Космическая станция P3GK разрешает посадку,
Вы слышите? Посадка разрешена.
Только это уже не важно для трех бездыханных жителей.
Их путешествие закончилось навсегда.

Адмирал космической станции вышел из офиса.
Что за странности? Никто не выходит на связь.
Адмирал космической станции напоминает Апофиса.
Его давно пора увольнять.

На посадочной полосе суета, вызывают доктора.
Люди шепчутся, глядя в иллюминаторы корабля.
Это он. Он вернулся из 28-го сектора.
Спустя сотни лет, наконец, Земля.

На рабочем столе адмирала космической станции.
Передатчик упорно мигает сигналом SOS.
Он за завтраком пролил кофе на доклад о мутации.
Он забыл переслать подполковнику очень важный донос.

Легендарный корабль вернулся из мертвой туманности.
Люди ждали, когда появится капитан.
На их лицах смешались тревоги, печали, радости.
Кто-то гордо отбил приветствие в барабан.

Адмирал космической станции вспомнил молодость.
Он тогда побоялся уйти в туман.
А теперь он встречает команду в толпе, в невесомости.
Словно шут, обманщик и шарлатан.

На корабль послали отряд «Дельта 2» вместе с доктором.
Сразу был обнаружен  бесценный груз.
Разливалось сияние новых открытий по всем коридорам.
Впереди виднелся последний закрытый шлюз.

Передатчик с сигналом SOS в руке капитана был последним спасителем.
Он вернулся. Он справился. Он герой.
Адмирала космической станции больше нигде не видели.
Говорят, он покончил с собой.

Из огромной звездной команды вернулось трое.
Они знали, что их на Земле простят и поймут.
На экранах уже виднелась трава, океаны, море.
Им не хватило воздуха ровно на пять минут.

Я найду тебя за седьмым туманом.
Среди спелых вишен и череды.
Я найду тебя за пустым причалом.
Среди крика чаек, ночной волны.
Ты устало вздрогнешь, опустишь плечи.
Поцелуешь нежно мои виски.
Я теперь не молод. Я изувечен.
Но в твоих глазах те же васильки.
Мы с тобой разбиты, как в старой сказке.
Не придет волшебник, не взмахнет крылом.
Я тебя найду среди всех иллюзий.
Пока бьется сердце, согревай наш дом.

Джесс была молода, беспредельно скромна и красива.
Она слушала Шуберта, Вагнера, казалась затейливо-милой.
По субботам у Тонон-ле-Бен она ждала прилива
И читала новый бестселлер, словно во сне.

Джесс работала в клинике славного доктора Родни.
За день выдав рецептов и записей сотни,
Она слушала местные шутки и сплетни,
Всё настойчивей чувствуя, будто она на войне.

В Джесс влюблялись всегда: в прошлом марте как минимум трое.
Ей дарили цветы, шоколад. Было даже кольцо золотое.
Только знали, что сердце она никому не раскроет.
С болью в голосе Джесс отвечала холодное «нет».

Восемь лет прошло, как Джесс ненавидит закаты,
Венский вальс, синий шарф, Жюрансон с терпким запахом мяты.
В тот июнь она знала, что Он её бросит когда-то.
И ушла рано утром, оставив прощальный конверт.

Джесс умна. Она знает, что нужно всегда улыбаться.
Только так опостылело ей каждый день притворяться,
Закрывая глаза, повторяя себе «Не сдаваться!»,
А в душе заглушать крик печали немой.

Через год в сентябре Джесс устало поднимет мобильный.
«Это Роджер», услышит она в расстоянье бессильном.
Его голос настойчиво-мягкий, незримо-тактильный.
«Я искал тебя, Джесс... Я скучал... Возвращайся домой».

(посвящено Е.И.)

Тери нервно измеряла шагами тесную комнату. Вот уже 37 минут как она не произнесла ни звука. Харпер безуспешно пытался настроить разбитый передатчик.

– Тери, нас уже нет больше суток. Полковник давно начал спасательную миссию, – Кейт пыталась в который раз заговорить.

 Тери лишь на мгновение остановилась, развернулась и продолжила ходить по комнате. Лишь Ронан спокойно дремал у двери.

Еще через 16 минут Тери остановилась и глубоко вздохнула:

– Харпер, выбрось эту штуковину, она действует мне на нервы.

Харпер устало улыбнулся и пересел поближе к Кейт. Сейчас с полковником спорить бесполезно. Хотя единственное, что раздражает – ее нервная ходьба от стены к стене.

За дверью в очередной раз прозвучал гонг. Через 30 секунд раздались мерные шаги. Однако на этот раз охрана остановилась у их камеры.

– Полковник Тери Кот. На выход. Остальные к стене.

Тери глазами приказала Ронану не вмешиваться и вышла из камеры. Кейт настороженно проводила ее взглядом:

– Надеюсь, ей дадут право слова.

Харпер лишь хмыкнул:

– Сомневаюсь. Мы нарушили их границы, воспользовались вратами в священные часы и украли дождь. Странно, что нас не казнили на месте.

Кейт посмотрела на спокойного Ронана.

– Ты права, – Харпер усмехнулся. – Кто в здравом уме рискнет его убивать. Ненавижу политику и дурацкие законы, которые меняются каждые 6 дней. Ну откуда мы могли знать??? Они настолько тупы?

Кейт устало опустилась на некое подобие стула:

– У них просто слишком часто меняется правительство. Не понимаю только, зачем Элизабет вообще решила поддерживать отношения с этой отсталой планетой. У нас итак проблем хватает. А теперь еще и полковник. Нет бы перестрелять их всех к чертям и пройти через врата, так она добровольно сдалась, приказала нам молчать и взяла суд на себя. Конечно, мы в любом случае вернемся домой. Но эти кретины даже адвокатов не предоставляют. И судят за 5 минут. Почему она не дождалась ответа Атлантиса?

