Точкой отсчета в этой истории послужит нам почти незнаемый в России император Петр II, поскольку именно к нему так или иначе стягиваются все нити, все действующие лица истории, которой мы пытаемся засвидетельствовать рождение сибирского любовного мифа. И прежде всего – все женщины, без которых сам сибирский любовный миф в его специфическом звучании был бы невозможен.

Петр II, родившийся в 1715 году, был сыном царевича Алексея, старшего сына Петра Великого, от Евдокии Лопухиной, и в этом смысле мог бы рассчитывать на блистательную участь наследника российского престола. Но судьба распорядилась иначе: рожденный в династическом браке, который никогда, кажется, не заключал в себе ни толики любви, младенец с самого начала своей жизни был обречен на несчастья. Мать его, немецкая принцесса София-Шарлотта Брауншвейгская, умерла через десять дней после рождения сына, так и не одарив его теплом материнской любви. Более того, невинное дитя явилось на свет, когда отношения его деда и отца резко обострились, и, хотя громы и молнии не грянули еще, явились уже грозовые тучи, которые набросили на младенца свою холодную тень. После рокового бегства царевича Алексея за границу венценосный Юпитер истории российской пришел в великий гнев, что в ­1718-м и привело царевича Алексея к смертному приговору Сената и таинственной кончине «под караулом» в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. Сыну его не было еще и трех лет. С самого начала ребенок, так и не узнавший ни матери, ни отца, воспитывался под надзором графа Остермана. Дед, Петр Алексеевич, на внука, тоже Петра Алексеевича, внимания не обращал.



Однако в 1725-м, после смерти Петра, не успевшего распорядиться престолом, 9-летний мальчик был ввергнут в игру царедворцев пет­ровской поры о престолонаследии, которую каждая партия желала разрешить в свою пользу. Как известно, претендентов на престол было двое: Петр Алексеевич II, прямой потомок Петра по мужской линии, и жена Петра, Екатерина I, в 1724 году коронованная в Успенском соборе Московского Кремля и провозглашенная императрицей. Когда царь умирал, в покоях дворца находились сторонники царевича – князья Голицыны, Долгорукие (Долгоруковы, родоначальник – Иван Андреевич Оболенский, прозванный за свою мстительность Долгоруким. – Прим. ред.), Репнины, но более сильной партией были сторонники императрицы – Апраксин, Толстой, Бутурлин, Меншиков и епископ Феофан Прокопович. Имея в рядах своих энергичного Меншикова, а также поддержку гвардии, спешно собирающейся к дворцу, восторжествовали сторонники Екатерины. Меншиков, и при жизни-то Петра вошедший в невероятную силу, теперь стал полным распорядителем российских дел. По-своему круто решил он и участь Петра Алексеевича: Екатерину уговорил составить завещание в пользу мальчика, а сам перевез того в свой дворец на Васильевском острове и стал приготовлять к женитьбе на своей 15-летней дочери Марии. Императрица не имела ничего против, детей обручили, Меншиков надел через плечо ленту генералиссимуса и помышлял уже о полном своем триумфе, как вдруг в мае 1727-го императрица умерла.





Император Петр II. Портрет работы неизвестного художника.



