Скоро одиночество покажет лицо
Снимет свою маску и не станет стучать
Скорбь покроет лица и по мокрым щекам
Будут растекаться только кляксы и грязь



Джерри лежал на полу. В комнате было холодно, он сжался калачиком, пытаясь сохранить тепло внутри своего дрожащего тела. Через узкое оконце лились в помещение скудные потоки бледного, слабого света. На улице третий день шёл дождь. Вода попадала на безразличные лица людей, стекала каплями по стенам домов, заполняла собой всё свободное пространство. Дождь сбивал галлоны застывшей пыли и нёс нечистоты бесконечными ручейками и потоками по улицам и аллеям города, заставляя горожан поторапливаться на пути домой. Свинцовое небо перекрыло путь солнечным лучам и поступлениям кислорода. Люди начинали потихоньку задыхаться, а местами, на улицах стояла невыносимая вонь, потому что мусор не убирали уже в течение двух суток. Джерри тошнило, и он не мог более ни о чём думать, кроме того, как ему удержать жгучую, кипящую массу желудочного сока, то и дело подступавшую к горлу. Вся его одежда насквозь пропиталась потом. Джерри боялся закрыть глаза, он боялся, что отключится и не сможет управлять своим телом. Всю ночь он провел, корчась на полу так и не заснув. Джерри не знал настоящей причины своего скверного самочувствия. Скоре всего, он просто пережил пищевое отравление, или, может быть, это из-за того, что завтра понедельник, и ему cнова придётся принимать лекарства? Свет медленно заполнял комнату. Он слабо простонал и попытался расслабить мышцы живота. Приступ утихал. Капли пота щипали глаза. Наступало утро.



Джерри жил в небольшой двухкомнатной квартире старого невысокого дома из белого кирпича. В квартире был балкон, который выходил прямо на улицу. Джерри часто подолгу курил там, ему нравилось смотреть на небо. Он любил наблюдать за вяло текущими облаками, небо для него являлось символом стабильности. По сути своей, люди на улицах под окнами Джерри изо дня в день существовали словно те же облака, они тоже двигались медленно и плавно, словно полевые цветы, пробивавшиеся сквозь слои чернозёма. Джерри обходился самым минимумом мебели, редко убирался, хотя и следил за тем, чтобы оконные стёкла всегда были чистыми. В квартире он жил один: у него не было близких людей, а сдавать свободную комнату он не хотел, его раздражали «лишние» люди. По уровню восприятия, Джерри более всего походил на тонкий прибор, вроде тех, которые часто используются в физике – Джерри будто бы был центральной точкой вселенной, ощущавшей все малейшие колебания окружающей его материи. Прибор работает, впитывает и впитывает в себя информацию, но вот, малейшее прикосновение и он уже лежит сломанным у ваших ног.
В детстве Джерри был крепким, белокурым мальчишкой и ничем не отличался от других детей. Единственным пунктиком Джерри были его сновидения. Ему часто снились кошмары, он кричал по ночам, а его родители никак не могли от этого избавится. За годы его проблемы только усилились. Мальчик вырос. Из-за бессонницы, нервного и физического истощения, Джерри исхудал, под его глазами образовались фиолетовые впадины, лицо покрылось щетиной, да и вообще бы в соревновании на лучший ходячий труп, Джерри занял бы первое место. Он привык носить на себе безразмерные фланелевые рубашки, тонкие дешёвые футболки, джинсы, старые кеды, выгоревшие кепки, что, в общем-то, не имело для него никакого значения. Джерри нигде не работал и жил на пособие, к тому же, иногда деньги присылали его родители. С самого детства Джерри принимал таблетки, чтобы, по словам врачей, хоть как-нибудь контролировать свою впечатлительность, впрочем, он так и не перестал шугаться других людей. Джерри не думал, что одиночество – безумно занятная вещь, которая, в конечном счёте, сделает его счастливее, но ещё меньше он хотел что-либо делить с окружающими. Целыми днями его пожирала апатия. Он не мог найти радости в повседневных вещах, любые действия казались ему бессмысленными, как будто бы он родился уже глубоко уставшим. Люди вокруг него пытались продраться наверх, каждый к своему ПЕРСОНАЛЬНОМУ счастью, а Джерри просто не хотел участвовать в этой гонке. Персональный дом, персональная машина, персональная жена, персональная жизнь, красная линия, граница между личностным и общественным, пороком и добродетелью, страхом и жестокостью, ведь то, что по одну сторону черты являлось ложью, на другой стороне вполне могло стать истиной. Вот он источник разделения разума на личное и общественное, который мешает людям думать открыто, размашисто, искренно, в конце концов. Инстинкты самосохранения и привычка к накоплению материальных благ делают из человека хищника. «Мой дом – моя крепость», ну а за дверью – дикие джунгли, полные таких же плотоядных монстров, мечтающих урвать надлежащий кусок. А ведь именно они, по мнению Джерри, и достигали всех реальных, ПЕРСОНАЛЬНЫХ благ цивилизации. «Победителям слава, а проигравшим забвение.» Ничего не меняется, разве что ненависть теперь глаголет на языке корпоративной этики.
Иногда, Джерри казалось, что всё вокруг ненатуральное, ненастоящее, что кто-то просто его разыгрывает, хочет посмотреть его реакцию, и вот-вот из-за угла выпрыгнет оператор с ведущим и всей прочей сворой, и закричит, что всё это шутка, недоразумение, а самого Джерри покажут по телевизору в реалити-шоу с закадровым смехом. Ему чудилось, что на улице на него косятся прохожие, наблюдают за ним, что все они заодно и знают о нём что-то больше, чего не знает он сам. Джерри всегда раздражало чужое внимание, эмоции накапливались в его мыслях, желаниях, страхах. Он чувствовал вокруг себя тьму, где он был совсем один, а в его груди билось такое же тёмное сердце.


