просто и со вкусом.
- На, - я достала из кармана флешку.
- Что здесь? – наверное, ему впервые давали телефон, записанный подобным образом.
- Та так, никакой претензии на литературу, скорее исповедь в электронном виде... Там телефон мой и аська, отдельным ти- икс-тишником, ты почитай, а потом подумай, нужна ли я тебе. Договорились?
- Хорошо.
Слов прощания не прозвучало, наверное потому, что никто не знал, что следует сказать: «прощай» или «до встречи». Я наградила его долгим влажным поцелуем и села в машину.

Я потянулась еще за одной сигаретой, долго искала в бездонном кармане плаща зажигалку (мне всегда нравились огромные карманы – все твое всегда с собой), лениво подкурила и с наслаждением затянулась. Почему мне так тревожно? Как ни странно, тот факт, что «Записки меланхолика», то чем я дышала последние шесть месяцев, что являлось мной в большей мере чем я сама, собственно, вся моя жизнь, разложенная по полочкам и не прикрытая даже фигóвым листком, уплыла в неизвестном направлении с малознакомым мне человеком, абсолютно меня не беспокоил. Вчерашнее общение с Антоном открыло мне глаза на следующий вопрос: я обычная. Действительно, мне нечего было про себя сказать – я каждое утро видела в зеркале одну и ту же недовольную рожу, носила обычные ботинки, пила обычный кофе из супермаркета... Если бы мне довелось быть представленной кому либо, а потом бы ему обо мне напомнили, я даже не знаю, что бы он сказал, «это та, которая...» которая что? Конечно, дело не в ботинках или кофе, на свою зарплату я вполне могу себе позволить эксклюзивные тапки и кофе из «Дольче», также я могу раскрасить свои мышиные патлы в ярко красный. Но, что тогда? Тогда, наверное, мой предполагаемый знакомый скажет: «это та ньюпанкерша, от которой бздит снобизмом?». Дудки, такое сравнение меня не устраивает. Тем более, я, ей-богу, не понимаю разницы между красными и русыми волосами, если кто захочет переубедить меня в обратном – welcome. В общем, представьте себе состояние человека, успевшего за свою недолгую жизнь проглотить кусок дерьма средних размеров и обнаружившего себя частичкой серой, недовольной, вечно невыспавшейся массы. Неужели все было зря? Я так старалась быть непохожей на них, а в итоге получила холодную хрушевку, неблагодарного кота и полное одиночество. Кто-то скажет «дура, тебе через три недели будет всего двадцать два, жизнь только начинается!» А я отвечу, что я не знаю, КАК жить. Что я несу в себе, что могу создать, о чем поведать своему выдуманному знакомому? О том, как я щипала за щеки своего тощего как дрыщ старшего брата, приговаривая «жирненький», а он надувался, словно морской воробей и отвечал мне «я худой»? Или о том, что время на самом деле никуда не бежит? Да, оно действительно статично, и обнаружить это возможно только если в середине осени выйти покурить на родительский балкон. Именно с этого балкона в эту пору года можно увидеть Время. Оно сидит на оградке возле стоянки и тихо подсмеивается над нами, мол, это вы все куда-то спешите, а мне не надо торопится, потому что я – вечно. А еще в середине осени можно падать в небо. Это просто, достаточно лишь дождаться солнечного денька, найти в парке скамейку под прозрачной золотой осиной и иметь при себе пачку сигарет. Технология проста: подкурите сигарету, потом задержите дыхание на десять секунд, крепко затянитесь и запрокиньте голову. Не моргайте. Чувствуете, как не можете дождаться, когда же, наконец, тонкие прохладные листья коснутся Вашего лица? Ощущения незабываемые, но я в последнее время такие вещи не практикую, ибо ничем иным, как самонаебом это не назовешь. А еще можно... Черт, кому это интересно?
- И что же дальше? – спросит меня какой-нибудь «доброжелатель».
А что дальше? Дальше «Записки меланхолика», кроме них у меня ничего не осталось.

Обеденный перерыв подходил к концу, я решила, что могу немного опоздать и поплелась в ближайшую кофейню чем-нибудь себя побаловать.

Еще как следует не рассвело, трамваи лениво перемещались по колеям, подобно собакам, струшивая с себя липкий морозец, постоянно норовивший приклеиться к любой поверхности как банный лист. Еще не окрепший в столь раннее время поток людей представлял собой бесформенную массу серых невыспавшихся лиц. На меня то и дело падали любопытные взгляды, войдя в метро, я накинула капюшон, пытаясь слиться с остальными и, если не обращать внимания на счастливую физиономию, вполне могла прокатить за студентку, спешащую на нулевку.
Подобно заправскому шпиону, стараясь не издать ни звука, я тихо открыла дверь и так же тихо ее закрыла. Без лишних церемоний и дежурных тапочек направилась к нему в комнату. Он еще спал. Я сняла с себя плащ, положила его на кресло, туда же отправился и реглан, сапоги аккуратно поставила рядом.
- Привет, - он открыл глаза и, сладко потянувшись, начал меня разглядывать.
- Привет, - я, как ни в чем не бывало, продолжала раздеваться.
- Ты ко мне насовсем?
- Нет. Попрощаться. – сбросив с себя футболку и гетры (остальное пусть снимет с меня сам), по-кошачьи скользнула к кровати.
Моя кожа еще хранила следы липкого колючего мороза и шершавость джинсовой ткани, пальцы – запах первых утренних сигарет, волосы – холодный пронизывающий ветер. Теплый, влажный со сна, невыспавшийся Кирилл лишь поморщился на подобное явление в своей постели и покорно обвил меня руками.
- Знаешь, а у меня и презервативов-то нет... – мягкие теплые руки уже забирались ко мне под трусики.
- Бля, у меня тоже... Значит, будем «как-нибудь так»... – я, в основном любитель женщин, о такой херне как контрацептивы не думала, Рэм же к моему приходу был попросту не готов но, не смотря на то, что коитуса так и не произошло, мы все-таки нашли, чем себя развлечь...

- Кушать хочешь? – мы лежали в обнимку, уставшие и довольные.
- Неа, но кофе можешь мне сварить.
- Окей, сейчас... смелости наберусь... – действительно, нужно было обладать недюжинной силой воли, что бы вылезти в эту холодрыгу и теплой постели. – Может, что-нибудь покрепче?
- В десять часов утра-то?
- Долой предрассудки! – с этим «боевым кличем» он вырвался из теплого плена одеяла и моих объятий.
- Тогда неси, - я рассматривала свои ноги в красных трикотажных чулочках, которые Рэм предусмотрительно на мне оставил.
Вернувшись, он застал меня в моем привычном состоянии – за созерцанием фотографии неимоверно красивой барышни. Примостил поднос с огромным кофейником (я разделяла его страсть к этой черной горькой жидкости), двумя чашками и какими-то пирожными, забрался под одеяло.
- Бррррр, кстати, это моя сестра, Кира. Твоя ровесница, живет с отцом в Лондоне.
- Сестра? М... Это многое объясняет...
- А что именно?
- Хотя бы то, что ты побаиваешься заниматься со мной сексом.
- А, ну это да. Как представлю, что ее какой-то подонок вроде меня... волосы дыбом становятся. А ты же тоже чья-то сестра... Ну ладно, чего болтать, давай греться.
Пили прямо «изгорла», закусили одним пирожным на двоих.
- Меня так прет, как ты жуешь, я прям не могу, - я слизала крем с его носа. – Давай курить.
- А меня прет твой новый образ, - он погладил мой блондинистый «ежик», кое-где отливавший розовым, кое-где – зеленым, достал из-под дивана сигареты.
- Меня тоже. У тебя есть на сегодня планы?
- Вообще-то да, но я могу их поменять. А что ты хочешь?
- Хочу проваляться с тобой в постели целый день.
- Заметано.

- Ты ее любишь?- этот разрезавший тишину вопрос звучал по меньшей мере странно.
- Неа... – я еще не знала, что люблю.
- Тогда, чем она лучше меня?
- Она, по крайней мере, не Рэндом.*
- Нда, уж простите, какие есть.... – и громко залился хохотом.

