— Хозяин, хорош спать, елы-палы! Вставай, говорю, лежебока! Я на иголку Неприе загнала! Порядок пора наводить!

Мак-Кензи словно толчком вынырнул из сна. В комнате было холодно. Изо рта с дыханием вылетал пар — через полуприкрытую дверь за ночь ветром выдуло всё тепло. Яркое солнце било в глаза, морозные узоры на стекле искрились, сверкали всеми цветами радуги, видимо ночью было весьма холодно.

Мак-Кензи вскочил, дрожа от холода, одним движением отбросил одеяла, через ступеньку ссыпался по крутой лестнице вниз, в холодную гостинную. Всем нутром своим он чуял — Кошка не врала: той злобной, холодной и тоскливой сущности, со странным именем Неприе, что делала жизнь в доме невыносимой, не было и в помине. Точнее была где-то рядом, но достать никого не могла. Она металась в каком-то узком пространстве, рычала, бесилась, но поделать ничего не могла. Всё это Мак-Кензи ощущал где-то внутри себя, каким-то внутренним зрением, что ли? Ладно, хрен с ней, с этой тварью!

Он черпнул ведром из простывшего за ночь бака, холодной воды и пулей вылетел на улицу. Утвердившись босыми ногами в снегу, он, зажмурясь чохнул на себя всё ведро и почувствовал, что окончательно проснулся. Холода он больше не ощущал, потому распахнул глаза и замер: исходя паром на морозном ветру, он стоял среди сверкающего на утреннем солнце, снежного поля. В воздухе зависли слегка покачиваясь маленькие снежинки. Они тоже сверкали и переливались так, что глазам было больно. Деревья, веревка, протянутая через двор — всё покрылось инеем, стало ненастоящим, словно присыпанные солью новогодние игрушки.

— Красота! — Только и смог выдохнуть Мак-Кензи.

В облаке пара он вскочил в дом. Мдааа… тут был полный разгром. На полу валялись черепки битой посуды. Со стола была стянута скатерть, а все тарелки и чашки, которые он оставил с вечера на столе попадали на пол. У буфета валялся разодранный пакет с крупой. Сама крупа печальными горками рассыпалась почти по всему полу в гостинной. Занавеси оборвались с окна и флагом капитуляции свешивались с полуотодранного карниза. Чайник неведомым образом спрыгнул с печной плиты и теперь выставив беззащитный бок валялся носиком книзу под печкой. Кто-то протащил из кухни пакет с мукой по ковровой дорожке и белые неряшливые кляксы теперь украшали её до самого порога выходной двери.

— Слушай, Кош, а это часом не Котё натворил? — Мак-Кензи умышленно не договорил слово «котёнок», чтоб в случае чего отмазаться: дескать, не обвинял он ни кого и вообще имел в виду другое слово…

— Ты порядок давай наводи, — рявкнула Кошка, — пока я Неприе в игле держу!

Так он мыл, скрёб, драил, поправлял разрушенное почти до самого вечера. Даром, что ли все в округе говорили про его золотые руки? Он даже про завтрак, обед и ужин забыл — прибивал, стогал, клеил, завинчивал. Выбивал ковровую дорожку на улице, вставлял заново стёкла в горку и неведомым образом разбитое окно. Он перемыл всю посуду на кухне, отскрёб даже песком вечно закопчённые кастрюли!

Кошка с Пульсиком сидели на небольшой скамеечке за дверью, покрытой одеялом, которую Мак-Кензи специально определил как кошачью спальню. Кошка держала в зубах иглу, а котёнок, поводя хвостом что-то нервно бормотал, подпрыгивал, пушил хвост колбасой — камлал, вобщем. В самые напряжённые моменты камлания казалось, что из хвоста его летят искрыт, а глаза вспыхивали в полутьме угла за дверью фосфорическим зелёным светом.

— Дазайвысвеефовяи, — процедила сквозь зубы Кошка-в-сапоге.

— Чего-чего?!.

— Давай быстрее, хозяин, — сказала, коша, вынимая лапой иглу из пасти, — уже еле удерживаем! — Не успеешь, вся работа насмарку! Неприе опять в доме всё разрушит!

Мак-Кензи и впрямь ощущал, как что-то холодное и злое, то самое, что металось в замкнутом пространстве иглы, вот-вот готово вырваться на свободу! Он почти бегом бросился за ведром и тряпкой и начал усердно мыть пол, скатав многочисленные половички и коврики, растеленные супругой по всему дому.