Кейт в ярости сжала кулаки, Харпер с грустью посмотрел на передатчик. Только сейчас майор заметила, что у Ронана напряжены все мышцы. Конечно, никто не виноват. Но формально все законы нарушил Ронан. Ему итак не понятны наши отношения между военными, но идти на смерть за подчиненного? Хотя разве Тери могла поступить иначе.

Снова прозвучал гонг, дверь камеры открылась:

– Вы свободны. Суд закончился. Все ваше оружие мы отправим вслед за вами через врата. Выходите!

Охрана, держа всех на мушке, прошла к лифтам сектора В.

– Где полковник?

– Мы не имеем права разглашать данные об осужденных.

Ронан уже был готов атаковать охранника, однако Кейт его остановила. «Вернемся с подмогой. Сейчас нет смысла».

По длинным коридорам все шли молча. Непрерывно звучал гонг. Значит, кого-то только что казнили. Кейт нервно потянулась к пустой кобуре. «Полковник. Тери».

Хранитель, арестовавший их команду, стоял у врат. Он улыбался очень довольно.

– Всегда будем рады видеть вас на нашей планете. Передайте доктор Вейр мое почтение.

– Несомненно. Вернемся как можно скорее, – как можно язвительнее ответила Кейт.

– Ну что же так грубо, Майор?

Только сейчас Кейт заметила возле хранителя человека в мантии судьи.

– Полковник???

Тери улыбнулась и активировала врата. Похоже, чей-то отчет будет гораздо интереснее.

(посвящено Е.И.)

Эта история началась в небольшой безымянной деревушке Средиземья.

– Рахнон, на соседнюю деревню снова напали орки. Может нам стоит укрепить врата?

Рахнон задумался. Казна почти пуста. Из-за нашествия орков торговля практически остановилась. Люди голодают. Но без защиты у них нет ни шанса. Придется пожертвовать мельницей.

– Укрепить ворота. И сообщите, что работа Солнечной Мельницы прекращается.

– Но, сэр… Там работают 14 семей…

Рахнон лишь устало открыл дневник. Люди итак его ненавидят. К чему лишние объяснения. Вся надежда на Барда. Если ему удастся договориться с лесными эльфами…

 ***

 – Кейти, не так высоко! Трандуил итак не в восторге, что мы выходим за границы Лихолесья!

– Тери, а когда он бывает в восторге? После того, как Леголаз ушел, он вообще редко улыбается. Да итак, все говорят, что мы позорим род эльфов. Надо же, нам всегда весело! Какая невидаль! – Кейти рассмеялась, покрепче взяла лук и забралась на самую верхушку дерева. Тери лишь покачала головой и примостилась рядом.

– Сегодня он снова придет? Нам не нужно все это зерно, но Трандуил так упорно помогает этим людишкам. Дорогие все-таки эти его камушки.

Кейт лишь словила бабочку и внимательнее всмотрелась в горы:

– Они не просто людишки. Еще Орофер говорил, что люди кое в чем гораздо умнее эльфов!

Тери поежилась:

– Такие слова лучше не произносить. Хотя кто еще тебя сможет понять.

Кейт с благодарностью улыбнулась.

– Скажи, Кейти, тебе правда он нравится? Ведь через пару лет он станет совсем старый.

– Какая разница? Я ведь замуж не собираюсь! А охотиться с ними довольно весело. Уж что-что, а веселиться люди умеют!

– Орки снова разошлись. Эсгарот еще не полностью восстановлен. Очень скоро Трандуил запретит нам сдерживать эти орды. Ведь, хоть орки и тупы, они видят разницу между людскими мечами и нашими стрелами…

– Плевать. Я все равно буду помогать людям. Мы тоже виноваты в случившемся. Да и разве Леголаз, будь он здесь, не поступил бы точно так же?

Тери отвернулась и замолчала.

– Прости. Он обязательно вернется. А если нет, подождем, пока Эсгарот не вернет былую мощь, и пойдем сами его искать!

Тери звонко рассмеялась и перепрыгнула на соседнюю ветку:

– Кейти, нам всего 116 лет! К чему все эти мысли. Главное веселиться! Пойдем, разворотим логово паука до прихода Барда!

– Вперед! – Кейти отпустила бабочку, и две эльфийки скрылись между ветвей.

(посвящено Е.И.)

После очередного задания корабль пришвартовался у одного неприметного спутника недалеко от TrES-4. Команда очень вымоталась за эти две недели, и капитан дал всем отгул на 2 дня. Лансон первым же челноком отправился в четвертую Цитадель к Элен. Да и почти вся команда к вечеру покинула корабль. После случая в третьем секторе мне не очень хотелось говорить с кем-либо. За эти годы я так и не смог привыкнуть к умоляющим лицам заложников…

 ***

 Побродив вдоль трущоб Элийцев, я наткнулся на очередной пропитанный виски и сигаретным дымом бар. Как ни странно, но мне налили Джек. Даже на Марсе редко удавалось найти этот приторный привкус прошлого. Я пристроился за самый дальний столик и собирался напиться до беспамятства. Но неожиданно со мной кто-то заговорил.

– Трудный денек?

Я обернулся и увидел старика в старом кожаном плаще. На левой щеке у него был шрам, а на запястье татуировка какого-то мифологического существа, похожего на коня с крыльями. Надо будет спросить у Элис, что это. Она обожает все эти древние земные миры, эту чепуху.

– Бывало и хуже.

– Не угостишь сигаретой?

Я протянул старику пачку. Он вытянул две сигареты. Одну закурил, а вторую заложил за ухо.