- Знаешь, Кир, мне всегда было интересно, как мальчики мастурбируют. Покажешь?
- Не сейчас, ты из меня все соки выжала. Перегодя, ладно?
- Оки. А помнишь, в тот вечер, когда драка была, ты спросил, есть ли мне на кого?
Он помедлил с ответом.
- Да, было такое дело. Я тогда себе чуть язык не откусил, так жалел, что ляпнул это....
- Так вот, я тогда на тебя, той ночью...
- Ч-черт... Серьезно? А как же... – он имел в виду Ивана.
- Я тогда об этом не думала.
- Если бы я знал, если бы.... – он тыкался холодным носом в мою шею. Видимо, мои слова произвели сильное впечатление. – А я же тогда переспал с ним....
- С кем? – понятно, речь шла о Иване, но в голове это не укладывалось.
- С Ванькой, той же ночью... Ну как, «переспал»... В общем, он же замерз тогда... а мы тут на диване вдвоем легли, больше негде... он дрожит весь, я его обнял, что б согрелся, он был не против...
а потом чувствую, встает... ну я отодвинулся, что бы Ваня не заметил... а он мне «-У тебя тоже?», я сначала не понял, что «тоже»... Взрослые люди, без комплексов, короче, сделали друг другу минет...
- Сволочь. Я тебя ненавижу.
- За что?
- Мне завидно. Боже, как мне завидно. – если бы я могла закричать... но негодование было настолько велико, что меня хватило лишь на сдавленный шепот. – Почему эта ночь досталась тебе? Неужели ты его любил больше, чем я? Почему ты успел, а я нет? Почему?
- Мактуб, наверное.

Вот так, коньяк вприхлебку с холодным кофе, детский секс в вперемежку с сигаретами, лежа в постели в обнимку со своими откровениями, на которые мы, может быть никогда бы не решились, мы и провели этот, последний, как мне тогда казалось, «наш» день.

*Random (англ.) – выбранный наугад, случайный; беспорядочный.

Было где-то начало декабря. Поздним утром я сидела на трамвайной остановке, прогуливала пары. Крутила в руках пачку сигарет, периодически доставала одну и, докурив до половины, бросала в ближайшую лужу. Нахально рассматривала прохожих, болтала ногами, на душе было паршиво. Паршиво было по многим причинам. Вопреки всем попыткам Кирилла окружить меня теплом и заботой, я не выходила из состояния восковой куклы, как он меня когда-то обозвал. Я редко смеялась, редко повышала голос, почти ничем не интересовалась, в общем, продолжала смурить. Мне казалось, что вместе с Иваном умерла частичка меня, я чувствовала себя человеком, которому отрезали почку или какой-то другой внутренний орган, человеком, который внешне нормальный, а на деле-то инвалид... Мое наивное утверждение не оправдалось: то новое, что должно было во мне вырасти и, как я пообещала Рэндому, «уже росло», оказалось банальным плотским желанием, которое этот гад так и не удосужился удовлетворить. Мое настроение усугублялось еще и тем, что я отчетливо понимала, что Кирилла я не люблю, было, конечно, и чувство признательности, и спокойствие, и уют... Но... Но было «но». Мне надоело каждый день сравнивать его с Иваном, смотреть в карие глаза и понимать, что люблю те, зеленые, в которые никогда больше не загляну, приходя домой, чувствовать на своей одежде его запах, и вспоминать тот день, когда я лежала у Вани на плече, и теплый апельсиновый ветер... Кирилл все это чувствовал и злился, виду, конечно, не подавал, но из него так и перли досада и разочарование, все чаще я подвергалась необоснованным упрекам с его стороны, от чего еще больше замыкалась в себе. Скандалили часто, в основном из-за того, что ему прямо посреди свидания приходилось подрываться и убегать. В общем, обстановка была не радужная.
Так вот, сидела я на остановке. На пары идти не хотелось – скука смертная, в прочем, здесь было не лучше, но, раз решила прогулять – буду гулять, домой же путь был заказан – мама временно не работала и выслушивать упреки по поводу моих прогулов мне не улыбалось. К Киру пойти я тоже не могла, ибо сам он уехал с группой в Крым на три недели, а бабушка его уже вернулась из Карпат, общаться с ней – процесс не из приятных. Сидеть на остановке и курить одну сигарету за другой - меня вполне устроило.
- Привет, - она была брюнеткой приятной внешности, на первый взгляд ей было около тридцати.
- Привет, – неохотно ответила я.
- Я увидела тебя из окна, ты тут уже давно сидишь. У тебя что-то случилось?
- Нет, насколько мне известно. Просто на пары идти не хочется...
- А что тебе хочется?
- Хрен его знает, ничего...
- А кофе, например?
- Кофе..? – от кофе бы я не отказалась.
- Я живу в этом доме, - она показала рукой на самый ближайший к остановке дом, – могу пригласить тебя на чашечку кофе.
- Приглашай, - мне было все равно, пусть у нее дома хоть тысяча маньяков, будем тогда вместе с Ванькой «сидеть на облачке, свесив ножки вниз»...
- Приглашаю. Я – Рита.
- Маша...

С момента нашего знакомства прошла неделя, но мне казалось, что целый год. Я и не подозревала, что все может быть настолько просто. Она взяла меня голыми руками. Для этого достаточно было подобрать меня на остановке, напоить кофе, разговорить, потом просто напоить...
- Ты в КПИ учишься? – мы только что вошли в квартиру, меня посадили на симпатичный диванчик на кухне.
- Нет, в техникуме на первом курсе. Но КПИ тоже в перспективе.
- На первом? Сколько тебе лет, если не секрет?
- Шестнадцать.
- Как все серьезно... – в моих руках оказалась огромная чашка горячего ароматного кофе.
- А то... Спасибо.
- Коньяк будешь? Для «сугреву».
- Давай...
Рита достала со шкафчика бутылку и две рюмки, молча налила, выпили, по телу разлилось приятное тепло. Слово за слово, тонкая канва, на ней едва различимый рисунок...
- А кем ты будешь? - вила свою ниточку Рита.
- Программистом, шоб они все передохли...
- Откуда такая агрессия? - снова налила нам по рюмке.
- Потому что родаки напрягли. Я вообще-то журналистом мечтала...
- Да, родители – это диагноз...
Много курили, говорили ни о чем, уровень жидкости у бутылке стремительно приближался ко дну.
- У тебя мальчик есть? – я достаточно расслабилась и вопрос меня не насторожил.
- Та есть... Придурок...
- Чего так?
- Та ты представляешь, я ебаться хочу, два с половиной месяца его соблазняю, а этот даун так и не сподобился меня трахнуть... – получался вполне даже женский разговор.
- В таком случае я могу сделать это вместо него... – с этими словами она смачно поцеловала меня в губы. Я же выпала в осадок, но количество выпитого спиртного не позволило мне сопротивляться. За тем ее губы сползли на подбородок, шею, переместились на ухо... О, ухо... каким образом ей удалось так безошибочно обнаружить мое самое слабое место?
- Та я... я... очень даже не против, - маленькая прохладная ручка сжала мой левый сосок, – м... я... очень даже за...
Оргазм подобрался незаметно. Впервые за последние три месяца мой голос вырвался за пределы первой октавы. Вместе с этим криком, из меня выходили боль, недовольство, смур - весь тот липкий вязкий осадок, отравлявший мне жизнь. Медленно но верно до меня доходило, что жизнь продолжается, что в этом мире еще есть люди, которых я способна полюбить...
Выходя их душа, пристально посмотрела на себя в зеркало. Да, я очень даже ничего... очень даже очень... Полотенце упало на пол, выставляя на суд зеркала мое измученное тело, на что мне зеркало ответило, что неплохо бы поправится, да и патлы эти как-то не комильфо...
- Ну как я тебе?
- Это чем ты себя так? - Рита разглядывала мою голову, с которой свисали бесформенные обрубки.
- Там ножницы в стаканчике стояли.
- Что же, пошли приводить тебя порядок, – с этими словами она потащила меня в соседнюю комнату.
Комната была заполнена всевозможными баночками и пузырьками, она открыла синий саквояж и моему взору предстали расчески и ножницы всех мастей.
- Я работаю стилистом на телевидении, - отвечала Рита на мой немой вопрос.
- Ведущих причесываешь?
- И не только.

- Я всегда говорила, что шрамы лучше разглядывать на загорелом теле... Ты куда-то ездила недавно?
- Нет, это я еще с лета не побелела, – мне совсем не хотелось о чем либо разговаривать, но заткнуть ей рот удавалось только поцелуем.
- И где же ты так летом загорела?
- Почти все лето пляжку с Эльфикой гоняли.
- С кем?
- Эльфика – напарница моя, по пляжу....
- Ясно...
На несколько минут воцарилась желанная тишина. Мы лежали на шелковой постели, она болтала ни о чем, водила аккуратными ноготками по моему скелетистому телу, я лениво поддерживала разговор.
- Ты такая худенькая..
- М... Меня как выписали из больницы, сорок восемь килограмм, я так и не поправилась...
- А этот шрам, откуда? – она провела ноготком по моему левому бедру.
- В детстве с гаража летела.
- А этот?
- С рампы ебнулась...
- С чего?
- Ну это штука такая, где люди на роликах катаются... – ну как ей еще объяснить?
- А, это такая? – она нарисовала в воздухе полукруг.
- Ну да... такая...
- Когда ты от него уйдешь? – во, блин, заладила...
- Вот он приедет через неделю, и уйду. Не могу же я от него по телефону уйти.
- Можешь.
- Ты ведешь себя как баба.
- А я и есть обычная баба...