— Теперь себя! — Воскликнула Кошка-в-Сапоге, критически оглядев блистающий чистотой дом.

— Чего… себя? — Не понял Мак-Кензи.

— Себя в порядок приводи! Быстрее! Времени всего ничего осталось!

Мак-Кензи торопливо поставил на печную плиту разогреваться воду. Едва вода в вёдрах разогреваясь начала характерно поскрипывать и постукивать, он содрал с себя испачканную одежду, и начал с остервенением скрести себя огромной мочалкой из простёганных супругой на швейной машинке сосновых стружек. В маленькой кухоньке, по-совместительству, служившей супругам и банькой за паром не было видно даже стен!

Закончив парится, Кеннет достал из большого короба свежую, пахнущую крахмалом чистую одежду и даже расчесался перед зеркалом, что с ним случалось, надо сказать, довольно редко. Он прибрался на задрызганной кухне, убрал вёдра, вытер насухо пол и сяющий и довольный вышел в жарко протопленную гостинную.

— Ну, вроде всё, — выдохнула Кошка, — пробуем. Котёнок сделал квадратные глаза, опять встопорщил хвост колбасой и весь выгнулся дугой.

— Если что не так, не обессудь хозяин. Придётся всю уборку заново делать! — Предупредила Кошка-в-сапоге.

— А что не так?

— Ну недоубрал где или…

— Погодь! — Мак-Кензи метнулся к чулану, в котором лежал мешок с мусором, который ему супруга наказывала вынести из дома ещё с неделю назад. С натугой приподняв огромный пакет, он, как был, босиком, помчался по двору к мусорной куче.

— Теперь всё, давай! — скомандовал он с порога, едва вернувшись в дом.

Кошка вынула лапой иглу из пасти, положила её на коврик наклонилась и дунула на неё: игла с отчётливым треском переломилась, треснула пополам. Тут же кто-то громко застонал, завыл, задул на Мак-Кензи холодным, почти ледяным ветром. На веки словно опустилась ледяная паутина. Кто-то огромный и холодный метался по гостинной, ища и не находя выхода!

— Дверь, дверь, — закричала Кошка-в-Сапоге. Мак-Кензи разом понял, о чем она и распахнул настежь дверь. Вихрем его чуть не выкинуло на улицу. Кто-то выскочил во двор, взметнул в воздух целый сугроб, угрожающе завыл: дескать сойдутся ещё наши пути дорожки! Но через мгновение всё стихло.

— Ну, хозяин, молодец! — Похвалила его Кошка-в-Сапоге, — отличился! Редко бывает, что с первого раза удаётся выставить Неприе за дверь. Оно, знаешь, цепу-у-учее!

Мак-Кензи внутренне похолодел: чтоб ещё раз такое пережить?!. Нет уж, дудки!

— Получилось! — Воскликнул Кеннет, — получилось!

— Пошли, я вам лучше рыбки сделаю! — продолжал радоваться он успеху.

— Мяу, мяу! — радостно заплясал котёнок Пульсик.

— Пошли, пошли — помогать будете! — Махнул он кошкам рукой. Те радостно побежали за ним на кухню.

Кеннет сидел в своём любимом кресле-качалке у самого камина в гостинной. Керосиновая лампа освещала мягким желтоватым светом вычищенные половички, новенькую только что постеленную скатерть на столе. Он даже не взял по-привычке с собой книгу в кресло, столь приятно было смотреть на вычищенный до блеска дом. Сытые и довольные Кошки мирно дремали у огня — они тоже сегодня отлично поработали.

За дверью кто-то завозился, застучал, обивая с ног прилипший снег.

— Ух ты! Чего это у вас тут всё так чисто?!. Сияет прям!!! — Провозгласила едва с порога, только что приехавшая Вирджиния. Раскрасневшаяся с мороза, видимо весьма довольная поездкой, она с удивлением оглядывала сверкающую чистотой гостинную.

— Это Не… — мякнула было проснувшаяся от стука и топота Кошка-в-Сапоге, но Кеннет показал ей исподтишка кулак: молчи, мол, жене про Неприе знать совершенно необязательно! Кошка заткнулась на полуслове, сама поняв, что болтнула лишнего. Вирджиния подозрительно посмотрела на супруга и ничего не говоря направилась к кошачьей кроватке за дверью. Мыском сапожка она пошевелила ворс коврика, нагнулась, что-то подняла.