Понедельник. Джерри надел джемпер, умылся и, не смотря в зеркало, вышел на улицу. Приступы рвоты уже почти прекратились, и Джерри закурил свою первую утреннюю сигарету, надеясь, что он ему не сильно навредит. Дождь и не думал прекращаться.
Понедельник, день, когда он ходит за своими маленькими друзьями - таблетками. Он пил их раз в две недели и ни за что не должен был попустить нужную дозу. Путь был неблизкий, надо было пройти несколько улиц. Он шёл и думал, чем и где бы ему позавтракать. От любой мысли, связанной с едой, в мозгу Джерри пробуждались воспоминания прошлой ночи, но он был слишком слаб, в голове крутилась мысль, что без еды, он может потерять сознание, не дойдя до дома. Вода уже затекла в кеды, после третьей затяжки по телу Джерри пробежала неприятная никотиновая волна. Она прокатилась от пяток, прошла по рукам до самых кончиков пальцев и потекла по сосудам к голове, где и осталась. Редкие прохожие спешили укрыться, дождь лил сплошным потоком. Воздух вокруг смешался с синевой. Люди будто бы скользили сквозь толстые слои атмосферы или брели по самому дну глубокого синего моря, словно призраки утопленников, жертв безжалостных бурь и штормов, которых держали в пучине тонны солёной воды. Ни одного просвета, ни одного крошечного солнечного луча, лишь мокрый асфальт и дождевые капли на холодных лицах и руках. Шаги. Перед ним возникло здание госпиталя, сверкавший бетоном и высоковольтными электрическими лампами островок цивилизации посреди загаженных парадных и обветшалых домов.
Стёкла, пластмасса и бетон скрывали за собой изувеченных, умирающих, гниющих заживо, инвалидов, недееспособных, старых и молодых, сильных и слабых, людей, равных не теперь не только перед богом(да ладно, я сам атеист), но и между собой. Джерри вошёл через автоматические раздвижные двери, поднялся на нужный этаж и подошёл к нужному окошку. На него оборачивались больные, он чувствовал на себе их тяжёлые взгляды и тоже начинал чувствовать себя больным. Из окна на него смотрела женщина преклонного возраста с лицом, покрытым сплошной сеткой глубоких морщин. Лицо старухи уже, наверное, отвыкло улыбаться, огромные очки напоминали локаторы, способные найти в любом, даже самом красивом человеке отвратительный изъян. Она вызывала у Джерри отвращение, от неё пахло лекарствами и хлоркой. Старуха сказала, что «сегодня в отделе проводится контрольное проветривание», и дала Джерри другой адрес. Он выдавил из себя невнятное «спасибо» и пошёл к выходу. Надо принять таблетки. Он вышел, не оборачиваясь. Женщина следила за его спиной до тех пор, пока тело огорчившегося посетителя не скрылось в пластиковом дверном проёме. Старуха подождала, пока закроется дверь, и взглянула куда-то под потолок. Из самого дальнего угла на неё смотрела чёрная блестящая точка. Интересно, как она смотрелась на зелёном экране? Окуляр камеры пошевельнулся – женщина не сводила с него глаз. И улыбнулась, своей хищной отвратительной улыбкой.