– Здесь табак на вес золота. Однако мне нечего дать тебе взамен.

– Не стоит. Считайте это подарком.

– Не думал, что бывают бескорыстные пираты. Но не стоит делать что-либо просто так. По крайней мере, в этом мире, – старик затянулся и ухмыльнулся.

– В этом? А Вы знаете другие миры?

– И не один. Знаешь, я могу рассказать тебе историю. Когда я был моложе, люди любили слушать хорошие истории.

Все это показалось мне довольно странным. Но россказни этого старика не помешали бы мне менять стаканы с виски. Да и что-то в его глазах не давало мне покоя. Гетерохрония сейчас не редкость, однако, оба его глаза, фиолетовый и бирюзовый, были настолько яркими и живыми. Меня невольно бросало в дрожь, когда он в упор смотрел на меня.

Не дожидаясь моего ответа, старик снова закурил и начал свою историю. Когда он закончил, было уже утро. Все клетки моего сознания пульсировали и вырывались наружу. То, что я услышал, до сих пор не дает мне покоя. Каждое его слово запечатлелось в моем мозгу, словно кто-то вживил это в меня.

 ***

 Атлантида, древние, невероятные миры, магия… Я всегда считал, что это лишь сказки для малышей. Но эта история двух девушек. Если бы только он успел вовремя. Вселенная сейчас была бы совсем другой…

Мое сознание слишком мало, чтобы осмыслить весь масштаб произошедшего. Да и боюсь, если я напишу эту историю, могут произойти куда более страшные вещи. Я одного не понимаю, почему он выбрал именно меня? То, что это не случайность, я осознал в тот миг, когда он посмотрел мне в глаза. Нет, это не случайность.

 ***

 Я не в состоянии изменить что-либо. Я не способен найти и освободить их. Да и они, наверное, уже давно нашли новый путь. Но я могу сохранить их воспоминания. Джон дал мне старый дневник. Большинство информации было стерто, вырвано, закодировано. Но я долго  и упорно собирал все по крупицам.

  ***

Когда они вернутся, я обязательно найду способ передать им этот дневник. Они должны вспомнить о том, кто они. Они должны снова спасти эту разваливающуюся Вселенную…

  ***

Тери, Рина, если вы читаете это, знайте, еще остались люди, которые верят в вас.

декабрь 2873 г.

Уплывай со мной, Джеки. Оставим за спинами берег.
И кому нужны реки, каналы, что россыпью змеек
режут город на ромбы, темнеют, звенят под мостами.
Города - это тромбы. С тобой и двумя паспортами
уплывём. В Ледовитый. В Индийский. У вод сто оттенков.
Чайки кипенной свитой взлетят, тишину исковеркав.
Уплывай со мной, Джеки. Бетонные клетки - не дом нам.
В этом / в прошлом ли веке одна лишь стихия бездонна.
Волны будут нам садом, луна с маяками - торшером.
В пиджаке полосатом с заполненным ромом фужером
ты на палубе как на веранде вздремнешь ненадолго.
Тлеют в небе закатном лучи из китайского шелка.
Уплывай со мной, Джеки. Не сыщешь вакцины, таблеток
в интернете / в аптеке от будней, дэдлайнов и клеток.
Мы уходим с рассветом. В портах островов незнакомых
фруктов с запахом лета накупим за пару целковых.

Ливень ленты чеканит. Тяжелыми кажутся веки.

Говорят, что ты занят.
Так где же ты? Где же ты, Джеки?

Джек заходит в больницу. Бьет в нос горький запах микстуры.
Измождённые лица. Сутулятся в креслах фигуры.
Врач протянет конверты.
Нет. Джейн не становится лучше.
Голубые мольберты. Записки о море и суше.
Джейн больна океаном.
Джек болен Джейн. Всё еще болен.
Кипяток льёт из крана. Джек шепчет, что всё под контролем.
Засыпает столица.
В шкафу пузырек со снотворным.

Джеку палуба снится,
и Джейн ловит пальцами волны.

© Лёша Самолётова

Я любил поэта по имени Доминик.
Ник говорил не "ПалАник", а "ПаланИк",
Не уважал попсу, сигареты, кофе, -
и это привело его к катастрофе.
Доминик приходил ко мне, приносил вино,
говорил, вокруг - ужасающее говно.
Обнимал кота, балансируя на пороге...

У него в стихах танцевали единороги,
Из его блокнота можно было напиться,
На его картинах летели живые птицы,
О его слова я часто колол руки...

- Почему вокруг одни мудаки и суки?!
Почему они не любят моих драконов?
А романтику электричек и перегонов?
Почему они не видят, как я цвету,
но читают мутную, мерзкую ***ту?

- Потому что все оставшиеся драконы
Позапиханы на военные полигоны.
Никого не переделаешь чудесами:
интересны людям только они сами.

***

...С разговора об этом прошла уже пара лет,
и хороший поэт- теперь неплохой скелет.
Я поеду его навещу. Юбилей скоро.
На могиле Ника - отличная мандрагора.

© Арчет

Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз — вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс — то есть почти что старый. Шорты с футболкой — простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара — листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька — он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.

Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче — ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.

Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге — и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...

Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя — с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. «Двадцать один», — бормочу сквозь сон. «Сорок», — смеется время. Сорок — и первая седина, сорок один — в больницу. Двадцать один — я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь — на десятом. Десять — кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь — на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.

© Аля Кудряшева

Идет по улице скелет,
На нас с тобой похож,
Ему совсем немного лет,
И он собой хорош.

Возможно, он идет в кино,
А может, из гостей,
Где пил игристое вино
И был не чужд страстей.

А может, дома сигарет
Закончился запас,
И в магазин решил скелет
Сходить в полночный час.