Переменчивая судьба



Крушение Меншикова состоялось мгновенно, во всяком случае, в мае 1727 года он готовился сделаться тестем Петра II, в 11 лет ставшего-таки царем, а через год в то же время очутился как бы в интерьере картины Василия Сурикова «Меншиков в Березове», где он сидит в шубе в темной сибирской избе в окружении трех своих детей, недавнее высокое положение которых выдают лишь батистовые рубашки, выглядывающие из-под овчинных тулупов. Как ни силен был Меншиков, врагов он нажил немало, с «воспитанником» своим, Петром Алексеевичем, обращался высокомерно и заносчиво, и в результате, не успел тот стать царем, как внезапная вспышка гнева венценосного мальчика испепелила все могущество временщика. Поводом послужил резкий выговор, который Меншиков устроил царю «за расточительность», после чего уехал к себе в Ораниенбаум. Как ни силился Александр Данилович оградить царя от всяческих посторонних влияний, это ему не удалось: лучшим другом 11-летнего Петра II скоро стал 20-летний гоф-юнкер Иван Долгорукий. Князья Долгорукие были давними противниками Меншикова. Вряд ли мы угадаем, под их ли влиянием или по собственному произволу взбалмошный мальчишка-царь объявил Меншикову «опалу». Не успел Меншиков вернуться из своего Ораниенбаума, как уж велено было не принимать его самого и его семейство во дворце. Он очень быстро все понял и бросился писать царю письмо, с просьбой дозволить ему уехать в Новороссию, где за отвагу, проявленную им под Полтавой, ему пожалованы были имения бывшего гетмана Мазепы. Ответ был ошеломляющим: Александр Данилович знавал ярость Петра и хорошо отличал молниеносную вспышку гнева от холодного расчета врагов, взявшихся уничтожить его совершенно, – так вот, в ответе сказано было, что он лишается дворянства и орденов, а у царской невесты отбираются экипажи и придворная прислуга. В сентябре 1727 года ему дан был приказ следовать под конвоем со всем семейством в свое поместье Раненбург в Рязанской губернии. С богатейшим обозом и прислугой выехал Меншиков из Петербурга, но все это было у него отобрано по дороге. Кончилось тем, что Верховный тайный совет, созданный при Екатерине I чуть ли не его, Меншикова, радением, весной 1728-го указал отправить его с семейством в ссылку в Сибирь, в затерявшийся в тысяче верст от Тобольска городок Березов на берегу Оби. Позднее в Березове окажутся один за другим почти все герои этой истории, но пока что один только Меншиков переживал здесь горечь падения: у него было конфискованы 90 тысяч душ крестьян и города – Ораниенбаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, Батурин, Почеп, до 13 миллионов рублей, несколько сот пудов золота, серебра и бриллиантов. По дороге в Сибирь скончалась его жена; в ссылке умерла царева невеста, старшая дочь, Мария. Говорят, сам он переносил изгнание с большим мужеством, выстроил церковь в Березове, возле которой и был похоронен в конце 1729 года.





Княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая, невеста Петра II. Портрет работы неизвестного художника.



И насмешница-Фортуна



А в Москве, куда вернул столицу и двор Петр II, жизнь тем временем била ключом. Новый наставник 13-летнего царя на жизненном поприще, честолюбивый князь Алексей Долгорукий, поступил с ним так же, как когда-то Меншиков: увез в свою подмосковную вотчину и, всячески потакая полюбившимся царю забавам – псовым и соколиным охотам, кулачным боям, медвежьим травлям и прочая, – стал готовить на роль царицы свою 18-летнюю дочь Екатерину. И хотя царь больше любил проводить время со своей молодой теткой, веселой Елизаветой Петровной, Долгорукие устроили-таки обручение и назначили день свадьбы: 19 января 1730 года. В тот же день обручилась еще одна пара: Иван Долгорукий, «всесильный фаворит царя», с юной – ей было тогда 16 – Натальей Шереметевой. И хотя злые языки говорили, что Долгорукие просто взяли «самую богатую невесту в России» (Шереметевы кичились богатством и в гордыне своей называли «мелкопоместными» всех дворян, у кого было меньше 5 тысяч душ), этот брак, может быть, и устроенный по расчету, позже пророс цветами самой чистой, самой верной и самоотверженной любви, на которую только способны искренне любящие души.



Но об этом потом. Ничто, казалось, не способно было омрачить счастье молодых. На сговоре перед обручением была вся императорская фамилия, весь генералитет… Молодые казались друг другу и сами себе прекрасными. Однако же «Божий суд совсем не сходен с человеческим определением: он по своей власти иную мне жизнь назначил, об которой никогда и никто вздумать не мог, и ни я сама – я очень имела склонность к веселью», – написала потом в своих «Свое­ручных записках» княгиня Наталья Долгорукая, урожденная Шереметева. Что же произошло?



