Без заголовка |
|
Без заголовка |
|
Без заголовка |
|
Без заголовка |
[more=ТЫЦ[
«Шишкин - художник народный. Всю жизнь он изучал русский, преимущественно северный лес, русское дерево, русскую чащу, русскую глушь. Это его царство, и тут он не имеет соперников, он единственный», - писал о Шишкине известный критик В. В. Стасов.
В своем творчестве Шишкин предпочитал ясность, полдень, яркий солнечный свет, лето, полноту жизни – Сосновый бор, Мачтовый лес, в Втской губернии(1872), Рожь (1878) Среди долины ровныя (1883) Лесные дали (1884) и другие.
Однако есть у Шишкина и лесная темная чаща, вызывающая у зрителя некоторый трепет, как если бы он оказался на самом деле один в этом жутковатом для человека месте, Лесная глушь(1872). За эту картину в 1973 И.И.Шишкин получил звание профессора.
Как настоящий лес, этот пейзаж открывается зрителю не сразу. Полный деталей, он рассчитан на долгое рассматривание: вдруг неожиданно замечаешь лисицу и улетающую от нее утку. За иллюзорную выписанность деталей Шишкина как раз часто упрекали. Даже многие художники находили его живопись неживописной, называли его картины раскрашенным рисунком. Тем не менее его картины, при всей их детализации, всегда дают целостный образ. И это образ мира, который Шишкин не может "смазать" произвольными движениями собственной души. В этом смысле он далек от нарождавшегося в 1880-х гг. в русской живописи "пейзажа настроения".
«Быть может, сам этот северный "дремучий лес" менее настраивает душу на лирический порыв, чем море; быть может, бесконечно богатый и разнообразный в своих подробностях, он под тенью своих ветвей так манит к здоровому, спокойному созерцанию его тайн, что личность его созерцателя постепенно исчезает, и только природа леса охватывает всецело художника» (Василий Михеев, критик).
|
Без заголовка |
|
Без заголовка |
|
Без заголовка |
Поцелуйный обряд - невероятная картина Константина Маковского (1839-1915 гг.). Считается величайшим шедевром русской живописи. Находится в Русском музее в Санкт-Петербурге.
Чтобы стало понятно, о чём идёт речь на этой картине, стоит немного углубиться в славянскую историю. В традиции славян древней Руси поцелуйный обряд - это специальный ритуал чествования гостей, знак уважения. Как считают историки, этот обряд появился в России не ранее 17 века. Одни утверждают, что он был заимствован у иностранцев, другие же утверждают, что обряд уходит своими корнями в глубокую старину и имеет языческую основу. Чтобы уважить особых гостей собирался богатый стол. После окончания трапезы выходила жена хозяина со своими дочерьми или девками (служанками). Жена хозяина для обряда надевала свои самые лучшие наряды и преподносила гостям чарку напитка. Прикоснувшись губами к чарке, она давала его гостю. Если гостей было несколько, то хозяйка вновь уходила, переодевалась в другие одежды и выносила другую чарку второму гостю и так далее. После того, как гость принял чарку или кубок и испил из него, он должен был поцеловать жену хозяина в щеку, а также поцеловать дочерей хозяина. Отсюда и пошло название - поцелуйный обряд. При поцелуе хозяйка должна оставаться полностью невозмутима. Если она покраснеет, на её щеках появится румянец, то муж может усомниться в её верности.
Этот удивительный и красивый обряд и изобразил на своей картине великий русский художник Константин Егорович Маковский. Масштабное полотно было написано на сюжет из повести А.К.Толстого "Князь Серебрянный". Размеры картины 330 x 500 см (холст, масло). Написана в 1895 году.
Константин Маковский - Поцелуйный обряд
|
Без заголовка |
|
Без заголовка |
"Запорожцы" (также известна под названием «Запорожцы пишут письмо турецкому султану») — знаменитая картина русского художника Ильи Репина. Огромное панно (2,03×3,58 м) было начато в 1880 и закончено только в 1891 году. Этюды к картине художник писал в кубанской станице Пашковской, Екатеринодаре, в поместье Качановка Черниговской губернии и Кубанской области.
По легенде, письмо было написано в 1676 году кошевым атаманом Иваном Сирко «со всем кошем Запорожским» в ответ на ультиматум султана Османской империи Мехмеда (Мухаммеда) IV.
Мехмед IV
Оригинал письма не сохранился, однако в 1870-х годах екатеринославским этнографом-любителем Я. П. Новицким была найдена копия, сделанная в XVIII веке. Он передал её известному историку Д. И. Яворницкому, который однажды зачитал её, как курьёз, своим гостям, среди которых был, в частности, И. Е. Репин. Художник заинтересовался сюжетом, и в 1880 году начал первую серию этюдов.