Проклятый мобильник трещит уже десять минут, но мы на него не реагируем. Наконец-таки он замолкает и мы на несколько секунд погружаемся в приятную тишину, но домашний берет на себя инициативу. Рэм медленно отстраняется, встает с дивана, мутным блуждающим взглядом ищет трубку.
- Прости, котенок, если звонят на домашний, значит, что-то серьезное.
Я смыкаю ноги, прячу их под плед, начинаю изучать Его нахальным взглядом. Что и говорить, он прекрасен: взбитые рыжие патлы которые, он зачем-то начал отращивать, капельки пота на груди, с носа и подбородка свисают две капли только что выжатого из меня сока, из распахнутой ширинки торчит нечто красное и влажное. Наконец, трубку извлекают из резиновой калоши, стоящей на полке для красоты, нажимают на кнопочку, трубка замолкает.
- Алло, м... да, привет. Что? Нет, я сегодня занят. Как? Когда? Не, ну ты бы хоть заранее... Как, сегодня? Басс, ты меня из постели выдернул... Так в том-то и дело, что не сплю... Ну... Ух, какой ты догадливый! М... Сколько?!?! Не врешь? Ладно, через час буду...
- Что там? – встаю, мои ноги касаются холодного паркета.
- Надо бежать, - ищет глазами сумку.
- Что бы там ни было, они могут десять минут подождать, - с этими словами я привлекаю Кира к себе, обхватываю губами его «нечто», с его губ слетает стон поверженного Ахилла. Замираем. Пытаюсь разобраться в своих ощущениях. Я пробую мужчину на вкус в первый раз и, если бы не это безумное бабское желание его удержать, я бы еще не скоро решилась на подобный подвиг. Одно дело продымленный Кир, другое – медовая девчонка...
- Прости, - отстраняется, по его лицу можно прочитать, чего ему это стоит. – Если я останусь на десять минут, то никуда не поеду.
- Так я на это и рассчитываю.
- Прости.
Раз – ширинка застегнута, два – рубашка, три, четыре – сапоги, пять – пальто из шкафа, он носит его в особых случаях, телефон.
- Сама такси вызовешь? – на стол легла стогривневая купюра, поверх нее – ключи.
- Кирюша...
- Ну все, я побежал, – чмокнул в лоб, даже не дав мне возразить.
Лежу не диване, кутаюсь в плед, пытаюсь сообразить, что все-таки произошло. Куда он все время бегает? И сумка эта огромная... Ну хер с ним, чего гадать, устрою ему допрос с пристрастием. До меня начинает доходить, что же я отмочила, пытаюсь вернуть это совсем недавние ощущение. Приятный... На вкус... терпкий, как будто хурму солью посыпали. Но тут не вкуса дело... запах.... пахнет... Кириллом! Только в десять раз сильнее. Ну что же... повторим в следующий раз... а будет он, этот следующий, раз? Сволочь ты, Кирюша, я с тобой кончу когда-нибудь или нет?
Встать, одеться, взять ключи, сунуть купюру под пепельницу (восемь часов, поеду на метро) – на это хватило нескольких минут. Вдохнув в последний раз воздуха, в котором еще витали запахи нашей страсти, я вышла в морозный вечер.

Мы сидим в каком-то очень, я бы даже сказала, ОЧЕНЬ заныканном баре, пьем ту самую, похожую на коньяк жидкость, которая называется «Старый Рынок», ее, говорят, хозяин сам машиной из Львова возит, типа у нас не продают. Бар явно эксклюзивный, всех приходящих бармен знает по имени, атмосфера очень непринужденная, домашняя. В углу зала для курящих находится маленькая сцена, под сценой стоит открытый фортепьян, каждый посетитель может подойти и что-нибудь слабать. Все же, давайте по порядку:
На следующий день после кирюшиного побега я пришла к нему домой, открыла дверь оставленными мне ключами – его еще не было – принялась собирать в кучу то праведное негодование, которое намеревалась на него обрушить. Но сделать это не удалось: прилетевший как ураган злой Рэндом устроил мне разнос по поводу моего вчерашнего вояжа на метро.
- Прихожу домой, смотрю, деньги под пепельницей, думал, убью... – далее мне было высказано, кто я такая, и как ему хочется, что бы:
- я простудилась.
- меня ограбили.
- изнасиловали.
- просто обидели...
... и т.д. и т. п...
Я, в свою очередь, парировала, что нефиг было меня бросать, нужно было остаться и проконтролировать, что это я на зло, что мне решать, как передвигаться по городу, хоть на собственных двоих....
Скандалили смачно и со вкусом. Обстановка позволяла: бабулю отправили в Карпаты, лечить нервы, которые, как она выразилась, «выел» ее ненаглядный внучек. В ходе скандала дело о побеге начало проясняться. Всеми правдами и неправдами я вытягивала по крупице то, что от меня скрывали. Мои самые «страшные» опасения оправдались, выяснилось, что Кирилл – барабанщик.
- О, Боже! – я театрально хваталась за голову, мерила комнату огромными шагами. – Мой парень – барабанщик! Я не переживу! О, это потоп, все, развод и девичья фамилия!
Прояснилось, куда он вчера бегал: внезапно поступило предложение отыграть на частной вечеринке, гонорар представлял собой пять сотен зеленых на рыло, не поехать было невозможно. Даже если Рэм и мог бы отказаться ради меня, что вряд ли, то подставлять остальных участников группы он не имел права. Само собой стало понятно назначение огромной сумки – надо же было где-то носить тарелки для барабанной установки.
- Ну что же, - Рыжик явно намеревался поставить меня перед фактом, - раз тебе все известно, и ты не особо протестуешь, можно представить тебя группе, а группу – тебе. А то они меня, честно говоря, задолбали уже...
Таким образом я оказалась в этом заныканном баре, в компании моего ненаглядного и еще четырех личностей, публика оказалась разношерстная:
Андрей и Виктор Палыч – два олдовых торчка, первый –фронтмен, второй – клавишник, причем ко второму на «Вы» и только шепотом.
Порги и Басс – близнецы-панки, гитарист и басист, соответственно. Что ж, ребята, в остроумии вам не откажешь...
Говорили много, о основном о всякой всячине.
- Вот ты говоришь, что рок-н-ролл жив, - Басс колотил вафельной палочкой в своей рюмке, - а ты посмотри вокруг – везде одни и те же морды, даже панков труевых – единицы, не то что обычных неформалов. ...
- Да не в этом дело, - парировал Кир, - косуху даже Машка напялить может, так что, ты ее после этого неформалкой назовешь? – я не на шутку обиделась, все-таки я претендовала на некоторую долю рок-н-ролла в своем образе, - рок-н-ролл здесь, - он ткнул Басса кулаком в грудь, - да ты глаза открой, посмотри вокруг, тот же Львов, да, что далеко ходить, Подол наш – сплошной рок-н-ролл, начиная от стертой брусчатки, и заканчивая... крышами домов, лицами прохожих, в конце концов...
- Ну Львов, это джаз, скорее... – вставила я, на меня не обратили внимания.
- ... он, как СПИД, был всегда, только открыли его в прошлом веке...
- Та да, - подхватил Порги, - как СПИД. Раз вляпался – хуй отмоешься.
- Правильно глаголишь, отрок Рэндом, - подал голос Виктор Палыч, - рок-н-ролл был, есть и будет. После этих слов он развернул свой стул – наш столик находился прямо возле фняки – опустил руки на клавиши.
- Summertime and the livin' is easy, - затянул Палыч прокуренным басом, - Fish are jumpin' and the cotton is fine...
- Oh your Daddy's rich and your ma is good lookin', -подхватила я простуженным прононсом, подражая Патрисии Каас. - So hush little baby, don't you cry...
One of these mornings, you're gonna rise up singin'.
Следующего куплета Палыч не помнил...
Then you'll spread your wings and take to the sky.
Потому ему приходилось просто мычать со мной в унисон.
But until that morning there's nothing can harm you.
Ну меня, однако, и протащило... Я даже дома стеснялась так самозабвенно петь...
With daddy and mamma standing by.
Видимо, у меня получалось, ибо Рэм сидел довольный, как теленок после клизмы.
- Слушай, - это Басс Киру, - а, может, мы Андрюху выгоним и Машку в фронтмены возьмем? А то он торчит в последнее время по-черному...
- А песни вам, кто писать будет? – вклинился Андрюха.
- Ну да... Машка тока стихи... Кстати, про стихи, - это уже мне, – я думал их Андрею показать, у него в последнее время с текстами напряг, мы пока ванькино гоняем, что скажешь?
- Нет, это только для нас с тобой, для тебя и для меня, понял? – сказала я как можно строже.
- Ладно...
Повисло неловкое молчание.
- Так мы в Винницу едем, или нет? – Порги перевел разговор в другое русло.
- Едем, едем... чего в десятый раз об этом говорить? Билеты на тебе, ты купил? – Виктор Палыч изображал строгого папашу, или еще кого-то в этом роде.
- Я же говорил, что завтра пойду...
- Вот и купи, а не разглагольствуй. Давайте я лучше анекдот расскажу.
Кир издал свое фирменное:
- Валяй.
Павлович валял:
- Отрок Иннокентий! Ответствуй, отделима ли душа от тела? Отделима, батюшка! А теперь обоснуй! Иду давеча перед заутреней мимо вашей кельи и слышу: вставай душа моя, одевайся и шуруй огородами! Обосновал, но препохабно....
- Иди сюда, о дочь моя, - подхватил Андрей, – что, трахать будете, Батюшка? Непременно и ракообразно...
Дальше следовал всеобщий смех и настроение поползло в гору. Беседа продолжалась в приятном ключе, я в основном слушала и не встревала, бутылки опустошались одна за одной, пепельницы менялись каждые десять минут, стремительно приближалось время моего комендантского часа. Кирилл попросил официанта вызвать нам такси.
- Нам пора, - Рэм поднялся, снял мое пальто с вешалки. Басс протянул ко мне свернутые трубочкой губы, мне пришлось подарить каждому из четверки по поцелую. На прощание сделала им ручкой.
- Кир, давай я сегодня у тебя останусь, - мы шагали в сторону такси.
- А что я твоему бате скажу?
- Скажешь, что иногда душа просит тела.
- Тогда мне придется на тебе женится.
- Не дай Бог... – на что он недовольно засопел.
Сели в машину, Кирюха назвал мой адрес, машина тронулась...

