вот как-то так
В субботу, в четыре пополудни я звоню Сфинксу, чтобы узнать, нужно ли что-то привезти,
чтобы узнать, что Сфинкс только что упал с рулона мешковины,
чтобы узнать, что Лунатик тоже упал с рулона мешковины,
чтобы подумать, что эти предатели начали убираться без меня (хотя на самом деле я, конечно, специально придумал зловещий план, чтобы откосить от работы, мва-ха-ха, это самый безотказный мой талант).
Потом я беру из дома заначенную пачку крепкого чёрного greenfield (крепое чёрное зелёное поле - в этом есть какая-то эклектика, граничащая с сюрреализмом),
сильнее потом сообщаю лучшему другу в домофон традиционное про тайд или кипячение, узнаю, что в квартиру с промозглой улицы лучший друг меня не пустит, но спустится сейчас с собакой, знакомлюсь с раскормленными бульдогом с первого этажа, узнаю от спустившегося друга, что Лунатик там наверху спит на диванчике и бесконечно, космически трогателен,
ещё потом мы пьём чай раза два или три, трепемся в сети с разных номеров со всякими произвольными товарищами,
думаем, что будет завтра,
просто болтаем. Как всегда. Немного не совсем так, как всегда.
И не очень поздно ложимся спать.
На следующее утро я просыпаюсь первый раз в жизни, в моей постели - женщина, спящая, как бревно, и собака (тоже женщина), спящая, как калачик. Я глажу женщину по голове, она страшно морщится и трогает голову рукой, но не просыпается.
Потом я встречаю лучшего друга в шёлковом халате с драконами и узнаю от его компьютера, что сейчас половина десятого, хотя мне казалось, что всяко уже одиннадцать.
У меня болит горло и шмыгает нос, но это ерунда.
Мы отчасти выпадаем в бедлам. Пытаемся распечатать фотографии наших иногородних-перелётных-пишущих-близких, словом, тех, кто обязательно был бы с нами, если бы мог, хотя, на самом деле, они и так всегда с нами, тех, чьи тексты мы хотим читать, потому что их всё-таки не будет здесь. Не в этот раз уж точно.
Но ничерта, естественно, не успеваем. Это нормально.
Мы по мелочи переругиваемся, перемещаемся туда-сюда, и в какой-то момент нам звонит Фристашка.
И тогда уже мы добираемся до Профсоюзной, за полчаса встречаем там кучу людей (некоторые опаздывают, но это пустяки), выводим их как-то на поверхность,
в доме Сфинкса почему-то отказывается ехать по крайней мере один лифт (после того, как все поднялись по чудом открытой, если я правильно помню, и никого ни с кем не путаю, Даней лестнице, всё как-то само наладилось), но ,по-моему, это тоже нормально.
В общей сложности вчера в Сфинксовой квартире побывало за тридцать человек, но точное число назвать затруднительно. Некоторые опаздывали. Некоторым было пора уходить и они уходили.
Тут у меня сначала был длинный текст, демонстрирующий, что у меня отличная память и я знаю по именам почти всех читавших, более того, порядок как минимум первого десятка могу восстановить уверено. Но я сделала какое-то плохое движение мышкой и текст канул. И теперь я не могу его вспомнить)
Поэтому - вместо ролика мелькающие кадры.
Помнится мне Серяков, который был крут. Впрочем нет, надо не об этом, сколько можно его хвалить. Надо о том, что я была по-детски немного горда тем, что знаю Серякова, что Серяков знает меня, что я читала раньше то, что он читает сейчас и написал до того, что я имею некоторое косвенное отношение к тому, что здесь есть, ну и вообще.
Помнятся мне Серж и Зёбр, которые воистину жгли. Тогда я снова пожалела, что нет никакого диктофона, потому что их интерлюдия к "Блюзу об Осеннем Дыме" и сам блюз заслуживают того, чтобы вновь их слушать. И в пень критику технического исполнения, музыка делается не из нот, да и пение далеко не из одного только голоса.
