Цитата сообщения Aminatl Мальчику из кофейни напротив мира

Вообще-то родился он тысячу лет назад, в маленьком приморском городке навроде чуда, овеществленного в стенах и людях безумия кораблей; был он сыном главного защитника прав пиратских скелетов, письменные принадлежности хранил в ушах поросших древесным мхом и лишайником черепушек, и все девушки любили его за улыбку и обаяние.
Когда он стал постарше, он открыл лавку «Чудесатые чудеса», продающую готические головоломки, странные рождественские подарки, потерянные сокровища, искуснейшие подделки, редкую чепуху и магические услуги. К нему обращались в основном с целью стрельнуть в него глазами и сунуть руки куда не следует, например, в черномагические принадлежности давно почившего фокусника, умевшего одним движением брови вызвать кролика из глубин преисподней и забывавшего кусачую шляпу во всех пивных трактирах безумного города.
Потом отец его ушел на корабле за море, так было со всеми в этом странном городе; просыпаешься – и где? – а ушёл в волнистые пучины за небом в глубинах; если кто-нибудь возвращался – то полный невозможного смысла во всех рукавах и с каким-нибудь новым металлом на парусе, вызванивающим фольклорную песенку про сидр и барышень.
Учитывая, что мачты умели петь и примерно об этом же, можно было теряться в догадках о правильном варианте текста.

А может, и нет, может быть, родился он всего-то лет пятьсот как; и вырос он вовсе не возле шумящего моря, а в диких лесах; его мама умела плести венки из лозы, едва лишь подойдя к иве, и тропинки под ногами выстукивали иноземные ритмы, когда его отец возвращался с охоты домой. Костры в той стране говорили человеческими голосами, и спички сплетничали о целующихся детях, а когда говорили: у тебя огонь в глазах! – имели в виду, что ищи у себя раздвоение личности, дух огня вселился в тебя и говорит сквозь тебя с терновником.
В той стране боялись праведных и редко смотрящих в небо, а когда он был маленьким, он умел разговаривать с птицами.
Когда в стране появилась цивилизованность, то бишь аристократия или интеллигенция, то открылись в лесу таверночки, в которых полагалось отдыхать усталым путникам. И если входящий хотя бы раз видел, как он улыбается, то неминуемо возвращался.
Чтобы еще раз увидеть.

Хотя нет, нет, нет, все было не так, я уже чувствую, что безнадежно вру; он был сыном именитого и богатого чародея, и сам был такой же, только помладше на сотню лет; носил шляпу со звездочками, и его девушка – добрая и ласковая – щелкала по бубенчику пальчиками, и разносился протяжный звон, как пение птиц, вызванивающий мелодию с далеких берегов; девушка смеялась и он смеялся; потом они открыли кафе – вместе, что-нибудь вроде кофейни, они притворялись официантами и барменами, кем угодно, но только не хозяевами, и посетители думали: ах, ах, как же красиво они улыбаются, как же складно.
И приходили еще, чтобы только увидеть их.
Нет нужды добавлять, что когда ему делалось скучно – по вечерам, когда посетители расходились – он щелкал пальцами, и огоньки разбегались по стенам домика, и кофе варился сам собой, и танцующие подносы под звуки джаза приносили ему напитки; он читал своей девушке сказку на ночь, придуманную из головы, целовал ее в лоб, спящую, допивал кофе и шел на улицу. У всех свои дурные привычки, у него же – гулять по крышам, чтобы тьма расступалась под сапогами, а потом спускаешься по водосточной трубе на землю – и босиком стоишь на холодном песке у воды, слушаешь чаек и голоса огней.
А когда ему надоедали всякие посетители, он добавлял им волшебного в кофе, и они делались добрыми-добрыми, почти бессмертными, но это – только если успевали взглянуть ему прямо в глаза.
Во время обеденного перерыва он брал свою девушку под руку, они выходили на улицу и становились птицами, а когда у него появятся внуки, он расскажет им о своих путешествиях, запишет их придуманными чернилами, письменными принадлежностями из пиратского уха.
Никогда никому ни слова, но он – настоящий волшебник, иногда он беззаботно ерошит рукой непослушные волосы и забывает об этом, иногда он превращает идущих навстречу в статуи или в кубик Рубика, по настроению, на стенах у него по-прежнему висят венки из лозы.
Раскачивается в кресле-качалке, покуривает лениво трубку, бает истории старому дубовому шкафу, шкаф скрипит и отнекивается, делает вид, что никогда не имел отношения к палубе, никогда не влюблялся в мачту; а волшебник смеется и молодеет на глазах, на глазах, в которых звезды и крыши города, и дремучие непроходимые леса, не тронутые цивилизацией, и дороги, запутанные узлами и помнящие ритмы тысячи ног.

А потом, когда он всё же состарится, он уйдет за море, как делали все его предки, и прежде чем волна поглотит его – помедлит пару минут, чтобы он успел допить свой волшебный кофе - и стать бессмертным, и стать безумным до самого дна.