Идет себе, ни на кого
Не нагоняя страх,
И все в порядке у него,
Хоть с виду он и прах.

Идет он на своих двоих
Дорогою своей,
Идет, живее всех живых
И мертвых всех мертвей.

© Автор Неизвестен

Хочу таинственно умереть в порту, под дождем. Играет саксофон, и на мое убийство выезжает детектив в плаще и шляпе, он устал и слишком стар для этого дерьма, от него пахнет сигарами и виски, а я мертв от того, что слишком много знал.

Дети уходят из города
к чертовой матери.
Дети уходят из города каждый март.
Бросив дома с компьютерами, кроватями,
в ранцы закинув Диккенсов и Дюма.

Будто всегда не хватало колючек и кочек им,
дети крадутся оврагами,
прут сквозь лес,
пишут родителям письма кошмарным почерком
на промакашках, вымазанных в земле.

Пишет Виталик:
«Ваши манипуляции,
ваши амбиции, акции напоказ
можете сунуть в...
я решил податься
в вольные пастухи.
Не вернусь. Пока».

Пишет Кристина:
«Сами учитесь пакостям,
сами играйте в свой сериальный мир.
Стану гадалкой, ведьмой, буду шептать костям
тайны чужие, травы в котле томить».

Пишет Вадим:
«Сами любуйтесь закатом
с мостиков города.
Я же уйду за борт.
Буду бродячим уличным музыкантом.
Нашел учителя флейты:
играет, как бог».

Взрослые
дорожат бетонными сотами,
бредят дедлайнами, спят, считают рубли.
Дети уходят из города.
В марте.
Сотнями.
Ни одного сбежавшего
не нашли.

© Автор Неизвестен

Мы будем жить с тобой на берегу,
отгородившись высоченной дамбой
от континента, в небольшом кругу,
сооруженном самодельной лампой.
Мы будем в карты воевать с тобой
и слушать, как безумствует прибой,
покашливать, вздыхая неприметно,
при слишком сильных дуновеньях ветра.

Я буду стар, а ты — ты молода.
Но выйдет так, как учат пионеры,
что счет пойдет на дни — не на года, —
оставшиеся нам до новой эры.
В Голландии своей наоборот
мы разведем с тобою огород
и будем устриц жарить за порогом
и солнечным питаться осьминогом.

Пускай шумит над огурцами дождь,
мы загорим с тобой по-эскимосски,
и с нежностью ты пальцем проведешь
по девственной, нетронутой полоске.
Я на ключицу в зеркало взгляну
и обнаружу за спиной волну
и старый гейгер в оловянной рамке
на выцветшей и пропотевшей лямке.

Придет зима, безжалостно крутя
осоку нашей кровли деревянной.
И если мы произведем дитя,
то назовем Андреем или Анной.
Чтоб, к сморщенному личику привит,
не позабыт был русский алфавит,
чей первый звук от выдоха продлится
и, стало быть, в грядущем утвердится.

Мы будем в карты воевать, и вот
нас вместе с козырями отнесет
от берега извилистость отлива.
И наш ребенок будет молчаливо
смотреть, не понимая ничего,
как мотылек колотится о лампу,
когда настанет время для него
обратно перебраться через дамбу.

©Иосиф Бродский

Я думаю, что мы должны читать лишь те книги, что кусают и жалят нас. Если прочитанная нами книга не потрясает нас, как удар по черепу, зачем вообще читать ее? Скажешь, что это может сделать нас счастливыми? Бог мой, да мы были бы столько же счастливы, если бы вообще не имели книг; книги, которые делают нас счастливыми, могли бы мы с легкостью написать и сами. На самом же деле нужны нам книги, которые поражают, как самое страшное из несчастий, как смерть кого-то, кого мы любим больше себя, как сознание, что мы изгнаны в леса, подальше от людей, как самоубийство. Книга должна быть топором, способным разрубить замерзшее озеро внутри нас. Я в это верю.

© Франц Кафка, письма

Однажды я проснулся не тем человеком. Однажды я проснулся взрослым. Больше я не сплю по ночам; мать не кричит меня с окна на ужин; никто не ругает, что ухожу со двора; друзья за мной больше не заходят; одежду я пачкаю пролитым вином, а не мажусь в песочнице; никто не покупает мороженое, когда капризничаю; не барахтаюсь в ванне, а просто в ней лежу; дни рождения стали невесёлыми. В детстве я не мечтал стать взрослым. Я — ребёнок, дайте мне шоколадку и валите заниматься своими взрослыми делами.

© Автор Неизвестен

— Сэр! Разведка докладывает, что на подходе силы Алкоголизма, Разврата и Хаоса!
— Что ты сказал, сержант?
— Сэр, на подходе крупные Выходные силы!
— Мать вашу, мы не должны допустить их прорыва в личную жизнь! Сейчас осень, в тылах господствует депрессия, они выйдут на оперативный простор, соединятся и образуют Запой! Надеюсь, ты помнишь, чем закончился прошлогодний Запой, сержант?
— Да, сэр! Кажется, тогда погибла Любовь...
— Вот именно, сержант. Поэтому выдвинуть на передний край Книги и Горячий шоколад! Запереть дверь и никого не выпускать из штаб-квартиры, пару сериалов оставьте в резерве, комедии выдвинуть на фланги. Запросите музыко-поддержку с аудионосцев! Пусть накроют все пледовыми бомбардировками!
— Есть, сэр. Но что делать с Воспоминаниями? Они сидят в подвале и сильные аудио-бомбардировки могут выпустить их наружу. Тогда они совершат диверсию...
— Оставьте Игру на входе...
— Игру? Она слишком ненадежна, сэр! В прошлый раз она чуть не обанкротила нас!
— А у тебя есть альтернативные предложения?! Сержант, тебя там в Академии Обороны Спокойствия и Самоконтроля учили думать или подчиняться приказу?!
— Я учился на кафедре Душевного Равновесия, сэр. Кафедра при институте Спокойствия, сэр. И там нас учили...