Д. И. Яворницкий
После 1880 года Репин занимался неспешной и длительной серией эскизов и подбором моделей. Среди моделей, позировавших Репину для картины, были многие известные личности. В частности, для центральных персонажей художник выбрал историка Дмитрия Яворницкого — писарем, а атаманом Сирко — самого киевского генерал-губернатора Михаила Драгомирова. Для смеющегося казака в белой папахе позировал журналист и писатель Владимир Гиляровский. Первый законченный эскиз маслом появился в 1887 году. Репин подарил его Яворницкому. Позже Яворницкий продал его П. М. Третьякову и сейчас он находится в Третьяковской галерее. Основной (можно сказать, классический) вариант картины был завершён в 1891 году.
В. А.Гиляровский
После первого публичного обозрения художника критиковали за то, что по мнению многих картина была «исторически недостоверной». Тем не менее, судьба полотна сложилась удачно. После шумного успеха на нескольких выставках в России и за рубежом (Чикаго, Будапешт, Мюнхен, Стокгольм) картину в 1892 году купил за 35 тыс. рублей император Александр III. Картина оставалась в царском собрании до 1917 года, а после революции оказалась в собрании Русского музея.
Ещё не завершив основной вариант, Репин в 1889 начал работу над вторым, работу над которым он так и не закончил. Это полотно несколько уступает по размерам первоначальному варианту, и является, так сказать, кулуарным экземпляром. Второй вариант «Запорожцев» художник попытался сделать более «исторически достоверным». Хранится он сейчас в Харьковском художественном музее.
(Википедия)
И вот еще одна прекрасная статья Н. Бубело о картине (правда, в ней есть несостыковка со статьей в Википедии по поводу прототипа "смеющегося казака"):
Ab ovo
, как говорится...
Я, султан, сын Мухаммеда, брат Солнца и Луны, внук и наместник Бога, владелец царств Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властитель над властелинами, необыкновенный рыцарь, никем непобедимый воин, неотступный хранитель гроба Господня, попечитель самого Бога, надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан — повелеваю Вам, запорожским казакам, сдаться мне добровольно безо всякого сопротивления и меня Вашими нападками не заставлять беспокоиться.
Султан турецкий Мухаммед IV.
Запоріжські козаки турецькому султану!
Ти, султан, чорт турецкий, i проклятого чорта брат i товариш, самого Люцеперя секретар. Якiй ти в чорта лицар, коли голою сракою їжака не вб'єш! Чорт висирає, а твоє вiйсько пожирає. Не будеш ти, сукiн ти сину, синiв христiянських пiд собой мати, твойого вiйска ми не боiмось, землею i водою будем биться з тобою, распройоб твою мать.
Вавилоньский ты кухар, Макидоньский колесник, Іерусалимський бравірник, Александрiйський козолуп, Великого и Малого Египту свинар, Армянська свиня, Подолянська злодиюка, Татарський сагайдак, Каменецький кат, і у всего свiту i пiдсвiту блазень, а нашого Бога дурень, самого гаспида онук и нашого хуя крюк. Свиняча морда, кобиляча срака, різницька собака, нехрещений лоб, мать твою в'йоб!
От так тобi запорожцi виcказали, плюгавче. Не будешь ти i свиней христiанских пасти. Тепер кончаємо, бо числа не знаємо i календаря не маємо, мiсяць у небi, рік у князя, а день такий у нас, який i у вас, за це поцілуй в сраку нас!
Пiдписали: Кошовий отаман Іван Сірко зо всiм кошем Запоріжськiм
...А Илья Ефимович Репин (кстати, почти наш земляк — уроженец Харьковской губернии) писал свое полотно более десяти лет — с 1880 по 1891. Началось все с серии этюдов в 1880. После этого была неспешная серия эскизов и подбора моделей. Первый законченный эскиз маслом появился в 1887. Репин подарил его Д.И.Яворницкому. Позже Яворницкий продал его Третьякову, и сейчас он висит в Третьяковке:
Запорожцы пишут письмо Турецкому султану. Эскиз
И.Е.Репин по ходу работы над холстом неоднократно откладывал в сторону кисти с маслом, и приезжал к нам, на Днепропетровщину (pardonnez-moi, как это ни больно для кого-то звучит — Екатеринославщину), где встречался с Яворницким и другими нашими известными, и не очень, земляками, и делал зарисовки, эскизы, этюды...