Помнится замечательный человек Даня, который ничего не читал, но именно он, мальчик в джемпере с оранжевыми полосками, которого мы видели впервые в жизни, был начальником чайника, как сказала Сфинкс, мастером чайной церемонии, как сказала Оксана, барменом, как сказал Зёбр, более того, сумел слиться со всеми этими важнейшими постами буквально в течение пяти-десяти минут в квартире. В общем, ему надо памятник за создание атмосферы. Кроме того, если я помню правильно, это он героически открыл дверь на лестницу)
Помнится мне Кецаль, потому что Кецаль не может не помниться всякому, кто там был, и я не знаю, что ещё можно к этому добавить.
Помнится одна сплошная феерия Лунатика, который начал всю эту бодягу, с диким апломбом рассказав шуточный текст про Катю из трёх предложений, размешённый где-то ниже в этом дневнике как мой лучший текст, несмотря на то, что Лунатик его и придумал с пару месяцев назад, и который почти что её закончил, читая, и читая, и читая стихи свои и прозу, коих много, и ведомо мне, что они хороши.
Хотя на самом деле всё закончила Оксана, ранее блиставшая в перекурах как устный рассказчик)) (по крайней мере, почти всё время в них можно было наблюдать Оксану, что-то увлечённо говорящую и небольшую компанию, её слушавшую), закончила устно же вспомненной белой лирикой на алкогольно-наркотические темы, в общем, очень уместно)
Из моей памяти не уйдёт мой друг, пишуший здорово, читающий духзахватывательно, прекрасный невыразимо. (Нет, я умею не хвалить своего друга, я не умею его хвалить, слишком много из сделанного - общее, слишком много пропущено через; я не умею не хвалить; пусть, например, мне не очень сильно понравилось, как она читает несвои тексты, но это пустяки, это я не распробовала, как она читает свои, господи).
Есть МышЪ, тихий, лохматый и зззелёный, есть коричневая Рохмина шляпа. Они читали мало, зато на Рохму упали часы. Чудом не попав по мне, поскольку мы сидели в одном кресле. И это сразу после того, как Оксана опрокинула моё кресло. А потом дестрой продолжился, потому что в противоположном углу, где сидели Серяков, Шалтай и Фристашка упала мешковина, обнажив шкаф, к чему, по слухам, причастна Шалтай, хотя из моего кресла за Рохмой противоположный угол не виден и то мне неведомо.
Да, кстати, Шалтай, у которого надпись (я не знаю, про что, во-первых, потому что закрывает, говорит, дурацкая и стесняется, во-вторых, там, кажется, не по-русски.) и Фристашка, которая первая приехала. И Тошиа, которая первая читала. (У которых, на самом деле, в первую очередь, тексты.) О которых я знала, что они есть, и с которыми раньше не была знакома и вообще-то это, кажется, чудо.
И всякие незнакомые мне читающие люди. (Например, мальчик Егор, брат девочки Глафиры, которая учится со мной в параллельных группах, или незнакомая девочка, имя которой, к прискорбию, не вспомню ни за что, и опознаю только в лицо или в четверостишие, написанное ей в четыре года, или девочка Катя, которой не восемь лет.)
И всякие незнакомые мне нечитающие люди (например Вет, которого я случайно всё время называла "на вы", постоянно забывая о заявленном протесте, и который фотографировал; или Пижон, который просто сидел на тумбочке, ну, мало ли; ну в конце концов Малахов, который даже что-то фотографировал вроде бы на Оксанин; или очень славная Лена с белыми бантиками, пришедшая вместе с Зёбром и Сержом; или ещё одна Катя, Sacramental, которую я читаю, которую не знала и с которой мы вроде бы перекинулись по дороге парой фраз о премерзкой погоде).
Да, чёрт, надо же сказать, что мне таки пришлось, превозмогая головную боль (на которую жаловалась всем, кому только было можно и если бы голова болела хоть чуточку меньше, рассказывала бы о том, как именно она болит во всех подробностях; так что, можно сказать, окружающим меня повезло) и боль в горле скучно промямлить "Коварный план графства Э", но это пустяки.
Как-то так оно было. А разошлись окончательно все в семь часов вечера.
Мне_без_сахара с подругой