Царя в последний раз видели в канун Рождества на водосвятии. После он заболел. Открылась черная оспа. Иван Долгорукий целый месяц находился у постели больного. Возможно, узнав со слов сына, что Петр день ото дня слабеет, Долгорукий-отец написал ложное завещание, по которому царская корона должна была перейти Екатерине Долгорукой, а Иван легкомысленно почерком царя это завещание подписал. Потом Долгорукий-старший его уничтожил: ведь Петр II и его дочь даже не успели стать мужем и женой. Царь умер в день, назначенный для свадьбы, 19 января. Тем не менее Алексей Долгорукий был единственным членом Тайного совета, проголосовавшим против восхождения на престол племянницы Петра I, Анны ­Иоанновны, которая, будучи вдовой курляндского герцога Фридриха-Вильгельма, проживала в Митаве (Елгаве). И можно не сомневаться, что Анне Иоанновне, внезапно ставшей самодержицей российской, такое мнение Долгорукого стало известно даже раньше, чем она выехала из Курляндии в Санкт-Петербург со своим фаворитом Бироном. Члены Тайного совета, определившие выбор Анны Иоанновны, полагали, что они смогут вполне контролировать поведение императрицы. Вышло иначе. Сколь ни юна была Наталья Долгорукая, она почувствовала это совершенно безошибочно: «Все фавориты после своих государей пропадают, чего было и мне ожидать?» Несмотря на свои 16 и житейскую неопытность, она больше всего боится за суженого, что опала коснется его. Но это ее не пугает: «Я готовая была с ним хотя все земные пропасти пройти», – писала она. Родственники Шереметевы кинулись к девушке, наперебой уговаривая ее бросить жениха, но она осталась тверда.



На коронации Анны Иоанновны она в последний раз наблюдала, как ее жених командует гвардией. Анна Иоанновна: «Престрашная была взору, отвратное лицо имела, и так была велика... всех головою выше, и чрезвычайно толста». Бирон: «Он был самой подлой человек, а дошел до такого великого градуса». Пощады от этих людей она не ждала.



5 апреля, несмотря на отсутствие родственников – от пары, которая не в фаворе у императрицы, все отвернулись, – ­На­талья Шереметева и Иван Долгорукий поженились. А через три дня после свадьбы всему семейству Долгоруких велено было ехать в дальние вотчины и там ждать до указу.





Наталья Борисовна Долгорукая.



В Тартарию



Дело, разумеется, ссылкой в дальние вотчины не обошлось, очень скоро и туда прибыл гвардии офицер с отрядом солдат: «Тотчас узнали мы свою беду, что еще их злоба на нас не умаляется, а больше умножается. Подумайте, что я тогда была, упала на стул, а как опомнилась, увидела полны хоромы солдат. <…> Великой плач сделался в доме нашем. Можно ли ту беду описать!»



И правда – можно ли? В Сибирь. В Березов.



Положение Натальи Долгорукой усугублялось тем, что она была младшей в большой семье Долгоруких, где помимо свекра и свекрови было три брата, три сестры (в том числе и «порушенная невеста» Екатерина Долгорукая) и муж. И всем, по правилам того времени, она должна была угождать. «Все оставила: и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним и скитаюсь. Этому причина все непорочная любовь, которою я не постыжусь ни перед Богом, ни перед целым светом, потому что он один в сердце моем был. Мне казалось, что он для меня родился, а я для него, и нам друг без друга жить нельзя…».



Переход под конвоем из «дальних вотчин» в Сибирь ясно распознается ею как переход из Космоса в Хаос, из рая в ад, в нижний мир. В Тартар, в Тартарию. Естественную границу создают Уральские горы, которые семейству и конвою пришлось перевалить. Горы поражают не своей величавой красотой, а именно вышиной, опасностью, узостью дороги, вьющейся по-над пропастью. По эту сторону гор – светит солнце, новенький корабль пахнет свежим деревом, конвой почтителен. По ту сторону гор – под пологом серых туч разверзаются хтонические бездны, барка грязная, черная, рассохшаяся, ­сибирская, конвой… Сдавая ссыльных местной полуроте, гвардейский офицер, сопровождавший их, не выдерживает и предупреждает Долгоруких: «Теперь-то вы натерпитесь всякого горя; эти люди необычайные, они с вами будут поступать как с подлыми (незнатными), никакого снисхождения от них не будет».