Многих персонажей известной картины художник увидел именно здесь, хотя кое-кого нашел и в Петербурге — был такой грех! И вот, интересно все-таки узнать, кто же на самом деле изображен на полотне?
Например, один из весьма колоритных персонажей срисован с художника Ивана Францевича Ционглинского, преподавателя рисовальной школы Императорского Общества поощрения художеств, активного участника питерского творческого объединения "Мир искусства". Точнее, он был Яном Францевичем, т.к. родился в Варшаве, и по национальности, оказывается, был поляком, однако, все-таки составил компанию запорожцам.
А вот, скажем, красавчик с благородными чертами лица и вполне интеллигентной усмешкой — не кто иной, как внучатый племянник известного русского композитора М.И.Глинки. А нашел Репин молодого человека в Петербурге — в те времена он (разумеется, Глинка) был камер-пажем.
Высокий казарлюга с повязкой на голове — это одесский художник Николай Дмитриевич Кузнецов. Шутник, силач, академик Академии художеств, профессор, руководитель класса батальной живописи в Академии. Кузнецов водил дружбу со всей Одессой, был учредителем Товарищества южнорусских художников в Одессе и Одесского литературно-артистического общества. Кстати, пусть вас не вводит в заблуждение его одесское происхождение и русская фамилия — по национальности он был греком.
Беззубый сморщеный дедок с люлькой был зарисован Репиным со случайного попутчика на пристани города Александровска (нынче Запорожье). Имени его история не сохранила, но его образ запечатлен художником на долгие годы существования картины.
Типичный бурсак, подстриженный под макитру, и не успевший еще отрастить усов — художник Порфирий Демьянович Мартынович. Обучался в Академии художеств, владел, кстати, филигранной графикой, но из-за болезни в 25 лет был вынужден оставить живопись. Однако, самое интересное то, что Репин его в глаза никогда в жизни не видел. А персонажа "Запорожцев" он писал не с живого Мартыновича, а с гипсовой маски, снятой с лица молодого художника. И еще более забавно то, что бедняга, когда с него (живого!) снимали маску, усмехнулся, и усмешка так и осталась на маске. Так ее Репин и срисовал.
А для этого хмурого типа с сумеречным взором позировал ни кто иной, как Василий Васильевич Тарновский, украинский коллекционр и меценат, владелец известного имения Качановка. Был, кстати, по совместительству предводителем дворянства Борзнянского и Нежинского уездов Черниговской губернии. В Качановке Репин срисовывал казачью амуницию (а заодно — и самого Василия Васильевича), которой у Тарновского было — завались: его коллекция древностей козацкой эпохи стала основой коллекции Черниговского Исторического Музея.
На картину попал не только В.В.Тарновский, но и его кучер, Никишка. Здесь он являет собой образ казака Голоты. Репин, будучи восхищен Никишкиными щербатостью, одноглазостью, нетрезвостью и смешливостью, успел его зарисовать, когда они вместе с Тарновским переправлялись через Днепр на пароме.
Ну, а вот и сам атаман — тогдашний кошевой Сечи, Иван Дмитриевич Сирко — одна из центральных фигур картины. Художник долго искал для него походящий образ, остановившись, в конце концов, на генерале Михаиле Ивановиче Драгомирове, тогдашнем командующем войсками Киевского военного округа, впоследствии — киевском генерал-губернаторе. Герой русско-турецкой войны, шутник, весельчак и балагур, М.И.Драгомиров был необыкновенно популярен среди киевлян. О нем ходили легенды, самая известная из которых — классическая история с телеграммой, посланной самолично императору Александру: "Третий день пьем здоровье Вашего Величества". В общем, генерал, как и И.Д.Сирко, тоже имел опыт оригинального эпистолярного жанра, что, возможно, и подтолкнуло Репина к тому, чтобы именно его выбрать центровой моделью.
А вот персонаж, изображающий татарина, рисовался, действительно, со студента-татарина. Но, прошу обратить внимание, не все черты лица у него татарские. Прекрасные белые зубы были "позаимствованы" художником (sic) с черепа козака-запорожца, найденного на раскопках возле Сечи. В общем, хороши были наши предки — пальца им в рот не клади!
Для толстяка, который должен был изображать еще одного хрестоматийного персонажа — Тараса Бульбу — прототипом оказался профессор Петербургской консерватории Александр Иванович Рубец. Несмотря на то, что Александр Иванович жил и работал в Питере, родом он был из Стародуба, являлся потомком польского шляхетского рода. Рубец был талантливым музыкантом и педагогом, прекрасно играл на многих инструментах, включая фортепиано и бандуру. Через его руки прошло более десяти тысяч воспитанников, а его огромное собрание русских, украинских и белорусских народных песен (около шести тысяч!) еще ждет своей публикации — если бы, конечно, его удалось разыскать...