— Понятно… Неприе гоняли. Не думала, что ты справишься, — задумчиво проговорила она, глядя раскрытую руку в перчатке. На ней лежали обломки иглы.

— Мы справились! — Мяукнул котёнок.

— Да, да, конечно… рассеяно проговорила Вирджиния, направляясь к камину, — вот то что иглу сжечь забыли — это плохо. Иглу надо было в огонь бросить.

Она брезгливо встряхнула руку над огнём, тот вспыхнул ярче, подпрыгнул до самого свода камина и почти сразу притух, покрылся синими и зелёными языками. За дверью кто-то отчётливо завыл, застонал, заметался в агонии. Вирджиния наклонилась, погладила по голове замурлыкавшую Кошку:

— Спасибо дорогая, ты отлично справилась, — Кошка-в-Сапоге перевернулась на спину, подставляя живот для поощрительного поглаживания. Никому кроме супруги Мак-Кензи она этого не доверяла.

— И меня, мрмяу, я тоже помогал, — встрял опять котёнок.

— Да? — Удивилась Вирджиния Мак-Кензи, — ну пошли в погреб, я вам сметаны налью.

— А мне? — шутливо подал голос Мак-Кензи.

— А тебе, по такому случаю, другое наливать положено. Да и мне не помешает, — рассеяно отшутилась Вирджиния…

Кошачьей сковородки супруга, конечно на следующий день хватилось и беспрекословно отправила Кеннета к старику Гудзону:

— Непорядок! Чтобы мелкая эта Самогонка, сквородки таскала, такому не бывать. Иди и как хочешь отбирай! — Самогонкой старик Гудзон прозвал свою мелкую, колченогую, чёрную задастую и вислоухую собаку.

Мак-Кензи только плечами пожал и пошёл: не спорить же с супругой в такое замечательное, красивое утро? Почти дойдя до полуповаленного плетня хибары пьяницы-Гудзона, Мак-Кензи услышал крики, вперемежку с собачим лаем. Мак-Кензи свернул с дороги на боковую тропинку, ту, что вела к заднему двору Гудзона.

Ну так и есть — старик с утра «на рогах». Пьяно пошатываясь, он гонялся за визжащей Самогонкой.

— Ууу, дурища! Пошто сковородку принесла без крышки? Крышку где, стервоза, потеряла?!. — старик снова замахнулся поленом и промахнувшись въехал в изгородь. Видимо спьяну у него в глазах всё множилось и плясало.

— Пошёл ты, пень старый! — визжала Самогонка, — нет, чтобы похвалить, так он ещё ругается!

— От я вас! — В глазах у пьяницы точно плясало с десяток мелкокостных колченогих собачонок, поскольку обращался он к ней во множественном числе. Кое как отлепившись от плетня, Гудзон неуверенно шагнул в сторону тявкающей Самогонки, — а кашу, кашу почто просыпала, пока тащила?!. Сожрала небось, скотина? Старику ничего не оставила… чем я, на старости лет, бедный, закусывать буду?!.

Тут Гудзон всхлипнул от жалости к себе самому. Одно ухо на шапке-треухе у Гудзона торчало вверх, как у Самогонки в лучшие времена. Тогда старичина не так поддавал и сидели они с собакой тёплыми летними вечерами на крылечке, смотрели на закат. Старик играл на губной гармонике весёлые и грустные мелодии. Собака поднимала ухо в сторону старика и внимательно слушала, в самых печальных местах подвывая ему, а то и вовсе начинала приплясывать, едва заслышав весёлый мотив.

Ну да это в те времена было, когда старуха Гудзониха жива была. Как умерла она, так он окончательно запил. То ли не давала она ему к соске-бутылке прикладываться, то ли затосковал он по старухе своей очень. Теперь уж и не разберёшься…

Старик, между тем, снова прицелился в Самогонку поленом, точнее, в то место, где среди кучи мерещащихся собак он представлял себе реальную псину. В последний момент псина увернулась от старика и выскочила за плетень. От неожиданности, старый пьяница покачнулся, потерял равновесие и ухнул красным лицом в сугроб.

— С семи стволов, да в такую стаю не поцелить, — бормотнул себе под нос Мак-Кензи.— Иди, проспись, сначала, пень старый. Я ему вещь принесла, стралась, как могла, а он… У-у-у, сволочь! — Завыла она печально задрав морду к солнцу.

— Эй, Самогонка — пойди, чего скажу? — Тихо позвал её Мак-Кензи.