Сегодня великолепный день. Необычно теплая погода, как для октября. Солнышко нежно ласкает кончик моего носа, который время от времени подмерзает. Я сижу на Владимирской горке, временами в объятиях теплого маминого пончо, временами - в объятиях Рэма, планомерно уничтожаю вторую пачку «Кемела». Внутри то чувство, которое невозможно описать, не испытывая в данный момент – чувство разреженности, как перед ливнем, но в то же время ясности, скорее, чувство глубокого вакуума, когда мысль, пролетая от одной стенки твоей души до противоположной, не встречается с другой мыслью, и ничего ей не мешает.
- Хочу еще, - не отрываю взгляда от старухи с болонкой.
- Что, «еще»? Не понял. Мороженного, что ли? – птица говорун, мать твою....
- Нет, ты меня только что целовал в шею, - начинаю подробно объяснять, - мне это по кайфу, в чем дело? Продолжай, товарищ, продолжай....
- Неа... Надоело. Я словно в музей восковых фигур попал, и пытаюсь целовать один из экспонатов. После смерти Вани ты стала на них похожа, в тебе как будто сломалось что-то....
- Сломалось. – действительно, хоть боли я и не чувствовала, мне чего-то не хватало. – Жди, пока новое вырастет.
- А вырастет?
- Уже растет.
Видимо, удовлетворенный моим заявлением, Рэм выдавал мне новую порцию удовольствия. Внутри что-то нарастало, вакуум заполнялся чем-то мягким и сладким, похожим на лукум. Сердце забилось быстрее и куда-то под желудок. Я еще не знала, что ему это было еще более в кайф, чем мне.
- Кирюш, я трахаться хочу.
- Чтооо?!? – он явно не был готов к такому повороту событий, а я жадно ловила каждую удивленную нотку в его голосе, и каждая из них прибавляла единицу к нарастающей во мне сексуальности.
- Думаешь, ты меня в холостую тут надрачиваешь? – старалась придать делу как можно больше обыденности. – Я же тоже живой организм...
- Ну ты же маленькая еще... Ну не знаю... Ты не могла бы как я, например... – замялся.
- ...подрочить? Нет. Пробовала. После его смерти не могу, как только начинаю, ком в горле становится.
- А вы с ним... я чего-то не знаю?
- Нет. О том, что он ко мне что-то имеет... имел, я узнала только от тебя. Просто не могу и все. Не знаю почему.
- Ясно... Ну... У тебя был кто-то вообще? – его право знать, с чем меня едят. – Хотя, какая разница...
- Была... одна... девушка... – еще один приступ тихого ахуевания, я его сегодня доконаю.
- М... Хм....
- Курить будешь? – я избавила Рэндома от необходимости отвечать.
- Давай...
Подкурив две сигареты, одну передала Рыжику. Курим молча, пусть переварит, в конце-концов, трахать шестнадцатилетнюю девочку тоже ответственность. Воспользовавшись паузой, опять задаюсь вопросом, что же он во мне нашел, хотя, любовь зла... это утешает.
- Ну ладно, я что-нибудь придумаю. – думай, Кирюша, думай, а то мне совсем хреново....

 Вечер, дождь идет уже второй день не переставая, мы лежим на продавленном диване, укрывшись ватником, курим в потолок. Ну и денек, ей-богу...
Кира жил вдвоем с бабушкой в трехкомнатной квартире на Подоле. Высокие потолки, облупленный подъезд, древние оконные рамы – вся атрибутика старого дома. Поход в гости планировался давно, но все что-то нам мешало, в основном – хорошая погода, каждый раз решалось, что этот шанс погулять на свежем воздухе мы используем по полной, а гости оставим на плохую погоду. И, вот, небо наконец-таки сжалилось над моим несчастным организмом, послав нам двухдневный ливень.
Было договорено встретится на Лукьяновке, возле «Джинзу», и в назначенное время, опоздав, конечно, на десять минут для приличия, с «Киевским» в руках и некоторой надеждой, я резво чесала в сторону метро. Он стоял под нагло красным зонтиком, с сумкой через плечо. Закрыв на ходу свой, я нырнула под огромный гламурный зонт, по-хозяйски расстегнула молнию его куртки, уткнулась холодным носом в теплую грудь.
- Привет, воробушек, - в ответ я нагло шмыгнула носом.
- На, неси, - протянула кулек с тортом.
- Не, сама неси, ты в перчатках, а я без, тем более, до машины.
- Ты что, в лотерею выиграл?
- Нет, а что?
- Почему опять такси? Тут идти – два шага.
- Просто не хочу, что бы ты замерзла.
- Ну ты из меня калеку делаешь.... – стоит раз заболеть, что бы тебя все время плющили.
- Не трынди. – только он мог так ласково хамить.
- Понял.
 Мы погрузились в машину, Рэндом назвал адрес, машина тронулась. Выгрузившись, поднялись на второй этаж, проникли в квартиру. В такси меня здорово расстроили: вместо вечера на двоих мне предстояло знакомство с бабулей. Смирившись со своей участью, покорно сняла плащ, надела дежурные тапочки, затем меня протолкнули в гостиную. На столе стоял древний натертый до блеска хрусталь, закуски в лучших традициях советского застолья, было видно: к моему приходу готовились. В сумке у Рэма оказалось два пузыря приятной жидкости, чем-то похожей на коньяк.
- Один на стол, второй – для нашего удовольствия, - пояснил Кирилл, относя вторую бутылку к себе в комнату.
С тортом в руках, я стояла посреди комнаты как истукан, робко оглядывалась по сторонам. Тут в комнату чинно заплыла бабушка. Она представляла собой лучший экземпляр засушенной советской интеллигентки – вязанная шаль, очки в аккуратной оправе, накрученные волосы собраны заколкой.
- Здравствуйте. Извините, что не встретила Вас, немного не рассчитала время, не могла же я вас в бигудях встречать,– она одновременно улыбалась и изучала меня придирчивым взглядом. Я попыталась представить себе, как я выгляжу.
- Здравствуйте, - я протянула ненавистный торт.
- А где этот оболтус? – бабуля театрально оглянулась.
- Побежал куда-то, - пойло ныкает, где же еще...
- Ну тогда будем знакомиться без него, - пауза, я поняла, что должна представиться первой.
- Я Маша. – чуть заметно поклонилась.
- Рима Захаровна. Очень приятно.
В комнату ввалился Кирюха.
- Ну, где же ты, Кирюша, ходишь?
- Та мне тут, это, позвонили... – он виновато переминался с ноги на ногу, я неимоверным насилием воли не позволила себе заржать.
Потом было скучное застолье, не думаю, что стоит его подробно описывать. Разговоры велись в основном либо обо мне либо о молодости Римы Захаровны. Я разглагольствовала о том, как трудно жить в семье инженеров, о своем будущем программиста, о том, как предки настояли на моем поступлении в техникум, о том, что собираюсь поступить в КПИ... Потом хвалила лирику Рыльского, критиковала прозу Бродского… В конце концов, мною остались довольны.
- Ну что же, - наконец, родила бабуля после получасового кирюшиного подмигивания, - пойду к соседке сериал смотреть. Ей внук дивиди подарил, и диски с сериалами приносит, - многозначительно смотрит на Кира, он делает морду шлангом, типа не понимаю, о чем ты, - я, думаю, ты и без меня сможешь девушку развлечь.
С этими словами Рима Захаровна поднялась и удалилась, а мы, вздохнув с облегчением, переместились в комнату Рендома.
Комната была под стать хозяину: рыжие выцветшие обои, огромное количество постеров на стенах, гитара на подставке, антикварный шкаф, короче, рок-н-рольное жилище. На книжной полке стояла фотография девушки, она была неимоверно красива, настолько красива, что я даже не успела подумать, кем она ему приходится, просто тупо втыкала на карточку. Тем временем, Кирилл уже достелил постель и, выключив свет, обвил меня руками.
- У тебя кондомы есть? – у меня небыло.
- А мы сегодня так, по-детски... – ага, я не глубоко...