Из-за Рубца-Бульбы уныло выглядывает худой, высокий длинноусый казак. Ба! Да это ведь еще один музыкант. И кто! Солист Мариинского театра, Федор Игнатьевич Стравинский. Кстати, отец известного композитора Игоря Стравинского. Между прочим, Ф.И.Стравинский был еще и неплохим художником, и в свое время долго колебался — куда поступать: в консерваторию, или в Академию художеств. Любовь к музыке победила, но и во всяких художествах Федор Игнатьевич был замечен — даже в "Запорожцах".
Ну, а владелец этой обширной лысины и трехэтажного затылка — не кто иной, как Георгий Петрович Алексеев. Личность, надо сказать, уникальная. Предводитель дворянства Екатеринославской губернии, Обер-гофмейстер двора его Величества, кавалер почти всех российских орденов, почетный гражданин города Екатеринослава, страстный нумизмат, автор научных трудов по русской нумизматике. Весьма анекдотична история, о том, как он позировал Репину. Тот, увидев его уникальные затылок и лысину, загорелся желанием запечатлеть их на картине. Однако Алексеев с негодованием отверг предложение художника позировать ему в столь неприглядной позиции. Здесь на помощь Репину пришел Яворницкий. Пригласив Алексеева посмотреть свою коллекцию монет, он втихаря посадил художника сзади, и пока доверчивый нумизмат любовался коллекцией, проворная рука мастера изобразила его в нужном ракурсе. Георгий Петрович, узнав себя уже в Третьяковке, был очень обижен на обоих, но делать было нечего...
Полуголый запорожский вояка (заодно и картежник) — это приятель Репина и Яворницкого, наш земляк, педагог народной школы, Константин Дмитриевич Белоновский. Впрочем, картежником он был лишь по сюжету картины, а вовсе не в жизни. Кстати, именно потому, что сей персонаж должен являть собой образ не только воина, но и любителя азартных игр, он изображен с голым торсом — при серьезной игре казаки снимали рубашки, чтобы не прятали карты за пазуху и в рукава.
Ну и, наконец, еще один центральный персонаж картины: писарь, он же Дмитрий Иванович Яворницкий, собственной персоной. Ну, не мог Репин не изобразить на картине нашего славного земляка! Ведь именно Яворницкий являлся главным вдохновителем и консультантом художника. Именно с экспонатов собрания Яворницкого Репин срисовал большую часть амуниции, оружия и прочей казацкой атрибутики. И, как уже было сказано, первый законченный эскиз картины Илья Ефимович подарил именно Дмитрию Ивановичу. Между прочим, усмешку, которая запечатлена на картине, Репину удалось выдавить из Яворницкого не сразу. Когда Яворницкий приехал в мастерскую художника позировать, он был весьма хмур. Но у Репина кстати нашелся журнал с карикатурами, который он подсунул Яворницкому. Тот, просмотрев несколько страниц, заулыбался, и в таком виде попал в окончательный вариант картины.
К сожалению, пока что мне не удалось опознать всех персонажей, изображенных на картине. А ведь известно, что Репину позировали для нее и Гиляровский, и Мясоедов, и Мамин-Сибиряк, а может, и еще кто-либо из известных людей. Попали они в окончательный вариант картины, или нет — это вопрос, который еще ждет своего ответа. Кто его даст, и даст ли его кто-нибудь — время покажет...
Мало кто знает, что эта картина имеет два варианта. Основной, можно сказать, классический вариант был завершен, как уже было сказано, в 1891 году. Но, еще не закончив первый вариант, Репин в 1889 начал работу над вторым, который закончил, по одним данным в 1893, по другим — в 1896 году. Точнее говоря, эту работу он не закончил, а прекратил, вторая версия картины так и осталась незаконченой.
Хранится она нынче в Харьковском художественном музее, куда попала в 1935 из Харьковского исторического музея, которому, в свою очередь, в 1932 она была презентована Третьяковкой. Это полотно несколько уступает по размерам первоначальному варианту, и является, так сказать, кулуарным экземпляром. Харьковчане, конечно, гордятся "своими" «Запорожцами», но по-моему, клон все-таки проигрывает исходнику.