И действительно, местный капитан, выслужившийся из солдат, во время бесконечного плавания по Оби был подчеркнуто суров: «Ему казалось подло и говорить с нами, однако со всею своею спесью ходил к нам обедать. <…> В чем он хаживал: епанча солдатская на одну рубашку, да туфли на босу ногу, и так с нами сидит. Я была всех моложе, и невоздержна, не могу терпеть, чтоб не смеяться, видя такую смешную позитуру».



Только молодость и врожденный оптимизм помогали девушке переживать видения катастроф, которые кажутся возможными только в хтонической бездне мира: «Я слышу, что сделался великой шум, а не знаю что. Я встала посмотреть: наше судно стоит как в ящике между двух берегов. <…> Стала эта земля (с одного берега. – Прим. авт.) оседать и с лесом в несколько сажен опускаться в реку или в залив, где мы стоим, и так ужасно лес зашумит под самое наше судно…» Плавание по Оби продолжалось с апреля по сентябрь. В конце этого срока Долго­рукие увидели место своей будущей ссылки, которое уже освободил для них Меншиков: «…маленькой городок, который сидит на острову; кругом вода; жители в нем самой подлой народ, едят рыбу сырую, ездят на собаках, носят оленьи кожи: как с него сдерут, не разрезавши брюха, так и наденут, передние ноги вместо рукавов. Избы кед­ровые, окна ледяные вместо стекла. Зимы 10 месяцев или 8, морозы несносные, ничего не родится, ни хлеба, никакого фрукту, ниже капуста…»





Мария Александровна Меншикова.



Явление героя



О самой девятилетней жизни в Березове Наталья Долгорукая не пишет ни слова. То место, которое должен был бы занимать этот рассказ, заполнено ее молитвами. Прекрасными. И действительно, многим вера открывалась именно в Сибири. Но это – тема для отдельного разговора.



Теперь представим себе человека, которому городок Березов не кажется самым подлым местом на земле, а, напротив, представляется островком цивилизации и культуры. Такого человека вообразить нетрудно. Он должен быть участником Великой Сибирской экспедиции, которая работала как раз в годы ссылки Долгоруких. И человек этот – не кто иной, как капитан Дмитрий Овцын. Летом 1736 года, напомним, он на дубель-шлюпке «Тобол» так и не смог выйти из Обской губы, забитой льдом, и вынужден был раньше времени свернуть работы. И, возвращаясь, скажем, в Тобольск, оказался в Березове. И естественно, столкнулся с семейством Долгоруких. Отдадим ему должное: он от знакомства не отказался, хотя знал, что они ссыльные, лишенные титулов и состояния. У него завязываются дружеские отношения с Иваном Долгоруким. В это время некий подьячий Тишин начинает строить куры «порушенной невесте» – Екатерине Долгорукой. Она была очень горда, и поползновение низкого человека ее оскорбило. Узнав об этом, Овцын, то ли один, то ли вместе с Иваном, подлавливает подьячего и хорошенько наподдает ему. Как было дело, точнее сказать невозможно: в «Записках» Долгорукой этого эпизода нет, дневник Овцына если и существовал, то был отобран на следующий год, при аресте капитана в Тобольске. Простор для домыслов полный. Это понял писатель Валентин Пикуль, который использовал этот сюжет в романе «Слово и дело». Да. Страшные слова. И скоро они прозвучали. В остроге, где жили Долгорукие, ушей много, а Иван любил «сделать комплимент» матушке-императрице: поэтому подьячему Тишину и не стоило большого труда настрочить донос, объявить «слово и дело». Государеву измену, иначе говоря.



Иван в это время был натурально болен от того, что своей несдержанностью навлек на семью такую беду: «Источники слез его не пересыхали, – пишет Наталья Долгорукая, – жалость его сердце съедала, видев меня в таком жалком состоянии. Молитва его перед Богом была неусыпная; пост и воздержание нелицемерное; милостыня всегдашняя…»



Но это не помогло. Всех братьев забрали. Ивана пытали в Тюмени с «особым пристрастием», жгли железом и измучили до такой степени, что однажды он в помрачении сознания, в бреду, рассказал про поддельное завещание…



Наталья несколько лет ничего не знала об участи мужа.