 Вечер, дождь идет уже второй день не переставая, мы лежим на продавленном диване, укрывшись ватником, курим в потолок. Дождь лупит по стеклам. Ничего, мне и так хорошо....
- У тебя кондомы есть?
- А мы сегодня так, по-детски...
Внезапно распахнувшаяся дверь вернула нас на землю. В наши испуганно-недовольные рожи ярко светила лампочка из коридора. В дверном проеме стояла Рима Захаровна.
- Знаете что, Маша, я против Вас ничего не имею, Вы можете ходить сюда, спать с ним, но если речь зайдет о прописке... я Вам этого не позволю.
Я присела на диван, прикрывшись пледом.
- Не переживайте, – до сих пор горжусь тем, как я себя достойно держала, – я Вам сегодня говорила, что у моей семьи три квартиры, так вот, одна из них, двухкомнатная в центре, там, где я прописана, полагается мне в приданное. Так что если мы с Кирюшей, не дай Бог, поженимся, мы будем жить там.
- А не врете? – во сука, хуле бы я тебе врала....
- Могу паспорт показать.
- Не надо. Я всегда знала, что у Кирилла хороший вкус, – с этими словами она закрыла дверь, оставив нас в полной темноте и полном афигении.
- Ядерная у тебя бабуля, однако, - я его прекрасно понимаю, у меня самой бабушка с шизой.
- Блядь, я сам в шоке, - она доживет максимум до завтрашнего утра.
На меня словно вылили ведро помоев. В трусах, кроме холода и липкости не осталось ничего, в душе – осадок, он – аналогично...
- Давай покурим.
- Давай, там под диваном пепельница и сигареты...
 Вечер, дождь идет уже второй день не переставая, мы лежим на продавленном диване, укрывшись ватником, курим в потолок.

В таком бесстыжем состоянии, лежа на полу в луже собственной рвоты, крови и слез, меня нашли родители, вернувшиеся из филармонии. Очнулась я через тридцать шесть часов. Первым, что я увидела, были больничные стены, обложенные пожелтевшей советской плиткой, первым, что почувствовала – стальные прутья реанимационной койки на колесиках. В палате больше никого не было, кровать стояла только моя, оглянувшись, насчитала две двери: одна в коридор, вторая – в санузел. Похоже, родители здорово раскошелились, чтобы поместить меня в люксовую палату.
- О, самоубийца очнулась, ну что, будем у тебя мыть? – думаю, не стоит описывать санитарку, они везде одинаковы.
- Я? Нет, с чего вы взяли? – моему удивлению не было придела, тем более, что недавние события еще не успели как следует перевариться.
- Ага, так это я таблеток наглоталась! Так это мне кровь капельницами чистили! Можешь не врать, все равно не отвертеться, тебе анализ крови делали, я все знаю! Говоришь, не самоубийца, тогда зачем таблетки пила?
- Да не таблетки, а бутылку водки на голодный желудок.
- А водку зачем пила?
- Ну как же, поминки....Чего я перед вами оправдываюсь? – в ответ она лишь презрительно засопела.
Потом пришли предки. Как для родителей самоубийцы, они еще неплохо держались, только мама немного осунулась, а папа как будто еще больше поседел, хотя мне это, скорее всего, показалось, ибо седеть ему было некуда. Намеками мне дали понять, что неплохо было бы и поделиться, зачем я такое отмочила. Я мягко отмазалась, сказала, что позже разовьем эту тему, после чего отправила их к врачу узнавать, сколько мне тут болеть.
Я бы соврала, если бы сказала, что чувствовала себя плохо. На самом деле, я себя никак не чувствовала. У меня ничего не болело, не было ожидаемой тошноты и головокружения, вместо этого наблюдалась неимоверная слабость. Руками и головой двигать я еще могла, но подняться с кровати так и не получилось. Промелькнула мысль, что надо бы поесть, иначе сдохну с голоду, но надпись «Глюкоза» на одной из капельниц развеяла мои страхи и я занялась самокопанием. Предстояло разобраться со следующими вещами:
- почему все решили, что я самоубийца?
Этого мне понять мне было не суждено. По словам врача, в моей крови обнаружили следы медикаментов, хотя, им, докторам, должно быть ясно, что для самоубийства такой дозы не хватит. И вообще, почему после бутылки водки я должна еще помнить, пила ли какие-то таблетки? Достаточно успокоить родителей, сказав, что с Петром я пообщаюсь позже. Разобравшись с этим возмутительным вопросом, перешла к главному:
- как дальше жить?
Как ни странно, вся боль, возмущение, и просто шок вышли вместе с желчью из моего желудка. Так, значит, душа у меня все-таки там. Жить мне предстояло точно так же как и «до», просто теперь это будет называться «после». Ну не выиграла я свою лотерею, в каждой линии, нужной для джек-пота, я не угадала по одной цифре, бывает. Ничего, завтра куплю новый билет, но этот, первый и самый главный, навеки сохраню во внутреннем кармане пиджака…

Меня разбудило непривычное тепло: за время пребывания в больнице моя кровь стала комнатной температуры, холод был чем-то естественным. Новый блестящий билетик сидел рядом и отупело целовал каждый мой ноготь по очереди.
- Кир, ты чего? – мой голос сизый, под стать лицу.
- А что, Вани нет, теперь можно. – если бы я могла сползти с кровати от удивления, я бы это сделала.
- А при Ване было нельзя?
- Ну ты же была его девушкой... – да, а почему я об этом только сейчас узнаю?
- Пиздец.
- Вот именно. – и Рыжий опять начал целовать мои пальцы так, словно от этого зависело все наше будущее.
Я тихо ахуевала. То есть, пока я скрывала, боялась, что меня высмеют, мучилась сомнениями, увлажнялась глазами на Ивана и в трусах на Кирилла, выбирая между духовным и плотским, за меня уже выбрали и успели поделить. Не спорю, выбор был правильный, но почему нельзя было предоставить его мне? C другой стороны возмущаться в моем положении было бы полнейшим свинством. Именно с этой стороны я ахуевала больше всего. Где это видано, что бы два взрослых, умных, красивых парня, на которых то и дело вешаются барышни полумодельной внешности, делили невзрачную десятиклассницу, сочувствующую рок-н-роллу??? Мне не верилось, я лихорадочно соображала, где подъеб. Решение пришло как-то интуитивно: не предпринимать никаких действий, само прояснится.
Потом мне стало не до Кирилла с его любовями. Оказалось, что первые часы своей сознательной жизни «после» я находилась под анальгетиками, потом настал час расплаты за ползание по полу и лежание в лужах – я простудила почки. Не буду описывать высокую температуру, бред, съеденное от боли одеяло – это не интересно. Выздоравливала медленно, скучно; в отношениях с Рендомом просто выжидала. Он же вел себя двояко. С одной стороны не проявлял больше никаких признаков влюбленности, с другой – таскался в больницу каждый день. Таким образом прошло две недели.