Он уже еле передвигал ногами, когда дошёл до нужного места. За весь день он съел только один протеиновый батончик, который нашёл в кармане джемпера. Он насквозь промок и время от времени не мог унять дрожь в теле. Его ногти посинели от холода. Во втором здании из окошка на него смотрела женщина с уставшим, измученным лицом. Она страдала мигренями, Джерри почти слышал, как внутри её головы, под слоем гладких белокурых волос с щелчками и треском лопаются нервные окончания. «Пятна крови остаются на коре, это похоже на губку». Женщина отдала ему пакетик с белыми небольшими таблетками и посмотрела на него щемящим, болезненным взглядом.
-Примите их сегодня, же, - у неё был томный, мелодичный голос - не тяните с этим. Можете выпить их прямо здесь, я дам вам стакан воды.
-Нет, я лучше дома, - Джерри всё ещё чувствовал, как на него смотрят больные.

Двери за его спиной захлопнулись. Первый шаг. Словно в голове взорвалась хлопушка. Второй шаг. Ещё удар. Третий шаг. Гудение стало громче, с каждым новым шагом раздражение в его голове росло. Что-то заскрипело на уровне затылка, словно кто-то играл реквием. Канонада звуков ударила вместе с градом капель, и он уже ничего не слышал, только грохот, частую кропотливую дробь. Джерри прощупал виски – вены вздулись, чуть ли не лопались под напором крови. Невыносимо… В глазах потемнело, он хотел вернуться но не нашёл дорогу. Его поглощало, его забирала с собой темнота. Его уши разрывало от шума и криков. Как будто бы все люди вокруг залились протяжным, рвущимся воем. Он словно видел их раскрытые глубокие чёрные глотки, их выпученные глаза с вздувшимися белками. Удары учащались, Джерри упал. Он почувствовал, как вода прошла сквозь одежду и подарила ему леденящий поцелуй. Веки задрожали, задёргались пальцы на руках. Агония? Он не знает, темнота взяла его с собой.

Ему приснился сон. Он стоял посреди пустыни. Краски вокруг него переливались из мутно-зелёной гаммы в глубины серых цветов. Картинка источала хрупкость, казалось, что если провести по воздуху кончиками пальцев, материя начнёт отщелушиваться, оставляя на пальцах крошки цветов.
Джерри будто бы находился внутри картины, на которую вылили стакан воды – пейзаж вокруг него растекался. В кеды забивался зеленоватый песок. Небо было темное, гнетущее, оно давило, прижимало к земле. Холодный ветер скользил по коже рук и лица. Он словно облизывал Джерри, вёл свою беспощадную игру, его объятья заставляли тело Джерри сжиматься, от его поцелуев нигде нельзя было скрыться. Ветер словно шептал, гулял в волосах и одежде. Вокруг, то тут то там начали появляться песочные столбы, в которых с трудом выявлялись человеческие очертания. Сгорбившись и прижав руки к груди, песочные люди с трудом ворочали крупными головами, скрипели крупинками песка. Безмолвные, они не могли говорить, но Джерри казалось, что они кричали противными низкими голосами, ломая тишину своими воплями. Ветер подул сильнее. Начиналась буря. Кто-то за стенкой души, глубоко внутри кричал: «Забери меня домой», а Джерри не мог сдвинуться с места.