Он не успел договорить. Три роты Разврата ударили одновременно по правому флангу, в лице трех блондинок-лесбиянок в HD качестве. Форт "О'Лег" дрогнул, но выстоял... Впереди было 2 тяжелых дня в окружении...

© Автор Неизвестен

Иногда люди позволяют одной и той же проблеме годами портить им жизнь, а между тем они могут просто сказать: «Ну и что». Это одно из моих любимых выражений: «Ну и что?»

«Мама меня не любила». Ну и что.
«Муж не хочет меня». Ну и что.
«Я преуспел, но до сих пор одинок». Ну и что.

Не знаю, как мне удалось выжить в те годы, когда я еще не научился этой премудрости. Мне понадобилось много времени, чтобы постичь ее, но когда я научился так мыслить, это осталось со мной навсегда.

©  Энди Уорхол

Большинство людей, в сущности, умирает в двадцать-тридцать лет: перешагнув этот возраст, они становятся лишь своею собственной тенью; всю остальную жизнь они подражают сами себе, повторяя с каждым днём всё более механически и уродливо то, что уже когда-то говорили, делали, думали или любили в те времена, когда они ещё были они.

© Ромен Роллан

Немногие люди способны переносить полное одиночество. Я и сам, как вы знаете, не люблю одиночества, но после нескольких попыток пришел к выводу, что общество болтливых дураков еще хуже.

Куда, интересно, потом из них деваются эти мальчишки, от которых у нас не было никакого противоядия в двенадцать лет - один раз увидеть у друзей на vhs и пропасть навсегда; темные брови, щекотные загривки, нежные шеи, узкие молочные спины в родинках; повадка целоваться, подаваясь вперед всем телом, торопливо и жадно; лукавые глаза, сбитые костяшки пальцев, щетина, редкая и нелепая, никакой тебе вожделенной мужественности; зажигалка благодаря заботливым друзьям исторгает пламя высотой в палец, и, закуривая, можно спалить тебе челку; сигарету носят непременно в углу губ и разговаривают, не вынимая ее изо рта; поют дурными голосами по пьяни у тебя под окнами и совершенно неподражаемо, роскошно смеются - запрокидывают головы, показывают ямочки, обнажают влажные зубы; носят вечно съезжающие джинсы, умеют дуться, подбирая обиженные губы и отворачиваясь; просыпаются горячие и мятые, в длинных заспанных отметинах от простыни и подушки; играют в бильярд и покер, цитируют великих, горячатся, гордятся татуировками и умирают не успеваешь заметить когда; в двадцать четыре еще дети, в тридцать - уже крепкие самоуверенные мужики с вертикальной складкой между бровей, жесткий ворс на груди, невесть откуда взявшийся, выпуклые мыщцы, сытый раскатистый хохоток, пристрастие к рубашкам и дорогим ботинкам, ничего и близко похожего на то, за что ты легко могла отдать полжизни и никогда не пожалеть об этом. 

Красивые, красивые, и были, и будут, кто спорит; еще и умные к этому времени, и прямые, и забывают привычку так много и страстно врать по любому поводу; взрослые, да, серьезные, и пахнут смертной скукой. Хочется спросить, зачем они съели того мальчика, с кожей прозрачной, как бумага, который вешал себе на стенку журнальный разворот с какой-нибудь невероятной серебристой машиной - ничего не было слаще, чем смотреть на него, сидящего на парапете над рекой, рассказывающего тебе что-то с сигаретой в углу рта, и чтобы солнце золотило ему волосы и ресницы.

© Вера Полозкова

Строительная бытовка. У крыльца три котенка. Лежат, лениво лапами друг друга скребут. Выходит мужик, охранник. Сигарета в зубах, в руках миска с едой
Мужик(ставит миску на пол): Ну что, побляданыши, все здесь собрались?
Котята бросаются к миске, начинают наворачивать.
Мужик:( лаская того, кто подвернется): Вот же твари бесполезные.
Один котенок мяукает
Мужик: Че орешь, скотина? Не дают жрать? Братва, ну ка расступитесь ( сажает котенка перед миской) жри давай, а то не вырастешь
Котята синхронно едят
Мужик( задумчиво глядя в даль): вот пустят вас на живодерню, на шапки.
И уже с укоризной в голосе: Не драться! Не драться! Всем хватит

© С. Минаев

Мы будем забыты эпохой,
Забыты друзьями, забыты работой.
Мы будем забыты родными сердцами,
Родными людьми и их городами.

Мы будем забыты квартирами нашими,
Зданиями этими высочайшими.
Переулки знакомые будут меняться,
Пока мы будем в забвенье купаться.

Мы будем забыты временем этим
И будет так, этого мы не заметим.
Забудут о нас улицы города,
Другие люди будут бегать от холода.

Мы будем забыты миром,
Без кумиров.
Мы будем забыты эпохой,
И похуй.

© Николь Басс.

Когда воспоминания ощущаются как настоящая жизнь, они становятся настолько же ценными. Если подумать о моменте прошлого, к тебе возвращается запах скошенной травы, тепло чужой руки, вкус поцелуя.
Кто угодно ускользнет в такие воспоминания, чем будет проводить ночи в одиночестве, глядя на потолок из металла и пластика..

© Автор Неизвестен

Кошки не ходят строем, у кошек нет документов.
Им не нужна прописка и даже билеты в кино.
Они сидят без работы или служат в числе агентов
Высших цивилизаций, но чаще им все равно.