Некоторые из Долгоруких были, по урезании языка, сосланы в каторжные работы. Князь Иван был колесован на Скудельничьем поле близ Новгорода. С ним вместе были казнены его дядья: Сергей и Иван Григорьевичи и Василий Лукич. Еще один, ­Василий Владимирович, оказался заключен в Соловецкий монастырь, откуда впоследствии его освободила Елизавета…



В чем особенность сибирского любовного мифа?



В «Записках» Натальи Долгорукой сибирский любовный миф явлен практически в своей окончательной, художественно завершенной форме. «Верность до самой смерти» – вот апофеоз этой темы. Она мелькает в Житии протопопа Аввакума, в судьбе Татьяны и Василия Прончищевых и, наконец, получает искреннее и пронзительное литературное выражение: «…Я не постыжусь описать его добродетели, потому что я не лгу. Не дай Боже что написать неправедно. Я сама себя тем утешаю, когда вспомню все его благородные поступки, и счастливой себя считаю, что я его ради себя потеряла, из своей доброй воли. Я все в нем имела: и милостивого мужа, и отца, и учителя, и старателя о спасении моем; он меня учил Богу молиться, учил меня к бедным милостивою быть <…> всегда твердил о незлобие, чтобы я зла не помнила…»



Удивительно, что 11 жен декабристов, отправившиеся вслед за мужьями в каторжный Нерчинский край, не копировали Наталью Долгорукую. Скорее всего, они вообще ничего не знали о ее истории («Своеручные записки» были опубликованы только в 1913 году). Они естественным образом поступали так же, как она. Получается, что миф самовоспроизводим. И, значит, устойчив.



При этом, как легко заметить читателю, в сибирском любовном мифе у мужчины далеко не завидное положение. Часто он несчастен и немощен, поражен в правах, может оказаться ссыльным или каторжником. Он не является активным побеждающим героем, как в классическом любовном мифе. Героем, в буквальном смысле слова «завоевывающим» женщин – будь то Тесей, Парис или Ясон.



Здесь, в Сибири, у мужчины и женщины очень сложная роль: несмотря на всю ограниченность в проявлении чувств и жестокие испытания, сохранить тот уровень понимания, ту высоту отношений, которые делают их незаменимыми друг для друга, а может быть, и для других. Вот характерное свидетельство Марии Волконской: «Мы вошли к коменданту; сейчас же привели под стражей моего мужа. Это свидание при посторонних было очень тягостно. Мы старались обнадежить друг друга, но делали это без убеждения. Я не смела его расспрашивать, все взоры были обращены на нас; мы обменялись платками. Вернувшись домой, я поспешила узнать, что он мне передал, но нашла лишь несколько слов утешения, написанных на одном углу платка и которые едва можно было разобрать».



Любовь в Сибири – это инициатическое испытание, которое по-своему проходят и мужчина, и женщина. Лишь после очень сложных любовных коллизий в 1856-м уезжали из Сибири пятеро декабристов с женами: ведь те, приехав в Сибирь, доказали, что они женщины с большой буквы. Теперь мужчинам надо было в полной мере доказать, что они – мужчины. Роль мужчины в сибирском любовном мифе – самоуглубленна. Женщины – активно-жертвенна. Миф этот, безусловно, один из многих любовных мифов, бытующих в Сибири, но он – одно из самых прекрасных соцветий дворянской культуры XVIII и XIX веков, до сих пор сохраняющий и свою глубину, и свою привлекательность. Женская любовь цветет в нем особенно ярко: «…и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моего, что Он дал мне знать такова человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнью ­своею ­заплатить…»



Эпилог



В конце этой истории в Березове объявляется еще один странный персонаж: астроном Жозеф-Николя Делиль, специально приехавший из Петербурга производить астрономические наблюдения. Он был важной персоной: академиком, директором академической обсерватории. Оказавшись в захолустном городке на Оби, он не­ожиданно ­услышал французскую речь из уст мальчика лет семи, играющего на улице со стайкой гусей. Спросив у мальчика, кто он таков, и услышав ответ, Делиль буквально ворвался в острог, где увидел Наталью Долгорукую с младенцем в пеленах и остальных княжон. Мужчин к тому времени среди ссыльных уже не осталось: глава фамилии, Алексей Долгорукий, в 1734 году умер своей смертью, Иван же и братья его были погублены ­доносом Тишина.