— Чего тебе? — Тявкнула псина, утирая лапой слёзы. — На чужое горе пришёл посмотреть, да? На смотри, — она, неестественно изогнув лапы, начала скрести свою грудь, в знак скорби вырывая клочья шерсти.— В суд потащишь за покражу, да?!. Тащи! Тащи! Всё он, он пропил, ирод! Собаки не пьют! Так в суде и скажу! Я ему последнее, а он… скоти-и-и-на! Тащи, тащи, веди меня на суд неправедный! — юродствовала собака.

— Погоди, не то, говорю, — сочувственно выдохнул Кеннет. — Ты это, слышь… — сковородку бери и пошли… покормим тебя чтоль. Гудзон ведь неделю пьёт уже. Пока из запоя выйдет, вряд ли тебя покормит, а так может у нас поживёшь, постолуешься, а?

— Тыыыы, меня-а-а-а? — Завыла вдруг в голос собака, — такую-у-у-у… в дом… к себе-е-е…

Она утирала с морды слёзы, закрывала лапами глаза, жалобно скулила и ползла на брюхе к Мак-Кензи.

— Пошли, пошли, — тронул он её за шею, — нечего тебе тут делать. Сковородку потом заберёшь.

— Да я… да… — Самогонка вдруг вскочила, кинулась во двор, подхватила за ручку сквородку, и выпрыгнула через дыру в плетне. Старик Гудзон зашевелился, приподнялся на четвереньках и как был, не поднимаясь на две ноги, ни на кого не обращая внимания, рысью засеменил в дом.

— Сволочь! — С ненавистью процедила сквозь зубы, всё ещё всхлипывая, собака, бросив перед Кеннетом сквородку. — Как животное на четвереньках бегает! Не пойму, почему его Господь собакой сделал, а не меня?!. Уж я бы ему показала, пьянице старому! Почто его челове-е-е-ко-о-о-м, а меня, сиротинушку, соба-а-ако-о-ой!

Кеннет поднял сковородку, отряхнул её от снега.

— Пошли, что ли? Только…

— Чего ещё, — тут же, забыв про слёзы, склочно взъерошилась Самогонка.

— Ты только кошек моих не обижай, ладно?

— Их обидишь — хх люди боятся, не то, что собаки, — сквозь вслипы протявкала Самогонка, — а вот, как вернусь, прибьёт он меня, точно прибьет…

— Во-первых, он ничего и не вспомнит, а во-вторых… — Мак-Кензи собрался с духом, — а во-вторых, ты ко мне насовсем переселяйся, я с женой поговорю…

— Я подумаю, — хмуро пообещала Самогонка и почему-то поджала хвост.

— Так вот оно бывает, когда Неприе в дом приходит: будь ты самый отчаянный смельчак — против него без кошки-мага не выстоишь! Средство, конечно простое — генеральная уборка в доме, но Неприе пока само не уйдёт, ничего тебе сделать не даст! Тут уж придётся сидеть и ждать, пока ему самому не надоест.

— А надоест? — уточнил я.

— Не знаю. Я повадки этого Неприя не изучал, надо у Кошки-в-сапоге спросить будет… ну а… пошли, что ли покурим на дорожку, а то пора мне.

Толкаясь плечами в узком дверном проёме вышли мы с Кеннетом на мороз. Мак-Кензи достал свою трубочку, неспешно набил её, выудил откуда-то из недр кожуха, небрежно наброшенного на плечи протёртую на углах до латунного блеска, посеребрёную зажигалку, щёлкнул крышечкой. Заплясал, заиграл бензиновый огонёк на фитильке. Мак-Кензи несколько раз с наслаждением затянулся. Я неверными пальцами достал из пачки сигарету — сказывались почти трёхчасовые посиделки с бутылочкой «белого».

— Говорят, что если хорошую матюшку об колено загнуть, то Неприе на время от дома отбегает. Но матюшка должна быть обязательно хорошей, не меньше, чем трёхэтажной! — продолжил Мак-Кензи разговор, пуская в морозный воздух дымные колечки.

— Слушай, а я матом-то и не ругаюсь… — виновато признался я. — Не нравится мне это, да и…

— Ничего, я тебе волшебный штангенциркуль привезу, купил тут недавно у вас на “блошином рынке”. Купил, домой принёс, ещё радовался что так дешёво. Пришёл, дома уйма гостей сидит, у супруги как раз день рождения был.