Хотя, надо сказать, основная версия картины со стороны многих явилась предметом весьма острой критики. Репина критиковали за "историческую недостоверность" картины: в основном досталось хлопчику, набивающего люльки запорожцам, которого Илья Ефимович поместил в левом нижнем углу картины (кстати, писал он его со своего малолетнего сына Юрия), а еще автор получил по первое число за "белую свитку", развернувшуюся спиной к зрителям и занявшую всю правую часть картины. Хлопчика художник убрал, кинув на его место какой-то пестрый кунтуш (вот так: пожертвовал сыном ради исторической достоверности!). Что же касается "белой свитки" — таковая осталась на своем месте как немой памятник упрямству автора.
Второй вариант «Запорожцев» автор, похоже, попытался сделать более "исторически достоверным", но явно оказался неудовлетворен результатом, и бросил на полпути.
Ну, а судьба основного варианта картины сложилась счастливо. После шумного успеха на нескольких выставках в России и за рубежом (Чикаго, Будапешт, Мюнхен, Стокгольм) картину в 1892 году купил сам государь — император Александр III. Художник был счастлив! Еще бы! Ведь августейшая особа выложила за нее ни много, ни мало, как 35 000 полновесных царских рубликов. По непроверенным сведениям, при совершении этой сделки протекцию Илье Ефимовичу составил не кто иной, как Михаил Иванович Драгомиров (что, в общем-то, не удивительно, учитывая откровенные украинофильские настроения генерал-губернатора). Картина оставалась в царском собрании до 1917, а затем, после пары революций и реквизиций она оказалась в собрании питерского Русского музея, где и находится по сей день.
ab ovo.
С чего же все началось? Для начала был найден исторический документ. Точнее, найден был, разумеется, не сам документ, а его копия, сделанная в 18 в. Она попала в руки нашего известного земляка, этнографа Якова Павловича Новицкого, от некоего безвестного любителя украинской старины. Новицкий по-приятельски передал найденную копию своему другу Яворницкому, а тот как-то раз зачитал ее, как курьез, своим гостям, среди которых был, в частности, И.Е.Репин. Ну, а дальше вдохновение художника и горячее соучастие Д.И.Яворницкого сделали свое благое дело.
Однако, сам знаменитый ответ вряд ли когда-либо покидал пределы Сечи в составе дипломатической почты, и уж тем более вряд ли попадал в руки турецкого султана. Скорее всего, казаки, потешившись вволю, и сублимировав, так сказать, свое творчество в оригинальном эпистолярно-дипломатическом жанре, оставили это письмо в архиве вместе с остальными бумагами. А свои ответы они предпочитали давать не пером, а таки саблей и мушкетом.
|
Без заголовка |
Ах, незадача: и красива, и богата, и фамилия у всей Москвы на слуху, а вот не заладилось с мужиками! При том что нрава мягкого, не капризного, и сердце имела нежное, и помыслы не коварные, по странному совпадению мужчины, коих она отличала от прочих, необъяснимою злою волею от нее отлучены бывали. Одних смерть забирала, другим выпадали страдания великие... Федосья Прокопьевна и сейчас известна многим россиянам. Спроси кого о боярыне Морозовой, ответит: ну как же! Художник Суриков картину нарисовал: зима, мороз, женщину везут в санях, у нее рука поднята — вроде проклинает кого-то. А что за история с ней приключилась — кто ж упомнит? Симпатичная, между прочим, женщина!
А история, надо сказать, связана с ней удивительная. Боярыню, в родстве с царской семьей состоящую, по указке государя Алексея Михайловича подвергли унижению — бросили в холопские дровни, влекомые жалкой клячей, и на смех голодранцам повезли по заснеженной Москве. Это ее-то, которая обычно ездила в дорогой карете, украшенной мозаикой и серебром, с дюжиной впряженных лошадей, в сопровождении ста (иногда и двухсот) слуг, готовых постоять за честь хозяйки. Дома челядь была еще многочисленнее — до трехсот душ, а кроме того, “крестьян было 8000, имения в дому тысяч на двести”.
Происходила Федосья Прокопьевна из знатного рода Соковниных. Семнадцати годков ее выдали замуж за вдовца Глеба Ивановича Морозова, 50 лет. Брат его Борис Морозов способствовал возведению на престол Алексея Михайловича, а до того состоял при нем “дядькой, пестуном и кормильцем”, “вторым отцом” и главным советчиком, превратясь со временем в главу правительства. Сам же Глеб, снискавший доверие московских владык, когда Алексей Михайлович женился на Марье Милославской, был зван в сберегатели царской спальни, дабы никто не мешал новобрачным в их сладостном уединении.