На улице приятная прохлада, светит солнце, я сижу на огромном подоконнике открытого окна, точу сливы.
- Ишь ты, расселась! А ну слезай быстро! – кучерявый молодой человек в белом халате, Богдан Аркадьевич, мой лечащий врач.
- Так я же оделась, - пытаюсь отстоять хотя бы этот способ связи с внешним миром.
- Какая разница, у тебя пиелонефрит.
- Сам ты пиелонефрит, я жить хочу, - за время моих постоянных капризов, в процессе пререканий, мы успели перейти на «ты».
- Не переживай, ты от этого не умрешь.
- Та я не про это. Жить и тусовать в больнице – разные вещи. У меня, между прочим – я кивнула на настенные часы, висящие в холле – вторая пара идет, а я тут... сливы жру. Разве интересно?
- Ну давай я тебе книжку принесу, что бы скучно не было. Я тут взял в библиотеке Фейхтвангера.
- Давай... я надеюсь, не «Маульташ»?
- Она самая. – его глаза медленно округляются.
- И тут не фарт, – я театрально хлопаю себя по колену, – читали-с.
- Вот язва, слезай быстро.
- Сам язва, – бухчу, но повинуюсь.
- Вот возьму тебя завтра и выпишу...
- Вот возьми и выпиши...

Вечер, моя палата. За день погода здорово испортилась. Я стою у окна, прислонившись лбом к стеклу, смотрю на бурлящие лужи, нервно глотающие капли, кутаюсь в огромный свитер. На моих плечах теплые руки, я уже привыкла, что он всегда рядом.
- Он сказал, что завтра выпишет.
- Кто?
- Богдан.
Нервное сопение.
- Что за панибратство?
- Чего? Просто мы на «ты».
- Раз сказал, пусть выписывает.
Вдруг – теплые губы в непотребном месте.
- Почему ты целуешь меня в шею?
- А что, я не могу поцеловать собственную девушку? – так, мы определились. Молчу, для такой пигалицы как я, иметь в парнях Кирилла – немыслимое счастье, чего же отказываться?
- Ну лан, шуруй, я тебе завтра из дома позвоню.

На следующий день, держа в руках пакет с вещами и выписку в зубах, я шагнула на залитую солнцем аллею, и мне казалось, что в новую жизнь.

Убей меня.....
Убейте, только никого рядом.... Значит, нужно мучится.
Внезапно гаснет свет...
Нет, это в глазах темнеет.
Нервно курит балерина....
Какого я уже дома?
В пачке сигарет...
Водка сделала свое дело.
Солнце светит мимо кассы....
Сейчас рыгну... Эээ... похоже я уже....
Прошлогодний снег еще лежит.....
Прямо на полу лежит, иначе, почему так холодно?
Все на свете из пластмассы...
Пристала эта пластмассовая песня...
И вокруг пластмассовая жизнь....
Неплохо бы закрыть за собой входную дверь....
Тянутся хвосты....
Нет, не доползу, не осилю... Может кто-то зайдет и, наконец, добьет меня?
Миллиарды звезд сошли на нет, с тех пор, как мы с тобой на ты....
No comments
И дело вовсе не в примете...
Какую примету он имел в виду?
Только мертвый не боится смерти....
Что правда, то правда.
Вдоль дорог расставлены посты....
Это желудок так болит, или душа? Так это у меня в желудке душа?
Возьми меня с собой...
Почему же не взял?
Ой, это я кровью рыгаю? Хорошо, что не закусывала, а то бы пришлось лежать в остатках пищи. И сопли эти, откуда взялись? Ага, так это из носа кровь... и то полегче. На диване, наверно, теплее... нет, лучше кровить на линолеум, чем на диван. Почему болит нога? А, зря я шастала по проезжей части, водитель джипа так перепугался... это он меня довез? А где пакет? Ого, ползти? Больно.
Ножка стола...
Стула...
Дивана...
Порог...
Еще чуть-чуть...
Вот он... родной... пакетик...
Посмотрим, что ты, сукин сын, мне оставил? Кукла, тряпичная. Конверт. Прикольный, сам, наверно, делал. Тетрадка какая-то. Почерк... Хрен разберешь... В доктора тебе, Ванечка, надо было, а не в программисты... Что в конверте? Не понял... шутник хренов... даже из могилы, пардоньте, урны подъебывает. Нахера выделывать конверт, что бы ничего не положить? Ну и хуй с тобой. Кукла? Хорошая. Рубашечка такая... Блядь! Это же я! Точно я, штаны мои, рубашка, кеды даже сделать не поленились. Кто же так мастерски вышил мой фейс? Точно не Ваня, он даже фенечку сделать не сподобился. Не одну бутылку выставил кому-то... Нет, не реветь, только не реветь... Я от боли не плакала, что уж там, от куклы.... Хотя, все равно никто не видит... Стоп. Я реву. Причем давно. Ну и хрен с ним, у меня друг умер. Мне можно. ... ну надо же было меня так с конвертом....

Я принялась разглядывать желтый, подсмаленный зажигалкой самодельный конвертик. На внутренней стороне было что-то написано, аккуратно разорвав, обнаружила эти строки:
Прости меня, я не вернусь.
Останусь номером в мобильном.
И где-то там тебя дождусь,
И полюблю тебя так сильно,
Как любит ветер тополя,
И как вода стремится в море,
Стремлюсь к тебе....
Прости меня.
Я просто точка в чьем-то споре.
Эти детские, совершенно не свойственные ему строки, Иван писал при жизни, что же это должно было значить, останься он в живых? Или он знал? Бред, не мог он знать. Как бы там ни было, я, сделав невероятное усилие, достала с тумбочки ручку, которой мама записывала телефоны, и на другой стороне конверта нацарапала следующее:
Стыдливо спустился в зрительный зал,
Бросив меня на подмостках.
Это по жизни? Кто так сказал?
Все было бы слишком просто.
Чернила оказались идентичные. Я отметила, что в доктора пора и мне и, крепче сжав в объятиях куклу, позволила себе разрыдаться. Рыдания вызвали новый приступ рвоты и фонтан из носа. На этой минорно-оптимистической ноте мое сознание заскучало и решило больше меня не беспокоить.

Учитывая обстоятельства смерти Ивана, в обилии сигарет для молодежи было нечто символическое. По стечению обстоятельств, Ваня в ночь смерти находился у себя дома, хотя должен был быть на фесте в Славском. После того, как мы сним в последний раз расстались, я пришла домой и уселась на балконе с пачкой сигарет и чашкой кофе. В груди приятно бурлило, то ли из-за того, что меня обнаружили, то ли из-за того, что дали надежду. Я намеревалась писать стихи. Мои потуги творчества оборвал тот самый ливень. Он «упал», как я и предполагала. Ребята, на другом конце города, вымокли. Пошли к Рэму. Иван постеснялся Кирюхиной бабушки и не пошел греться в душ. Простудился. Не поехал на фест. Он, как и я, из тех людей, у которых творчество без сигарет не катит. И, вот, в два с лишним ночи они закончились. Ванька сунул в уши наушники, и вышел из дома. Круглосуточный ларек находился в соседнем дворе. Там его и сбила машина. Там же через три часа его нашел невыспавшийся дворник. Идиот, который мчался по двору со скоростью сто с лишним и скрылся с места прошествия, протрезвев, сам обратился в милицию. В тюрьму его не посадили – тронулся во время следствия. Говорят, год назад выпустили как не буйного.

- Пошли со мной, - тетя Люда стояла на пороге балкона, опершись о дверной косяк.
- Угу, - я сделала последнюю затяжку, кинула бычок в банку из-под «Nescafe», привязанную проволокой к перилам балкона.
Мы прошли по коридору к комнате, перевязанной черной лентой. Ленту развязали, меня протолкнули вперед. Внутри пахло сухоцветом и топором, который совсем недавно висел здесь в дыму. В комнате был жилой беспорядок. На кровати под окном валялось несколько футболок. В окно спелыми мелкими плодами тыкалась наглая слива. Слева стояла фняка с открытой крышкой. На белых клавишах были жирные следы. На пиане лежал белый пакет. Людмила Михайловна взяла его в руки.
- Это он тебе готовил. Хвастался.
- В голове не укладывается.
- Садись.
Наши голоса были бесцветны, как и наши лица. Я села на круглую табуретку, стоявшую возле фортепиано. Из пакета извлекли вышитую красным черную ленту. Тут я заметила, что в руках у нее все время была расческа.
-Он говорил, что прибьет тебя, если не будешь носить. – Сняла с моих волос заколку, начала расчесывать. Хотя у моей мамы и была дочь, она все равно не умела делать прически. Большую часть моей жизни я носила короткую стрижку, по этому даже обычный колосок приводил ее в замешательство. Как женщина, у которой был единственный сын, могла уметь это? Когда она закончила, я встала, поклонилась, поцеловала ее руки.
-Спасибо вам.
-Не за что, я просто доделываю его де лишки. – В моих руках оказался пакет. – А теперь уходи. Незачем тебе этот бардак видеть, это моя участь.
Я еще раз поклонилась и вышла из квартиры. С остальными скорбящими не прощалась. Я часто уходила по-английски.