Кошки не голосуют, рекламе они не верят,
Лукьяненко и Донцова для них не авторитет.
Кошки — это не люди, но кошки — это не звери,
Они — разумные монстры с весьма далеких планет.

Кошки масс не боятся и мыслят вполне свободно,
С корпоративной культурой кошкам не по пути.
Кошки всегда одеты, как кошки, а не как модно.
Навесьте ярлык на кошку — и кошка вам не простит.

Кошки не верят в бога, а если верят — то тайно,
И не в такого бога, в которого верим мы.
Все, что мы знаем о кошках, узнать удалось случайно,
Их мифы упоминают про ядерный свет зимы.

Но есть и у кошек слабость: им нравится чай в стакане —
Не пить чтоб, а любоваться, — заваренный крепко чай.
Они стучат телеграммы о стороже-ветеране,
Работающем на стройке: "Рекомендован в рай".

© Наталья Михайлова

Космос. Межзвёздный простор. Холод бездонных глубин.
Проносятся глыбы мёртвых планет. Серебрится алмазная пыль далёких светил. Атомные сердца сбиваются в редкие скопления. Где-то там, в тишине, обретается сама вечность.
Мы поднимаем к небу глаза и всматриваемся в чёрный колодец Вселенной. Тысячи лет миллиарды пар глаз отражают, словно в зеркале, источенную жёлтыми точками черноту. Кто первым начал мечтать о грандиозном восхождении за горячей россыпью звёздных угольков? Кому пришла в голову мысль попасть за облака и поближе взглянуть на таинственных светлячков, загорающихся каждую ночь после захода солнца?
Многое изменилось с тех пор. Не в космосе - в нас самих. Крохотные угольки стали полыхающими газовыми исполинами, расстояния между ними вытянулись в немыслимые бездны. Одно осталось прежним: наше восприятие Вселенной. Мы неимоверное сжимаем космос, сгущаем, конденсируем его. Тот космос, которым торгуют на каждом углу, которым полны астрономические атласы, космос, который подарило нам око заоблачного телескопа и к которому мы так привыкли - суррогат. Я говорю вам: этот красивый, разноцветный, добропорядочный космос - неправда. Хаббл покажет вам тысячи чудес, но это будут куски, безжалостно вырезанные из огромного полотна и увеличенные до неприличия.
Каждая планета, каждая звезда, каждая галактика отделена от другой немыслимой пропастью, ни представить которую, ни уж тем более переступить мы пока не в силах. Самый глубокий космос - истинный, настоящий, стопроцентный - это средоточие одиночества, пустоты и молчания. Он чёрен как сама чернота. Он глубже самой глубокой бездны. И он молчит. Вечно.

© Музей Будущего

Микро-новелла "Не один" от художника Николая Писарева

Френсису несколько лет за двадцать,
он симпатичен и вечно пьян.
Любит с иголочки одеваться,
жаждет уехать за океан.
Френсис не знает ни в чем границы:
девочки, покер и алкоголь…
Френсис оказывается в больнице: недомоганье, одышка, боль.
Доктор оценивает цвет кожи, меряет пульс на запястье руки, слушает легкие, сердце тоже, смотрит на ногти и на белки. Доктор вздыхает: «Какая жалость!». Френсису ясно, он не дурак, в общем, недолго ему осталось – там то ли сифилис, то ли рак.
Месяца три, может, пять – не боле. Если на море – возможно, шесть. Скоро придется ему от боли что-нибудь вкалывать или есть. Френсис кивает, берет бумажку с мелко расписанною бедой. Доктор за дверью вздыхает тяжко – жаль пациента, такой молодой!

Вот и начало житейской драме. Лишь заплатив за визит врачу, Френсис с улыбкой приходит к маме: «Мама, я мир увидать хочу. Лоск городской надоел мне слишком, мне бы в Камбоджу, Вьетнам, Непал… Мам, ты же помнишь, еще мальчишкой о путешествиях я мечтал».
Мама седая, вздохнув украдкой, смотрит на Френсиса сквозь лорнет: «Милый, конечно же, все в порядке, ну, поезжай, почему бы нет! Я ежедневно молиться буду, Френсис, сынок ненаглядный мой, не забывай мне писать оттуда, и возвращайся скорей домой».
Дав обещание старой маме письма писать много-много лет, Френсис берет саквояж с вещами и на корабль берет билет. Матушка пусть не узнает горя, думает Френсис, на борт взойдя.
Время уходит. Корабль в море, над головой пелена дождя.
За океаном – навеки лето. Чтоб избежать суеты мирской, Френсис себе дом снимает где-то, где шум прибоя и бриз морской. Вот, вытирая виски от влаги, сев на веранде за стол-бюро, он достает чистый лист бумаги, также чернильницу и перо. Приступы боли скрутили снова. Ночью, видать, не заснет совсем. «Матушка, здравствуй. Жива? Здорова? Я как обычно – доволен всем».
Ночью от боли и впрямь не спится. Френсис, накинув халат, встает, снова пьет воду – и пишет письма, пишет на множество лет вперед. Про путешествия, горы, страны, встречи, разлуки и города, вкус молока, аромат шафрана… Просто и весело. Как всегда.
Матушка, письма читая, плачет, слезы по белым текут листам: «Френсис, родной, мой любимый мальчик, как хорошо, что ты счастлив там». Он от инъекций давно зависим, адская боль – покидать постель. Но ежедневно – по десять писем, десять историй на пять недель. Почерк неровный – от боли жуткой: «Мама, прости, нас трясет в пути!». Письма заканчивать нужно шуткой; «я здесь женился опять почти»!
На берегу океана волны ловят с текущий с небес муссон. Френсису больше не будет больно, Френсис глядит свой последний сон, в саван укутан, обряжен в робу… Пахнет сандал за его спиной. Местный священник читает гробу тихо напутствие в мир иной.
Смуглый слуга-азиат по средам, также по пятницам в два часа носит на почту конверты с бредом, сотни рассказов от мертвеца. А через год – никуда не деться, старость не радость, как говорят, мать умерла – прихватило сердце.
Годы идут. Много лет подряд письма плывут из-за океана, словно надежда еще жива.
В сумке несет почтальон исправно
от никого никому слова.