Но и с молодой своей супружницей Глеб Иванович не мешкал, в положенный срок родился у них сын Иван. Жизнь в хоромах текла размеренно, дремотно, в необременительных мелких заботах — крупные Федосью Прокопьевну не касались: прирастание имущества вотчинами и людишками, жалованными государем, пополнение ларцов драгоценностями шло как бы попутно, тщанием и разумением мужа, верностью любезного царю.
И вдруг запретное чувство пробудило боярыню — она увидела патриарха Никона. Степенный, осанистый, неторопливый в речах, он даже в беседах с царем держал себя независимо, не боялся быть дерзким, защищая теснимых и обиженных, и гневным, если Алексей Михайлович не соглашался, например, выделить толику своей казны, чтобы накормить голодающих нищих. Всесильных бояр, особенно вредных характером, обличал в скупости и скудоумии столь доказательно и обидно, что потом они долго не появлялись при дворе, сказываясь больными.
Царю это нравилось: Никон осаживал чванливую знать, требуя “нас послушати во всем, яко начальника и пастыря”. И Федосью Прокопьевну тоже пленило. Вот, думала она, был, рассказывают, босоножка Никитка, крестьянский сын, изгнанный из семьи мачехой. Божьим промыслом в монастырь приведенный, дабы постиг там ученую премудрость и тайны сокровенные. А теперь-то — каков! По царскому повелению возведены для него в Кремле просторные палаты, подарены ему кареты для пышных выездов... Ступит на крыльцо — ему ковер с двуглавым орлом под ноги, шагнет — с обеих сторон под локотки поддерживают, поскольку саккос его (верхнее облачение), шитый золотом, жемчугом и бесценными камнями, более двух пудов весит...
Наверное, и впрямь крепкий фигурой, румянощекий Никон, из безлапотного детства вознесшийся в патриархи, поразил воображение Федосьи Прокопьевны, для такого возвышения нужны были качества действительно незаурядные. Разглядела ли она в нем мужчину, достойного преклонения? Мужчину желанного? Того, которому стоит только позвать, поманить, и — пропади все пропадом?! Позднейшие бытописатели, основываясь на косвенных фактах, утверждать подобное остереглись, ограничились замечанием: дескать, одно время ей думалось, что она нашла свой идеал. Но вот вопрос: ведал ли о том сам Никон? Заранее можно предугадать: если и ведал, если она и открылась ему, встретясь при дворе Алексея Михайловича, то вряд ли рискнул бы ответной взаимностью, — добравшись до вершины церковной власти, не мог Никон отвлекаться на суетное.
Предполагать так позволяют дальнейшее развитие событий и неоспоримая истина, что женщины никогда не прощают мужчинам оскорбительного пренебрежения.
Вообще все, что относится к личной жизни боярыни Морозовой, лишено четких очертаний. Или — почти все. Точно установлено: муж ее Глеб Иванович скончался в 1662 году, оставив 30-летней вдове солидное состояние. Неформальную опеку над нею вскоре взял брат усопшего — Борис Иванович. Несмотря на занятость, на перегруженность поручениями царя, он исхитрялся-таки (“С радостью!” — подчеркивают историки) долгие часы проводить с невесткой. Писал ей: “Прииди, друг мой духовный, пойди, радость моя душевная!” И добавляют еще историки: очень любил Борис Иванович затяжные беседы с Федосьей Прокопьевной и признавался потом: “Насладился я паче меда и сота словес твоих душевнополезных”.
Весьма вероятно, хотя... Разумнейший, по отзывам, из людей той поры, окруживший себя в служении престолу толковыми сподвижниками, отягощенными практическим опытом и книжными знаниями, какие необычные откровения жаждал он услышать в беседах с красавицей боярыней, всю жизнь, по сути, проведшей в затворничестве: сначала, по обычаю, в родительском терему, затем — в мужнином доме под бдительной охраной? В этот крошечный мир ее не вторгались глубокие мысли, не рождал он и смелых суждений. Так что же манило к ней Бориса Ивановича? И почему вопреки правилам не к ней, в переполненное холопами жилище, наведывался, а звал в свое, уединенное?
Кто ответит?
А тут еще загадка — протопоп Аввакум, давний знакомый семьи Соковниных, бывший, кажется, их духовником. Судьба его складывалась несчастливо: отец-священник “прилежаще пития хмельного”, однако ж вывел и сына в церковнослужители. Да вот беда — куда бы Аввакума ни назначали, прихожане изгоняли его, предварительно намяв попу бока. За острый язык, за неукротимость в укоризнах, что ведут себя неправедно, погрязли в грехах. За обещание жестоких кар небесных... Уж так он досаждал пастве бесчисленными придирками, бесконечными епитимьями, что не выдерживали православные и, помолясь, наваливались скопом на долгогривого, дрекольем побуждая к бегству.