«Это словно игра на пианино. Звуки падают вниз и разбиваются, каждый по-отдельности, от этого по коже идут мурашки. Главное прочувствовать это, оно начинается на уровне солнечного сплетения, где-то глубоко внутри грудной клетки. Комок тепла, он раздирает тебя изнутри. От этого лезешь на стену, царапаешь лицо, режешь плоть, нажимаешь и давишь сильнее. Когда всё это остановится? Ты уже должен знать. И должен быть готов изменить те вещи, на которые можешь повлиять, изменить привычный порядок вещей. Кто-то сказал, что разрушение само по себе та же форма творения, надеюсь, я правильно его использую. Это одиночество. Я как будто бы тону в нефтяном колодце и бью руками по каменной кладке. Пучина тянет меня вниз. Скоро кроме меня, здесь никого не останется. Голые, белые стены ещё никому не внушали доверия. Все мы боимся остаться одни, может из-за того, что, танцуя в калейдоскопе лиц, нам страшно посмотреть в зеркало? Лёгкие заполняются маслянистой жидкостью, и мне очень больно оттого, что все мои усилия напрасны.»

Холод терзал его кожу, морозные осколки проходили по тканям словно наждачная бумага. Джерри протрезвил асфальт. Он поднял голову – над ним стоял испуганный старичок и смотрел на него своими глазами-щёлочками. Старик помог ему подняться, довёл до метро. «Не потеряйте свою праведность!» - сказал старик и быстро зашагал вдоль улицы, в промозглую темноту. Джерри улыбнулся про себя. Он находил поступок старичка очень милым, а слова очень забавными.

Джерри мягко повернул дверную ручку и вошёл в квартиру. Пройдя сквозь захламлённый коридор, он вошёл в комнату и положил ключи на тумбочку. В углу помещения стоял деревянный стол, на котором валялись обрывки бумаг, какой-то мусор, мелкие деньги. Джерри сел за стол и обхватил руками голову. Слишком тяжёлый день для него одного. Дождь всё ещё бил в стекло. Он поднял глаза, темнота за окном покрыла город толстой чёрной плёнкой. Какое-то время Джерри так и седел, не шевелясь, отчужденно смотря на капли, сползающие по окну. Его ресницы задрожали, Джерри взял ручку и чистый листок бумаги, протёр глаза и начал писать: «Настали хрустальные времена. Наше море решило нас затопить. Я чувствую себя старым и очень уставшим.

Сегодня я видел чистилище, что дальше?»
Джерри начал вертеть ручку в руках. Свет лампы отпрыгивал от белизны бумаги. Ручка заскрипела под давлением пальцев. «Меня не существует». Он встал из-за стола и пошёл на кухню за водой. Удивление было для него словно выстрел в упор. Из пор тела начал сочится холодный пот. Джерри поскользил по стене и осел на пол. Глаза наполнились страхом. Из кармана пропал пакетик с таблетками.