Мы поднялись на второй этаж. Это была обычная трехкомнатная торцевая хрущевка. Покойником в квартире, слава богу, не пахло, и не удивительно – тело везли из морга и заносить его в квартиру смысла не было. Ручка двери одной из комнат была привязана черной лентой к вбитому в косят огромному гвоздю, так что, не развязав, открыть было невозможно. Это была комната Ивана. В самой большой комнате, видимо, гостиной, стоял разложенный обеденный стол и тринадцать стульев. Во главе стола стояла рюмка с черным хлебом, как обычно, для покойника, на хлебе лежала любимая Ваней конфета – грильяж «Южный». Из столовых приборов на столе были только рюмки. Зато было много водки, три или четыре блюда с бутербродами, в корзинке нарезанный хлеб, в вазочках закуска, именуемая в народе «Белочка» или «Гости-на-порог», состоящая из плавленного сыра, сливочного масла, чеснока. Из каждой вазочки торчала лопатка. Подразумевалось, что каждый возьмет себе на хлеб сколько нужно. Ну и пра', подумала я, лично мне хотелось вдрызг напиться, а не набить желудок.
Меня поразила неестественная организованность публики, не покидало ощущение, что действо было отрепетировано, причем не раз. Стульев хватило всем, потому что никто не пришел без приглашения, все четко знали, кто должен был присутствовать на поминках, только для меня это оказалось новостью. Хозяйке не пришлось никого рассаживать, все молча заняли места. Место напротив рюмки покойника оставалось за отцом, который должен был вернуться с Байкового. Тетя Люда села ближе к двери, что бы было удобнее бегать на кухню, меня же посадила по правую руку. Туда намеревалась сесть Ирочка, та самая сисястая брюнетка, на тетя люда опередила ее, отодвинув для меня стул. Все это видели, мне стало неловко.
Налили, встали, выпили, налили, встали... Никто не закусывал, все молчали. Где-то после шестой – сдавленный крик:
- Ну скажите же что-нибудь, скажите же... – один из четверки готов бил кулаками по столу, выкричавшись, тихо заплакал. Здоровый накачанный мужик с резкими чертами лица скулил как те барышни у гроба. Дикое зрелище.
- Варить шоколад? Кому, нахер?! – Крилл вскочил из-за стола. Он был страшен. Даже веснушки на его носу от страха побелели. - Нету его, нету! Он при жизни этого не любил, и уж тем более, сейчас!
- Рэм прав, - впервые я подала голос по собственной инициативе. Все взгляды обратились на меня. В один несчастный, жалкий миг я обрела значимость, перестала быть неким приложением. Демонстративно взяла сигарету из коробки, предусмотрительно поставленной для гостей на тумбочку и отправилась на поиски балкона.
Кирилл, кстати, стал Рэндомом с моей легкой руки. Уж больно он похож на одного из принцев Янтарного Королевства Желязного. Я лишь это сходство вовремя подметила. Впоследствии он мне признался, что тот факт, что я назвала его «Рем», спас его от слез. Негоже принцу плакать, даже в таких случаях.

Самое страшное, что по-настоящему я его узнала после смерти. Каков он был, как жил, чем дышал.
Мне позвонила одна из его воздыхательниц, сисястая брюнетка, работавшая секретаршей. Она мне чем-то нравилась, соперницей я ее не считала - дура не могла мне составить конкуренцию. Она меня, в прочем, тоже, поскольку никаких претензий на Ивана я предъявить не успела. Сквозь рыдания она мне сообщила, что Ваньку сбила машина и вчера ночью он умер в больнице от внутреннего кровотечения. Через час надо было быть возле парадного, прощаться с телом. Я ей ответила, какого черта прощаться с «телом», человека-то нет, но, тем не менее, пошла.
Вышла из дому в чем стояла. Мой тогдашний прикид и так можно было принять за траур: Черная тенниска, черные джинсы, черные же замшевые кеды. Make-up перестал для меня существовать, как только Ваня сказал «не прячь себя за ширмой». По дороге по распихивала по карманам феньки, собрала заколкой патлы. Идти нужно было по гипотенузе двух трамвайных остановок, так что через десять я была на месте. Перед парадным уже толклось четверо готов. Я стала рядом и закурила.
Были первые дни сентября, я стояла на солнышке и ловила нежные прохладные лучи. Ко мне сзади подошел Кирилл. «Пиздец» , сказал он только. Это единственное слово должно было выразить все: горечь утраты, бессмысленность происходящего, невозможность осознания случившегося, описать мое восковое бесстрастное лицо. Тем временам народ все прибывал. Я удивлялась количеству желающих проводить тело в последний путь. Собралось человек семьдесят. Почти все они молчали, остальные же переговаривались шепотом. Кое где из толпы можно было выудить силуэт длинноволосой барышни на шпильках, скулящей в носовой платок.
Подкатила зеленая «Газель». Гроб поставили на две, неизвестно откуда взявшиеся табуретки. Открыли крышку. Толкнули речь. Покойник лежал серый, в гриме. На лоб ему положили серую салфетку. Люди стали подходить по очереди и целовать эту самую салфетку. Некоторые отчаянно скулящие барышни целовали тело в губы. Каждая из них верила в свою исключительность и влияние на судьбу Ивана. Вину же испытывала только я. Настала моя очередь целовать. Многие ждали моей реакции. Я подошла к телу, не вынимая рук из карманов, поцеловала покойника в правый висок, точно так же как делала это при встрече, вернулась на свое место. Спустя десять минут гроб закрыли и повезли в крематорий. Да, я оказалась плохим ребенком и Санта все-таки забрал мой незаслуженный подарок.
- Спасибо, что не ревешь. – Людмила Михайловна, мать Ивана деликатно взяла меня под локоть, скулящие вешалки завистливо покосились. Она была в голубых джинсах и белой майке, выражение лица соответствовало моему, то есть – не было никакого. Мы обе придерживались мнения, что траур должен быть внутри а не снаружи.
В голове что-то не складывалось, особенно было трудно из-за полного отсутствия мыслей.
-Ну что, пошли? - и тут до меня дошло, что Людмила Михайловна не поехала в крематорий, и что мне предстояло еще одно испытание – поминки.

There will be a continuation…

Иван. Нас познакомил знакомый подруги. Точнее, просто раз привел нас в эту компанию. Подруга после только раз там появилась. А я, вот, осталась. Я знала, что мне там не место. Но не приходить туда не могла. Они собирались на БЖ. Это место перед музеем истории Украины, такая зеленая лужайка, где в теплое время года собираются неформальные личности. Свое название это место получило от названия улицы Большая Житомирская, благодаря близкому расположению.
Я приходила, говорила "Здравствуйте", садилась на траву и слушала. Когда были деньги, приносила бутылку портвейна, если не было - пила то, что предложат (если предлагали). Я прекрасно понимала, что никто не обязан хорошо ко мне относится. Или просто обращать на меня внимание. Молчала. Потому что знала что мне нечего им сказать. Они знали ВСЕ. Журналист прекрасно понимал физика, а грузчик программиста. Они научили меня любить Стуса, рассказали, что Гашек - это смешно, а Элла Фицджеральд - это классная музыка. Словом, подкорректировали мои вкусы. А что я могла им рассказать в свои шестнадцать лет? Если меня спрашивали, отвечала или говорила, что не имею об этом ни малейшего понятия. Старалась не мешать.
Постепенно меня стали считать частью тусовки. Для них стало естественным,что я должна быть. Если я приходила первая, садилась на траву и слушала плеер или читала книгу, а остальные подсаживались уже ко мне... И начинался разговор.
Среди них был Ваня. Он был грузчиком. И музыкантом. И вечным абитуриентом. Тощий парень с трехдневной щетиной, неопределенной стрижкой и всегда с гитарой в рокбэге. Он цитировал Хармса, говорил, что всю жизнь плавает в унитазе стилем баттерфляй (я недавно узнала, что это афоризм Раневской), пел Чижа лучше самого Чижа и постоянно что-то жевал. Его карманы были вечно набиты всякими булочками, орешками, сухариками, конфетами. Так что когда он приходил, можно было неплохо поживиться.
Ваня странно ко мне относился. Или мне казалось, что странно. Абсолютно мною не интересовался и в то же время уважал меня, что диаметрально противоположно поведению основной массы людей, которые сначала лезут к тебе в душу и, не найдя там ничего сверхъестественного, начинают рассказывать, какой ты хреновый человек.
Я влюбилась в него незаметно. Просто в какой-то момент поняла, что люблю. Любила молча и без эксцессов. Не могла же я ему сказать об этом. Поставила бы его в нехорошее положение, вот и все. Ведь он не смог бы ответить мне взаимностью. Мое положение было сродни тому, когда ты хочешь мерседес, имея в кармане 5 гривен. Что я могла предложить взамен за его любовь? Пожженные краской волосы, измученную диетами фигуру и пустую голову? Понятно, что я и пытаться не стала. Каждый его жест, каждое проявление внимания в мою сторону я воспринимала как что-то незаслуженное, как непослушный ребенок, которому Санта положил по ошибке подарок и вот-вот придет и заберет.