И прибился Аввакум к Никону, тогда еще не патриарху, сдружился с ним. Но и года не минуло после того, как возвысился Никон, обрушился на него протопоп с обвинениями: мол, сей еретик изничтожает подлинную веру! Заставляет исправлять богослужебные книги на греческий манер, и теперь в них вместо привычного “Исус” пишется “Иисус”, в канонической строке “рожденна, а не сотворенна” исчезла меж словами буква “а”. Или вот: указывается, что отныне не дважды, а трижды нужно петь “аллилуйя”. И креститься не двумя — тремя перстами... В целом же ревнители древнего благочестия, коих он, Аввакум, представлял, насчитали в новых книгах 24 очень важных, по их мнению, отличия и принять изменения и поправки отказались. Так в русской церкви обозначился раскол.
Увы, Федосья Прокопьевна к нему примкнула. Может, по искреннему убеждению. Может, потому, что красноречив был Аввакум, наделенный талантом неугомонного критика. А может, и потому, что дело касалось Никона, впавшего, по словам Аввакума, в высокомерие и стяжательство. Это, кстати, позже и подтвердилось: на землях, принадлежавших патриарху, было до 120 000 крестьянских дворов, множество богатейших монастырей, приносящих ему немалый доход. Народ же и низшее духовенство чтили в пастырях церкви смирение и суровую простоту подвижнической жизни. Ну как тут было не возмутиться боярыне, не забывшей невнимательности “идеала”? Как не воспользоваться возможностью мщения?
Впрочем, последнее — догадки. Как и то, что между Федосьей Морозовой, здоровой и привлекательной женщиной, и Аввакумом Петровичем возникло нечто большее, нежели просто приятельство. При дворе их сближение понимающе объясняли отсутствием мужниной ласки, из-за чего вдовья душа — в непрестанной тоске и отзывчива до крайности. Аввакум же никогда, нигде и ни в чем не признавался, того только не скрывал, что, “не выходя, жил во дворе у света своей Федосьи Прокопьевны” и обличал перед ней новшества Никона как еретические, отчего она “зело о том возревновала”. “Бывало, — писал он из ссылки, — сижу с нею и книгу чту, а она прядет и слушает”. Разве не семейная картинка?
А какими письмами они обменивались? Отправленный в края далекие, он многим слал весточки о себе, духовным дочерям в том числе, но только Федосью Прокопьевну называл “свет мой”, “друг мой сердечный”, “ластовица моя сладкоглаголивая”, “маслинка”, “голубка”, “ангелам собеседница”... С женой — Настасьей Марковной — до подобных нежностей не снисходил: “Простая баба, право!” И волновался над листком бумаги, попрекая Морозову: “А ты говоришь иную суторщину (нелепость.): “Взойду ль, де, я тебе на ум — отъ когда? Больно, де, ты меня забыл”... Разве, — реку, — сама забываешь меня?”
Имелись ли основания для подозрений? Разлучась с Аввакумом, боярыня раскрыла свой дом для нищих, странников, юродивых и бродяг, шила им рубахи из суровья, выкупала с правежа приговоренных к публичной казни за неуплату долгов. Вечерами бродила по богадельням и темницам, раздавая там одежду, милостыню и еду. И тем не менее с одним из юродивых — Федором — сошлась. Не Аввакум ли, сам того не желая, подтолкнул ее к этому, сообщив, что в молодости Федор “многими борьбами блудными” отличался? Совращение свое боярыня не утаивала, отписав протопопу: “...смутил один человек, его же имя сами ведаете”. “Я веть знаю, что меж вами с Федором зделалось, — отвечал Аввакум. — Делала по своему хотению... Да Пресвятая богородица союз тот злый расторгла и разлучила вас окаянных... поганую вашу любовь разорвала. Глупая, безумная, безобразная! Выколи глазища свои. Зделай шапку, чтоб и рожу ту всю закрыла...”
Она оправдывалась: Федор — “лукавый муж, всяких бесовских козней наполнен”. Аввакум советовал: впредь “окаянной плоти есть не давай. Да переставай и медок (т.е. вино. — В. С.) попивать”!
|
Без заголовка |
|
Без заголовка |
В каком лесу взошли гвоздики эти,
Что так великолепны и свежи
В руках моей прекрасной госпожи?
Откуда аромат такой в букете?