Ну развернул газету, в которую он завёрнут был… не-то “Правда”, не-то, “Известия”, взял в руки и… такие слова пошли, уж куда я матюки русские коллекционировал, а таких никогда не слышал! Мак-Кензи примолк, вспоминая, видимо, что тогда говорил.

— Супруга с гостями, похоже, такого тоже не слышала, — как-то удручённо завершил он. Мы замолчали, думая о том, что супруги слышали, а чего нет.

— Это что у тебя? Фильтр какого-то странного цвета… «Новость» Хмм… кажется у вас такие курил ваш президент… ну тот, который был сразу за Безумцем-в-одном-ботинке… как его.

— Ну наших президентов лучше вслух не поминать, сам знаешь, не к добру это, — не желая заводить политических разговоров, уклончиво ответил я, — а сигареты… будешь уходить я тебе блок отдам, у меня их два.— Напомню, — усмехнулся Мак-Кензи. — Как тебе история моя?

— Здорово! — Искренне восхитился я. — А ты поможешь мне Неприе из дому гонять?

— Это всё к нему, — кивнул он на котёнка, прыгавшего у наших ног в сугробе, — у него ведь дар наследственный. Мне два мага в доме никчему, а тебе… э-э-э, ты чего творишь, зараза?!.

Котёнок, подобрал оброненную мной сигарету, засунул её в зубастую пасть, ухватил двумя лапами прихваченную из дома пьезозажигалку и пытался мордочкой открыть крышку.

— К-к-куда! Мал курить ещё! — Рявкнул Мак-Кензи, отбирая у котёнка зажигалку и сигарету.

— А тебе можно, можно, да?!. — Пискнул Пульсик, обиженно подрагивая хвостом.

— Подрастёшь, делай, что хочешь, а пока — баловать не моги! — Сурово наставлял Кеннет. — И, вообще, с хозяином новым договаривайся!

Я вопросительно посмотрел на Мак-Кензи.

— Видишь, какое дело, я к тебе его, как это у вас называется, на пэ-эм-жэ привёл. Мне в доме, как уже говорил, два мага много, а тебе тут погоду заклинать кому-то надо. Да и Неприе выгнать надо бы… оно у тебя небольшое, но досадливое. Давно, смотрю живёт.

— Спасибо тебе, — растроганно поблагодарил я его.

— Ты благодарить погоди. Хулиганистый он, котёнок этот, очень, — предупредил Мак-Кензи, — так что, как ещё сживётесь с ним!

— Сживёмся как-нибудь! — беспечно махнул я рукой.

— Ну смотри сам… где там твой блок «Новостей», обещанный? А то пора мне… жена заругает…

— Пошли, отдам.

— Не вынеси так, я тут подожду, в дом уже не пойду.

Я вынес блок «Новостей», который по случаю прикупил в местном магазине и вручил их Кеннету.

— Бывай что ли?

— Бывай. Слушай, ну как вашего президента звали, который эту «Новость» курил? У него ещё брови густые такие были, как у Прадедули моего… ну это…

— У Прадедули спросишь, — усмехнулся я, — бывай.

— Допросишься у него, — буркнул Кеннет, — он сейчас в Гималаи умотал, медитирует там, на запросы не реагирует, блокировал поток входных данных.

— Ну не обижайся, — извиняющимся голосом попросил я, — ты же знаешь, у нас наших президентов вслух называть — плохая примета!

— Да ладно тебе… быть суеверным — плохая примета, это я тебе точно говорю! Бывай!, — Кеннет повеселел, хлопнул меня по руке, сделал шаг в сторону и исчез: главное точно знать место и время, тогда можно без проблем перемещаться в пространстве и времени.

— Ну что, Пульсик, пошли Неприе гонять? — я буду порядок наводить, а ты — камлать!

— Во-первых, я не Пульсик, а Битик, а во-вторых, сигарету дашь? — насупленно-деловито спросил Пульсик… или Битик.

— Во-первых, курить тебе ещё рано — мал ещё, а во-вторых, не хочешь помогать — сам управлюсь, без сопливых обойдусь!

— Ладно, — обиженно вякнул Пульсик-Битик — пошли, помогу. Только чур с тебя рыбка варёная, с перл-о-о-вкой!

— Это уж само-собой! — ответил я распахивая дверь, — заходи, обживайся!

— Пульсик… Битик… — крутилось у меня в голове, — а-а-а, это Кеннет «beat» — «пульс» с английского перевёл, — догадался я наконец.

КонецЪ