Дорогая моя,

 

     Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал твоё светлое лицо, его безупречные черты и изгибы; игривую улыбку, с помощью которой ты завлекаешь мужчин в свои коварные сети; твой танцующий лёгкий и изящный стан; твои мягкие, насыщенные теплом руки; твои глубокие, словно озёра, в которых не видишь дна, лазурные глаза; твои лоснящиеся, мягкие волосы. Даже сейчас, когда я вывожу эти строки, ты вся передо мной в своём блеске лучезарной красоты, который настолько ярок, что глаза невольно начинают слезиться. Мой идеал, моя Мекка, мой культ. Без всяких раздумий я принёс бы себя в жертву по первому же твоему мимолётному желанию; только из твоей прихоти, я готов преподнести тебе на золотом блюдце, обрамлённом драгоценными камнями, любую часть самого себя, только выбирай осторожно, взять сердце - было бы слишком пошло, печень моя обладает дурным вкусом, ровно как и кровь, горькая и желчная, душу я сам боюсь с трудом найду в недрах своего естества, поэтому бери мои пальцы, ведь они – самое ценное, что у меня есть, с их помощью я пишу. К тому же, я чаще многих других обмываю водой свои руки.

Моя нежность, я вспоминаю тебя, танцующей в тени абрикосового дерева. Посреди летнего невыносимого зноя ты глубоко дышала, не замечая меня столь ничтожного и покинутого, не замечая никого. Где-то неподалёку лаяла собака, в пяти шагах от нас резвились дети, собирали сочные плоды и тут же засовывали их в рот. Сладость наполнила воздух. Я вижу два белых цветка, один – в твоих волосах, другой – в твоих длинных тонких пальцах. Ты устала, у тебя заболели стопы. Грациозной, гордой птицей ты опустилась на землю. Я передал тебе бутылку вина, ты случайно коснулась кожей моей сигареты. И мне стало страшно, хоть я и не показал виду. День быстро прошёл, наступил вечер. Ты преобразилась совместно с изменением погоды. Похолодало, теперь и ты холодна, а я не знаю, наступит ли новое утро.

Париж тонет в похоти и хаосе, людские толпы заполнили улицы, превратившись в неделимое вещество из пота, грязных конечностей и базарной ругани. Наши пастыри гремят словами, словно гром, мощный и беспощадный, рвущий пространство своими возгласами. Они вещают очень убедительно, похоже, что эти гиганты, каждый по двенадцать футов роста, ничуть не сомневаются в своих словах. Эта уверенность наполняет людей восторгом, а мне внушает страх. Что-то надвигается, страница будет перевёрнута, на смену старым богам придут новые исполины, которых мы будем бояться и почитать, титаны восстанут из глубин мрака и будут нести народу величайшее счастье или несметные горести. Скоро начнётся гроза, я чувствую разряженный воздух, значит скоро хлынет, неудержимая стихия ударит по земле, и я готов пуститься в эту пляску тантоса со всем остервенением и яростью. Но знала бы ты, о, моя единственная радость здесь, в мирском царстве, как тяжело мне ждать этой вспышки. Целыми днями я думаю только о тебе. Меня разъедает сплин и приступы тошноты. С самого утра, покуда мои собратья носятся по городу, как лисы или стервятники, исполняя приказы наших вождей, я шатаюсь по Парижу, как немое приведение, не видя никого, не обеспокоенный ничем, кроме как мыслями о тебе. Я захожу в дрянные кафешки  и пью дешёвое вино. От приступа к приступу я сижу в заведениях и слушаю, что говорят окружающие. Они безумны, больны ещё хуже, чем я предполагал.

Услада моей памяти, моя надежда на спасение, я жду, когда ты ярким лучом света разделишь темноту, проникнув в самые тёмные углы моей души, что давным давно покрылись пылью и истекли лимфой. Приди на мой зов, услышь мои просьбы и увещевания, вытяни меня из этого омута порока и нескончаемой тоски. Я хочу, чтобы ты ласкала мои виски своими пальцами, только подобное избавит меня от головных болей. Я хочу смотреть в твои глаза, видеть твою улыбку, касаться твоей кожи. Каждое письмо должно быть прочитано. Так пусть это достигнет своего адресата и прекратит мои страдания.

 

 

Обожающий

Твой Огюст.