Внутри него всё заметалось, сердце тревожно отдавалось в груди. Весь день он пробыл на улице, пакетик мог спокойно вывалится из штанов, когда он доставал что-либо, какую-нибудь мелочь. Джерри ещё раз обшарил карманы. Сегодня он потерял сознание прямо на улице, может кто-нибудь украл таблетки?
Конечно, наверное, это сделал тот самый старичок, который помог ему дойти до метро, а потом нёс всякую чушь. От злобы Джерри сжал кулаки, всё его тело напряглось. Губы сложились в отчаянный стон смертельно больного человека, у которого отняли вакцину. «Дрянь!» - комнату наполнил отчаянный крик. Что-то надвигалось. Теперь, когда привычная последовательность событий изменилась, должно было произойти что-то важное. «Эти таблетки, они исчезли не просто так, всё это что-либо обозначает. Ничего не бывает просто так, кто-то рассчитывал на противодействие. Но что я должен делать? Функция бога? Чушь». Мысли смешались, впервые за очень долгое время, всё шло не так, как предполагалось, непривычно. Джерри злился. Он исходил ненавистью. Он ненавидел всё, что видел вокруг, в том числе и себя.
Джерри привстал. Вены не выдерживали напора крови. Он слышал собственное биение
сердца, слышал, как напрягаются мышцы. Время словно остановилось, движения стали плавными, звуки на секунду замерли, будто ожидая чего-то, и прекратили своё существование. Шок проходил.
«Когда это остановится?»
Никто не ответил, мысль пронеслась сквозь воздух и разбилась о гладкие поверхности стен.
Джерри резко развернулся и ударил по стене. Рука прошла сквозь поверхность и застряла в стене. Картон. Стена из картона. Рука Джерри ударилась о внутренние деревянные перекрытия. Его окружали картонные стены. Удивление спровоцировало трезвость и частоту в мыслях. Как странно, это что, декорации? Или чья-то злая шутка? Или рассудок Джерри вконец помутился, и сейчас он переживает последние минуты своей полноценной, человеческой жизни. Чёрная опухоль безумия, отвратительная, маслянистая клякса возможно уже правит бал в глубинах его больного сознания. Джерри начал отрывать картон руками. Он попытался расшатать одну из деревянных планок – никакого эффекта. Но то, что стена была сделана из картона, в этом не было никаких сомнений. Внутри не было никакого щебня или кирпича, лишь плотная бумага и грубые деревянные перекрытия. Откуда-то изнутри Джерри начали щекотать сомнения. Джерри подбежал к столу, начал его гладить и попытался сжать одну из ножек. На ощупь – как пластмасса, покрашенная под дерево. А он то думал, стол действительно из дерева сделан. Джерри положил ладони своих рук на стол и начал давить, сначала слабо, потом сильнее, пока ножки не начали гнуться и скрипеть. С глухим щелчком одна из ножек отскочила в сторону, наверное, вылетела из гнезда. Действительно пластмасса. Плохо, что это за привкус на языке? Джерри окинул взглядом всю комнату. Что здесь ещё ненастоящее? Пол, потолок, мебель? Может вода, туда вполне могут что-то подмешивать… Странный свет, электрические лампочки не должны светить так ярко. А может… Джерри начал рассматривать тыльные стороны своих кистей, сжимал и разжимал пальцы. Потом поднёс свою руку к носу и с силой втянул воздух. Джерри сжал пальцами кожу и силой потянул её на себя. Ничего необычного. Джерри стоял в центре полупустой комнаты, рядом лежал сломанный пластмассовый стол без ножки. По полу разлетелась бумага, карандаши, весь мусор и хлам лежавший на столе, а справа от Джерри в картонной стене с зелёными обоями зияла огромная дыра, напоминавшая отвратительную рваную рану. Джерри стоял в центре полупустой комнаты и не знал, что делать. В пространстве царила мёртвая тишина, лишь дождь барабанил по стеклу.
Раз. Два. Три. Щелчок. Кто-то открыл входную дверь. Гулкий звук вывел Джерри из своих размышлений. Страх. Джерри почувствовал, как его пальцы начали подрагивать. Дыхание сбилось, стало сложнее сделать вдох. Может ему это снится? В коридоре скрипнули половицы, они заскрипели протяжно, медленно, и их скрип было противно слышать. На какой-то миг, тишина вновь завладела помещением. Джерри боялся пошевелиться, он надеялся, что все эти мерзости – всего лишь галлюцинация, ему стоит лишь зажмурить глаза, и всё плохое улетучится, словно неприятный сон. Он чувствовал, как к нему подбирается опасность. В коридоре не был включён свет. Кто-то медленно шёл по направлению к комнате, он делал один шаг и останавливался, словно желая растянуть этот отвратительный момент.
-Там кто-нибудь есть? – голос дрожал. Никто не ответил.
Джерри казалось, что на его шее затягивается петля. Одним рывком он схватил ножку стула и отпрыгнул к окну. Липкий противный страх. Его красивое лицо исказилось, он хотел зарыдать, уже с трудом удерживал всхлипывания. В коридоре заскрипела ещё одна половица. Будто бы над Джерри насмехались, хотели поиграть, прежде чем прихлопнуть. В этот раз, он даже услышал чей-то сдавленный смешок, или это его восприятие уже начало искажаться… Злая игра. Убийца никуда не спешил, а Джерри каждую секунду кололи изнутри тысячи маленьких тонких иголок паники.
-Чего вы хотите?! Оставьте меня?! Что вы делаете?! Мне страшно, боже, как мне страшно… Он осел на пол и обхватил руками колени.
Он чувствовал, что незнакомец стоит в дверном проёме и смотрит на него. И хоть его фигуры не было видно в темноте коридора, Джерри чувствовал его, чувствовал его превосходство, уверенность, его могущество.
Несколько секунд незнакомец смотрел на Джерри, упивался его страхом. Время словно увязло в нефти, капало одинокими каплями, которые разбивались о неприступную стену тишины. Игра затянулась, и он сделал несколько шагов навстречу свету. Это был тот самый старик, который помог Джерри добраться до метро. Теперь он был одет по-другому, вместо старого дешёвого шмотья, на нём был чёрный кожаный плащ, по которому всё ещё стекали капли дождя, лакированные блестящие ботинки тоже чёрного цвета, которые блестели на свету, широкая дорогая шляпа, почти полностью прикрывавшая лицо. Под плащом кровавым пятном растекалась красная жилетка. Он держал свои руки за спиной. Старик улыбался, а Джерри не мог отвести взгляда от его маленьких глазёнок. Он вынул правую раку из-за спины и вытянул её перед собой. На руку была надета гладкая кожаная перчатка. Скользкие длинные пальцы были сжаты в кулак.
-Вы что-то потеряли, не так ли? - старик разжал пальцы, на его ладони лежал пакетик с белыми круглыми таблетками. Лицо старика расплылось в натужной, довольной улыбке.