На протяжении месяца, что француз оставался в Березове, он не переставал опекать милую Наталью, лечил ее по старинным лечебникам отварами трав, развлекал рассказами о Европе и под конец уговорил написать челобитную императрице с нижайшей просьбой позволить ей вернуться с детьми в Москву или Петербург. В письме, отправленном в конце 1739 года Анне Иоанновне, Наталья просила не разлучать ее с ­мужем, если он жив, а если нет – разрешить ей постричься в монахини.



И действительно: в 1741 году Долгоруким разрешили вернуться из ссылки. Однако ни благородный Делиль, ни челобитная, написанная на имя Анны Иоанновны, здесь ни при чем. Просто сменилась власть. На российском троне воцарилась наконец дочь Петра Елизавета.



Первой, в 1739 году, из Березова в Новгород была переведена «порушенная невеста» княжна Екатерина Долгорукая. Однако то было не помилование. Из ссылки она попала в ссылку же: в Воскресенский Горицкий женский монастырь. Почти за два года там она не произнесла ни слова. Настоятельница жаловалась: «Так себя ставит, будто не она здесь в заточении, а мы все вынуждены ей служить!» Елизавета Петровна освободила ее и вернула ей статус фрейлины, теперь уже, кажется, ей ненужный. При дворе в нее влюбился 38-летний красавец генерал-аншеф Александр Романович Брюс. И дело завершилось даже свадьбой. Впрочем, в 1745 году Екатерина Долгорукая умерла. Есть персоны, которым будто и не суждена «счастливая жизнь»…



То же самое можно сказать и о Наталье Долгорукой: десять лет, проведенных в Сибири, и гибель мужа стали для нее своеобразной «прививкой» от светской жизни, которую она вела в юные годы: «За вся благодарю моего Бога, что не попустил меня вкусить сладости мира сего. Что есть радость, я ее не знаю. Отец мой Небесный предвидел во мне, что я поползновенна ко всякому злу, не попустил меня душою погибнуть, всячески меня смирял и все пути мои ко греху пресекал…»



Конечно, ее не оставляло желание принять монашеский постриг, уйти от света совсем, но у нее было два сына. Старшего она подняла и определила по военной части, а младший был душевнобольной, с ним она уехала в Киев, где после его смерти постриглась в монахини во Флоровскую обитель. Великого ума и душевной красоты была княгиня. Когда сын ее Михаил с женою посетили монахиню Нектарию в монастыре, они попросили рассказать для потомков повесть своей любви. Так появились «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой». В монастыре она и скончалась в 1771-м, на 58-м году жизни.



Капитан Дмитрий Овцын, чистосердечно и неожиданно сыгравший роковую роль в судьбе Долгоруких, в 1737 году, выполнив экспедиционное задание (он должен был пройти из Оби в Енисей, картируя побережье Ледовитого океана), на обратном пути в Петербург был арестован в Тобольске, разжалован в матросы и отправлен в экспедицию Беринга. Там он вновь стал лейтенантом, благополучно пережил жестокую зимовку на Командорских островах и вернулся в Петербург. В 1745-м он на Балтийском море командовал яхтой «Транспорт Анна» и судном «Меркуриус». В 1749-м Овцын вновь поучаствовал в экспедиции на Камчатку, за что получил чин капитана II ранга. В общем, жизнь его (1708–1757) сложилась интересно, успешно и была не так уж для того времени коротка.



Побывал в ссылке в Сибири (Пелым) и злой гений всего семейства Долгоруких Эрнст ­Иоганн Бирон, фаворит Анны Иоанновны, низвергнутый в 1740 году гвардией и обвиненный в государственной измене. Но отделался, как и все подлецы, легко: уже через несколько месяцев Елизавета Петровна вернула его из Сибири и «сослала» в Ярославль. Петр III вновь приблизил его ко двору, а Екатерина II даровала ему титул герцога Курляндского и отправила в Митаву, откуда он и явился, что, возможно, послужило к его долголетию. Он дожил до 82 лет.



Эпоха Анны Иоанновны умирала вместе с ним. Подступало новое время: век Ломоносова и Эйлера, Крашенинникова и Палласа. Прекрасный, хоть и краткий, век екатерининского Просвещения.