© Kladbische

Синдром космонавта – это самозащита. Одевай скафандр, тебя давно ждёт орбита. Комната – крепость, не пускай других, закройся. Уходи в виртуальность: заряжай, целься!
Ты один знаешь, как здесь на самом деле, ты один знаешь, кто живет в твоем теле. По борьбе с системой не бывает пособия, закрывай душу – укройся от копий.

Я прошу, не называй мою мечту бредом. И пусть пока она недосягаема будто, мой потрепанный стул – ракета, мой космос – это компьютер.

© Cosmos is waiting for us..

Раньше мы все мечтали, что вырастем в одной компании, вот так, вместе с друзьями: у нас по-прежнему будут темы для разговоров, поводы для встреч, наши дети будут ходить в один детский сад, школу и станут такими же друзьями, как и мы, но случилось лишь одно - мы просто выросли.

(посвящено Е.И.)

Отчет №6798D

Полковнику Тери Шеппард

 – Майор Лорн, Вас вызывает командный центр в блоке А. Кейт Лорн, Вас вызывает командный центр в блоке А.

Вот уже 3 минуты внутреннее радио в комнате 143 методично повторяло приказ. Однако Кейт проснулась, как только этот чертов аппарат щелкнул и издал первый звук. Вставать не было ни сил, ни желания. Не прошло и трех часов, как она вернулась с миссии на P34J9KL. По уставу им положено отдыхать 17 часов между миссиями. Только кого интересует устав в этой богом забытой Цитадели. Полковники, майоры, сержанты – все бегут на другие базы при первом же удобном случае. Что мешает Кейт отнести свое прошение о переводе на Атлантиду (которое было написано уже 2 месяца назад) генералу? Полковник Шеппард, ребята давно ее ждут. Дэниелу Джексону она со всем помогла, её основная миссия выполнена, пора возвращаться на Атлантиду.

 –  Майор Лорн, Вас вызывает командный центр в блоке А.

Кейт чертыхнулась, поднялась с кровати и достала из верхнего ящика прошение о переводе.

 – Пошло оно всё…, – Кейт выругалась и нажала желтую кнопку на приёмнике. – Майор Лорн слушает. Буду через 2 минуты.

 ***

Полковник Саммерс сидел в своем кресле и перечитывал отчеты о вчерашней миссии. Сержант Чун и Рафаэль уже собрались в командном центре. Саммерс отложил бумаги:

 – Майор, после миссии не прошло еще 17-ти часов, однако дело не терпит отлагательств. Поступил сигнал тревоги из полицейского участка 27. И вот уже 26 минут мы не можем с ними связаться. Наш коммутатор смог расшифровать сообщение. Судя по всему дела плохи: в Блоке 6 обнаружен отряд Самолитов.

 – Самолиты? Что они забыли на Марсе??

 – Несколько дней назад отряд контрабандистов ограбил Караван Ионизийцев. Было украдено 12 упаковок силия. Галактический патруль отследил корабль до нашего сектора. Т.к. кроме Цитадели им укрыться и продать товар больше негде, полиция взяла на себя это дело. И вроде как они вышли на след, внедрили своего человека в банду, но Самолиты появились не вовремя. Майор, задача вашей команды устранить Самолитов и вернуть силий. В Блок 6 вас доставит Чун. Но дальше сами. Как вы знаете, у нас нет никаких полномочий в этой зоне. На месте вас встретит наш агент полиции. Вопросы есть?

 – Никак нет, сэр!

 – И еще, постарайтесь оставить как можно меньше трупов.

 ***

 – Да сколько можно? Почему мы должны наводить порядки в Блоке 6?? Взорвать его ко всем чертям вместе с Самолитами, – Кейт была очень зла. Рафаэль с безучастным лицом проверял количество патронов в бластере. Сержант Чун сверял датчики и обговаривал с командным центром обратный маршрут.

 – Майор, не горячитесь. Вы прекрасно понимаете, почему мы должны это делать. И почему вызвали именно нас. Самолиты очень опасные твари. Не пройдет и недели, как эта зараза захватит всю Цитадель, – Рафаэль, как всегда спокойным и равнодушным тоном говорил очевидные вещи, отчего Кейт начинала злиться еще больше.

 – Знаешь, Раф…, – внезапный удар в правое крыло не дал ей договорить. Кейт ударилась головой о железную рейку и на несколько мгновений потеряла сознание.

 ***

Сейчас Блок 6 напоминал один из кругов Ада. Огонь был повсюду. Каждые 2 минуты гремели взрывы. Пальба не прекращалась. Кейт потеряла связь с Рафаэлем. Сержант Чун перед сбросом успел сообщить координаты и время отлета. Однако легче от этого не стало. У нее есть 2 часа, чтобы уничтожить Самолитов, найти силий и Рафаэля.

 – Майор, майор.., – из-за угла послышался тихий шепот. – Майор, Вы из блока А? Я лейтенант Норман. Вас должны были предупредить.

Кейт выстрелила в очередного головореза, который пытался проколоть её какой-то самодельной пикой и, перепрыгнув через горящий обломок, добежала до переулка. Укрывшись за мешками с песком, лейтенант Норман перезаряжал доминатор. На вид ему было 25-30 лет, смуглый брюнет с легкой щетиной, над левым глазом небольшой шрам. Полицейская форма была вся в крови.