Он открыл глаза, когда сквозь окна в комнату уже проглядывал утренний свет. Джерри лежал посередине комнаты, кончики его пальцев касались разбросанной по полу бумаги. Джерри приподнялся на руках – весь пол был покрыт мусором с упавшего стола, сам стол остался в том же положении, что и вчера. Он оглянулся, дыры в стене не было, только сплошной лист зелёных обоев со старомодным рисунком. Немного болела голова, словно с похмелья. В комнате было светло, дождь наконец-то кончился. Джерри подошёл к стене и погладил там, где должна была остаться дырка – ничего, ни единой складки на обоях, ни вмятины, ни следов свежего клея. Джерри взял отлетевшую ножку от стула и со всей силы ударил по стене. Вместе с глухим, тяжёлым звуком удар отодрал небольшой кусок обоев, за которыми явно находилась крепкая твёрдая прослойка. Но откуда такой глухой звук? Ножка была сделана из дерева, как и весь стол. Джерри задумался, осмотрел стол, а вместе с тем и всю квартиру. Ничего подозрительного, создавалось впечатление, что Джерри пережил помутнение рассудка. Славно вышло. Его лицо покрыла грустная улыбка. «Тогда кто же, уходя, выключил в комнате свет?»

Ранним утром, когда солнце ещё не прогрело землю настолько, чтобы асфальт начал дымится и плавится под напором ультрафиолетовых лучей, в это свежее и бодрящее время, уже немолодая, уставшая после трудной ночи женщина открывала дверь своей квартиры, чтобы вынести переполненный пакет с мусором. Начинался вторник, ещё один рабочий день, женщина открывала дверь на лестницу и безрадостно представляла, чем она будет заниматься сегодня. Она была одета в старый протёртый халат и домашние тапочки, её седеющие волосы были прилежно убраны в пучок. Открыв дверь, она увидела своего соседа, молодого мальчика, который, несмотря на худобу и бледность, ещё не растерял всю свою природную красоту. Он стоял на лестнице, вероятно собираясь спускаться вниз. Это был Джерри. Он был одет в одну из своих повседневных, бесформенных рубашек и держал в руке ножку от стула. Джерри тяжело дышал. Было видно, что он сильно волнуется. Их глаза встретились. Женщина поспешила закрыть перед ним дверь.

На улицах было уже довольно людно, многочисленные прохожие спешили на работу, стояли в очередях на автобусы, словно муравьи толпились в метро. Джерри медленно шёл вдоль улицы и заглядывал в чужие лица. На него оборачивались, нет, на него смотрели, за ним следили все люди, которые проходили мимо. Они сдерживали смешки, делали вид, что ничего не происходит, что они просто идут по своим делам и заняты своими размышлениями, как лучше закончить этот день. Джерри чувствовал на себе десятки взглядов, он чувствовал на себе потоки их эмоций. Джерри знал, что происходит, он обо всё догадался ещё, когда обыскивал комнату. Его пальцы ещё сильнее сжали ножку. Он поднял глаза. Навстречу ему шёл человек в белом атласном костюме. Костюм на нём отлично сидел, у него было уверенное лицо пиарщика или адвоката, ещё издалека он увидел Джерри. Джерри знал, что должно произойти, от него этого ждали, и он уже не мог поступить как-то иначе. Человек в белом костюме приближался, он смотрел Джерри в глаза и улыбался напыщенной резиновой улыбкой. «Давай, сделай это, все уже устали ждать…» Когда они почти поравнялись, Джерри обрушил тупой наконечник своего оружия на лицо незнакомца. Лицо зазвенело, от него начали отпадать куски фарфора. Они падали на землю и разбивались в белые крошечные кусочки. Человек в костюме, словно безжизненная кукла, начал заваливаться на спину, остатки его затылка и лобных частей разбились об асфальт, как и всё остальное тело. На земле остались лежать сотни больших и маленьких осколков, своим положением иногда напоминавшие части человеческого тела. Джерри зажмурился. Как много света. Он повсюду, белый слепящий свет, на который невозможно смотреть открытыми глазами. Пространство наполнилось шумом, смехом и криками. Джерри хотел, но не мог заткнуть уши руками, вокруг он слышал одни аплодисменты.