Лоренцо Медичи
Каждый человек, проживший на Земле какое-то время, хранит в сердце свою собственную историю любви. Для кого-то это история лебединой верности, а для кого-то - разбитых розовых очков, для кого-то - встретившихся, наконец, половинок, для кого-то - удачно реализованных амбиций, для одних - обретенной навек мирной гавани, для других – битвы, не прекращавшейся всю жизнь. Каждая история – это капля, содержащая в себе частицу океана, каждая в чем-то уникальна, а в чем-то неотвратимо повторяет все другие истории. Миллиарды и миллиарды таких историй хранит в себя земля – ведь большинство из них уходит в могилу вместе с владельцами.
|
Без заголовка |
Это статья молодой талантливой лирушницы под ником 
богомолка, сотрудницы Муромского историко-художественного музея. Называется статья "Шедевр и трагедия или история одной картины" и посвящена гениальной картине Карла Брюллова "Последний день Помпеи".
Мне статья очень понравилась, я ее цитировала, но цитаты читаются редко, и с разрешения автора я помещаю ее целиком в этом посте, немного приукрасив репродукциями картины и музыкальным сопровождением.
Прочтите ее, уверяю, не пожалеете...
Эдвин Мартин - Вивальди Tosco Fantasy
Проходя по залам Муромской галереи, гости Мурома часто замирают в изумлении, у одного невзрачного на первый взгляд экспоната. Это простой черно – белый рисунок в обычной рамке за стеклом. Казалось бы, чем он так привлекает посетителей музея? Однако всмотревшись в его поблекшие черточки, трудно сдержать невольный вздох восхищения. На желтоватой бумаге экспоната изображен знакомый многим с детства сюжет известнейшей картины. Перед гостями эскиз Карла Брюллова к его знаменитому полотну «Последний день Помпеи» - одна из ярчайших жемчужен Муромской галереи!
Редкий музей может похвастаться подобным приобретением в своей коллекции. Порой этот эскиз заставляет удивиться даже гостей из Москвы и Петербурга. А завораживает их не только уникальность старого рисунка, но и притяжение трагического сюжета, переданное гением художника.
И действительно, этот небольшой пожелтевший листок рассказывает зрителям не только о страшной катастрофе древности, но и том, как создавалось величайшее полотно русской живописи.
НАКАНУНЕ ТРАГЕДИИ.
Талантливая кисть Брюллова раскрыла перед нами одну из картин ужасной трагедии Древнего мира. За два роковых дня, 24 и 25 августа 79 года н.э., прекратили свое существование сразу несколько римских городов — Помпей, Геркуланума, Стабии и Октавианума. И виною этого стало пробуждение вулкана Везувий, у подножья которого расположились эти поселения.
|
Без заголовка |
«Тройка». Ученики-мастеровые
везут воду (1866)
|
Без заголовка |
"Главная Команда" Артура Джона Элсли 1903 год
Карл Витковский 1900 год
|
Без заголовка |
кликабельно
|
Без заголовка |
Серия сообщений "Картины":
Часть 1 - Портрет Леди Агней
Часть 2 - Картина "Назойливый господин" Berthold Woltze (German, 1829-1896)
Часть 3 - Картина Эдмунда Блэр-Лейтона "Разрыв"
Часть 4 - По следам картины Ренуара "Евгений Мурер"
Часть 5 - "Евгений Мурер" (продолжение)
|
Без заголовка |
Серия сообщений "Картины":
Часть 1 - Портрет Леди Агней
Часть 2 - Картина "Назойливый господин" Berthold Woltze (German, 1829-1896)
Часть 3 - Картина Эдмунда Блэр-Лейтона "Разрыв"
Часть 4 - По следам картины Ренуара "Евгений Мурер"
Часть 5 - "Евгений Мурер" (продолжение)
|
Без заголовка |
Серия сообщений "Картины":
Часть 1 - Портрет Леди Агней
Часть 2 - Картина "Назойливый господин" Berthold Woltze (German, 1829-1896)
Часть 3 - Картина Эдмунда Блэр-Лейтона "Разрыв"
Часть 4 - По следам картины Ренуара "Евгений Мурер"
Часть 5 - "Евгений Мурер" (продолжение)
|
Без заголовка |
Серия сообщений "Картины":
Часть 1 - Портрет Леди Агней
Часть 2 - Картина "Назойливый господин" Berthold Woltze (German, 1829-1896)
Часть 3 - Картина Эдмунда Блэр-Лейтона "Разрыв"
Часть 4 - По следам картины Ренуара "Евгений Мурер"
Часть 5 - "Евгений Мурер" (продолжение)
|