БЖ. Конец августа. Ветрено. Ветер теплый и пахнет апельсинами. Я сижу на примятой сухой траве, опершись о гранитную глыбу, стоящую под деревом, что посреди лужайки. Рядом со мной два литра пива и «Некст» в пачке от «Кемела». Зябко кутаюсь в болоньевую курточку. В наушниках – принесенная Иваном Кейко Мацуи, в руках – «Неспешность» Кундеры. Чувствую себя Николой Теслой, афигеваю от собственной продвинутости и гениальности.
- Привет, - как всегда растрепанные волосы и все его тридцать два.
- Угу... - ну что ему еще сказать?
- Одна? – фирменный плащ, явно из секонда, упал на траву.
- Нет, меня четыре и я размножаюсь вегетативным образом, - настала моя очередь показать свои тридцать два.
- А я думал тебя восемь.
- Не понял… - его серьезный вид меня насторожил. Неужели обиделся?
- У меня двоится., - улыбкка, от которой я смущаюсь и смотрю куда-то вдаль.
Ваня молча подкурил сигарету и передал ее мне. За тем подкурил свою и уставился туда же, куда и я – на троицу грязных панков, распивающих «Зосю».
- Что слушаешь?
- Твое, - панки принялись натягивать струну на раздолбанной «Трембите». Ваня взял наушник с моего левого плеча и растянулся рядом на траве. Ветер был сильный и провода наушников качались на нем как паруса, постоянно вырывая их у нас из ушей.
- Ложись рядом, а то мы так ничего и не послушаем, - мне ничего не оставалось, как последовать совету. Я положила голову ему на плечо, считая, что излишнее жеманство, впрочем, как и фамильярность, обнажит мои чувства.
- Ты так пахнешь, у меня аж в голове закружилось, - слово не воробей, и вылетело непроизвольно.
- Что-что..? – как оказалось, я выдернула его откуда-то издалека.
- Ничего, сигареты у тебя больно крепкие, говорю...


- Что, уже? – Кирилл был рыжий и невысокого роста, плечи широкие, глаза большие и карие, по носу были рассыпаны гороховые веснушки. Он полу лежал на джинсовой куртке и щурил на меня левый глаз.
- Угу, - я одела сумку через плечо.
- Почему так рано? – скорее из праздного любопытства, нежели из желания меня удержать.
- Не забывай, мне шестнадцать и у меня есть родители, - честно говоря, мне шестнадцати еще не было, но я этого абсолютно не стеснялась ведь (черт возьми!) у меня все впереди.
- А ты, куда? – теперь Кирилл щурил правый глаз на Ваню, поднявшегося вслед за мной.
- Провожу букашку, - кивнул в мою сторону Иван. От этого нового моего титула, которыми он награждал меня по несколько раз на день, по телу разлилось приятное тепло.
- Вернешься? – из вежливости, зуб даю.
- Посмотрим, - подставил мне правый локоть, на котором я тут же повисла, и мы двинулись вниз по Андрюхе.
Ваня жил недалеко от моего дома и его желание меня проводить я могла трактовать как повод убраться прочь, но портить себе настроение не хотелось и я решила не заморачиваться над этим вопросом. Ехали молча, каждый думал о своем. Я не заметила, как он заплатил за меня в маршрутке, как подал руку на выходе, как у него на плече оказалась моя тяжелая сумка. Это до меня дошло лишь ночью, в постели, и я поняла как ему удается каждый раз приходить с новой барышней.
Мы вышли из маршрутки и не спеша шагали в сторону моего дома.
- Хочешь, кое-что расскажу? – Иван нарушил такую уютную тишину.
- Валяй, - сказала я, подражая рыжему чудовищу.
- Закрой глаза и станешь светлой... – начал он, выдержав театральную паузу. Стих был приятный наощупь и, самое главное, попал в десятку моего настроения.
- ... ты лишь поверь и сможешь все... – в последствии эту последнюю строчку я повторяла себе не раз, когда мне было трудно. Я молчала. Мне нечего было добавить.
- Ну как?
- Тебе действительно интересно мое мнение?
- Иначе бы я тебе его не читал.
- Напиши песню. Только аккорды простенькие подбери.
- Зачем простенькие?
- Что бы я могла ее играть, - его улыбка стала необыкновенно теплой.
- У тебя когда день рождения?
- В октябре...
- Оки. До октября сделаем.
До октября он не дожил.

Нас было трое. Я, Кирилл и Ваня. Мы шли вниз по Андрюхе. Было не очень поздно, но как-то необычайно тревожно. Погода портилась, небо затянуло, в воздухе повисло чувство разреженности. Казалось, что дождь не хлынет и не ливанет, он просто должен был упасть. На душе было паскудно, словно ждала суда и приговора. Сегодня я собиралась попросить Ивана меня проводить и по дороге признаться в своих чувствах. Хотела взвалить эту ношу и на него, мол, ты старше, ты умнее, вот ты и думай, что с этим делать. А если ничего не придумаешь, забудем об этом разговоре. Но написано было не так. Мактуб наоборот, что ли....
Я немного отстала. Сначала долго искала в сумке зажигалку, потом из-за ветра не могла подкурить. От моего увлеченного подкуривания меня оторвал звук удара. Как в кино, подумала я. Но драка оказалась нешуточной. Гопов было четверо. Я сделала шаг вперед, и тут же подумалао том, что, если мне перепадет, ребята себе не простят. Судорожно искала в сумке телефон. Он, как назло, разрядился. Как только я его включала, он делал мне «Good bay». Тем временем, драка принимала неприятный оборот. Ребятам грозило быть серьезно искалеченными. Я в отчаянии металась в тени какого-то паршивого деревца. И тут мне в голову пришла трезвая мысль. Загребут, так всех а там уже разберемся, подумала я и метнулась в сторону ресторанчика, что был на противоположной стороне улицы.
Что и говорить, кирпич летел красиво. Стекла сыпались с задорным звоном. Секунды две я наблюдала шесть замерших изумленных лиц. Киррил сориентировался быстрее всех, в результате чего один гоп был обезврежен. Но дела это не меняло. Бой шел с удвоенным рвением. К чести ментов, они не заставили себя долго ждать. За углом послышался вой сирены.
-Уходим! – скоманловал один из хулиганов, видимо, главный.
- А как же Димыч?
- Мы не виноваты, что он лох, - троица метнулась в сторону Фроловской. Поверженный остался на лежать на земле.
- Сюда, - скомандовал в свою очередь Кирилл и мы скрылись за зеленым забором.

- Молодец, Машка, я уже думал, нас серьезно выебут, - сказал рыжий.
-Угу, я бы не додумался, -- Ваня подкурил сигарету, -- как ты догадалась?
- По телевизору увидела, -- я не стала набивать себе цену.
Мы стояли в развалинах какого-то дореволюционного здания, готовившегося под снос. Решили немного переждать, так как менты были совсем рядом. Мне было холодно и я залезла к Кириллу под куртку, обняв его руками за талию. Он, как и Ваня, не воспринимал меня как женщину, и потому вместо того, что бы отпустить пошлую шуточку в его стиле, просто обнял меня за плечи. К слову, Кирилл оказался славным малым. Сегодня нас было всего трое и ему не перед кем было выпендриваться. Про себя я отметила, что он был так же неуверен в себе, как и я, только я спасалась от этого молчанием, а он наоборот – эпатажем.
- После такого надо выпить, -- я до сих пор не простила рыжему эти четыре слова.
- Угу, -- промычал Ваня, -- ты как, Машка?
- Не, мне домой. Папа дерется.
- Ясно.
Я подумала, что после такого происшествия мое признание будет выглядеть нелепо или объект моих грез не воспримет его серьезно. Я ошибалась.
Мы обошли Боричів Тік по горе, что бы не попасться на глаза нашей доблестной милиции, и спустились на Поштову площадь.
- Ну что, малая, езжай домой, -- моя любимая улыбка на прощанье.
- Ага, дрочить и в люлю, -- грустно отозвалась я.
- А что, есть на кого? – Кирилл не удержался.
- Найдется, - я не комплексовала, я такой же живой организм как и он.
Я зашагала в сторону метро.
- К стати! – Иван крикнул мне вслед, я повернулась как испуганная ворона, -- правильно не '' в голове закружилось '', а ''голова закружилась ''!
- Бляяядь, -- протянула я, -- Мы с тобой позже об этом поговорим.
-Обязательно!
Больше я его живым не видела.

There will be a continuation…