В коридорах стаяла жара. Больные орали и бились об обитые войлоком стены. Во всём здании стояла почти невыносимая вонь немытых тел, людей пора было вести в душ пока ещё не наступило время ужина. По коридору шёл мужчина в белом халате и рылся в папке с бумагами, доставал разные листочки, мельком их осматривал и клал обратно в папку.
Его окликнул человек в очках одетый подобным же образом, шедший чуть поотдаль.
-Извините, Стив, у меня есть пара вопросов по поводу одного из новых пациентов, его имя –Джерри…
-Да, да, я знаю этого пациента. Что конкретно вас интересует?
-Ему поставили галлюцинации, навязчивые агрессивные состояния. Я хотел спросить по поводу таблеток. Они дают ему… - доктор прервался, в этот момент он встретил взгляд своего собеседника, выпустил лёгкий смешок и улыбнулся. Они оба, улыбаясь, взглянули куда-то под потолок, откуда на них смотрела маленький зелёный глазок окуляра.
-Ничего, бывает, продолжайте работать. Я сам не сразу привык…


Джерри взял с пола чистый лист бумаги и карандаш. Он подставил стул к подоконнику, сел и начал писать:

«Все мои потерянные воспоминания

В последнее время со мной происходили странные вещи, это началось уже давным-давно и продолжается по сей день. Долгое время, я считал, что со мной всё в порядке, и я принимал пугающие вещи, как данность, как обыденную рутину, с которой приходится мириться. Просто сейчас, я действительно слишком устал. Устал просыпаться и засыпать в одиночестве, устал разговаривать с голыми стенами или писать записки самому себе. Я сам себя сделал. Не хотел мирится с глупостью и пошлостью, не хотел играть в эту глупую игру, но теперь, я понимаю, что был всего лишь слишком наивен. Я никогда не принимал никаких усилий, чтобы что-то улучшить вплоть до сегоднешнего дня. Судьба подталкивает меня к действиям, она грубо, не спрашивая, вырвала меня из повседневности, заставив учувствовать в своём шоу.
Одиночество – единственная вещь, к которой невозможно привыкнуть, что бы там не говорили лживые романтики. Что ж, может быть сегодня – последний день моего одиночества, ибо сегодня всё изменится и никогда не станет прежним. Я много думал, наедине сам с собой, и это не принесло своих плодов. Я не стал счастливее, и теперь, против своей воли, мне придётся действовать. Признаюсь, это немного страшно, и даже сейчас мои пальцы слегка подрагивают, но я перестал себя обманывать и, по воле случая, прекратил все попытки представления вещей в ложном свете. А значит всё это ненапрасно.
Сегодня, на этом листе бумаги, я пишу свою библию, своё предписание, которое никто кроме меня не прочтёт. Так, я познал святость и узнал правду. Я представляю себе сад, залитый солнечным светом. Вокруг цветут сотни бутонов и лепестков ярких, невиданных растений. В воздухе пахнет мятой и пыльцой. Приятный ветер играет с прядью в моих волосах. И когда все вокруг начнёт разрушаться, в моей душе будут летать бабочки.»

Джерри прошёл в ванную и положил исписанный листок в умывальник. Затем он достал из кармана брюк свою зажигалку и поднёс язычок пламени вплотную к бумаге. Скоро от листа остались лишь гарь и обугленные кусочки. Джерри зашёл в комнату, взял ножку от стула и вышел на лестницу.