 – Вы ранены?

 – Жить буду. Майор, через 2 квартала логово Самолитов. Силий у них.

 – Можно просто Кейт. У меня есть светошумовые гранаты и С4.

– Алекс. Тогда вперед. Уничтожим эту падаль, – он улыбнулся и поднялся. – На счет три.

– Три!

Кейт шагнула из укрытия и за доли секунды убила трёх Крэонцев, которые пытались незаметно подползти к их укрытию. Следующие 10 минут Кейт и Алекс, перезаряжая оружия и оставляя за собой дорогу из крови и трупов мерзких контрабандистов, убийц и различных тварей, пробирались к логову Самолитов.

 ***

– А у вас все майоры такие симпатичные?

– Полковники тоже. И лучше помолчи, – Кейт покрепче перетянула жгут на руке лейтенанта. – Готов?

Не дожидаясь ответа, Кейт резким движением руки вытащила из его плеча металлический осколок. Алекс только сморщился и отпил еще виски из бутылки, найденной у одного из лежащих вокруг трупов.

– Еще два. Потерпи.

– Милая, ради тебя я готов выдержать еще сотни таких царапин.

Кейт улыбнулась и сильнее надавила на рану.

Силий у них. Самолиты корчатся в предсмертных конвульсиях на своем корабле, который взорвется, как только выйдет из атмосферы. Рафаэль так и не вышел на связь. Сержант Чун уже должен ждать на точке. А этот пижон уже в который раз пытается подкатить. Очередной будний день Кейт Лорн.

– Кейт, как тебя занесло в Цитадель? Ты слишком, хм, хороша для этого места, – Алекс снова сморщился, пытаясь скрыть боль.

– Это долгая история. Да и больше я тут не задержусь, – Кейт вытащила последний осколок и обработала рану. – Идем, нам еще нужно доставить силий на базу и вернуть его Ионизийцам.

– А вот это вряд ли, – Алекс поднялся, взяв Кейт на мушку. – Эй, ребята, хватит прятаться.

Из-за горящего грузовика вышли 4 головореза. Судя по одежде, это были контрабандисты С-класса. Громко смеясь, они взяли сумку с силием и подхватили своего капитана, который все также держал Кейт на мушке.

– Лейтенант Норман, значит, – Кейт лишь досадно поджала губы.

– Этот мальчик не смог даже отойти от участка. Но, хвала богам, умный, ловкий, смелый и храбрый капитан Алекс Скайлайн…

Кейт громко рассмеялась, не дав ему договорить:

– Ты забыл упомянуть мелкий ворюга и контрабандист.

– Пусть будет так. В любом случае, я получил обратно мой силий. И спасибо тебе за заботу, это было очень мило.

– Я тебя найду и убью, – Кейт улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой.

– Я с нетерпением буду ждать нашей следующей встречи! – Алекс что-то еще прокричал, но шум двигателей заглушил его последние слова. Через минуту он уже скрылся за горящим грузовиков, а его корабль включил щиты.

Кейт медленно поднялась, отряхнула форму и направилась к точке встречи.

 ***

– Через 7 минут будем в ангаре, – Сержант Чун плавно выходил на нужную траекторию полета.

Рафаэль с каменным лицом пересчитывал оставшиеся гранаты.

– Раф, почему ты не вышел на связь. Я ведь знала, что ты рядом, – Кейт все еще немного злилась.

– Майор, Вы бы пропустили такое зрелище? Этот клоун так здорово Вас дурачил. Да и что переживать, силий у нас, остатки корабля Самолитов дрейфуют в космосе. А твои новые друзья очень удивятся, обнаружив в сумке личинки Иратуса. Миссия выполнена. А с контрабандистами пусть полиция разбирается. Кстати, что Вы будете делать со своим прошением о переводе?

– Иногда меня раздражает, что ты умеешь читать мысли, – Кейт нахмурилась, достала прошение из верхнего кармана и выбросила его к остальному мусору. – Все же тут бывает весело.

Кейт усмехнулась: «Еще увидимся, капитан Скайлайн».

Раньше существовала легенда, что где-то далеко живет маленький тихий человек, который собирает все печальные слезы, делает из них звезды и вешает на небо. И когда исчезает причина печали, звезда падает, чтобы кто-то, там, на Земле, мог загадать счастливое желание.

© Автор Неизвестен

Когда я потерял близкого человека, знаешь, я так же ел, так же смеялся с друзьями, так же разговаривал. Во мне, снаружи, ничего не изменилось. Но никто из вас не знал, как я сломался внутри, как я вдребезги разлетелся, как на кусочки измельчил все, и никто этого не заметил. Потому что снаружи я был таким же.

© Автор Неизвестен

Из выходящего на север окна моей комнаты видна Полярная Звезда. Долгими осенними ночами, когда снаружи завывает и неистовствует северный ветер, а деревья, шелестя огненной листвою, переговариваются между собой, я сижу у окна и неотрывно наблюдаю за ее зловещим мерцанием. Незаметно проходят часы, и ночная мгла понемногу начинает таять в серых предрассветных сумерках. Постепенно тускнеет высокомерная Кассиопея, Большая Медведица поднимается над беспокойно шелестящими деревьями, которые всю ночь надежно скрывали ее от моего взора, повисший над кладбищенским холмом Арктур начинает нервно помигивать, предвещая скорый рассвет, а Волосы Вероники, струящиеся далеко на востоке, начинают излучать мягкое таинственное сияние одна лишь Полярная Звезда неподвижно висит там, где взошла с наступлением темноты. Я смотрю на небосвод и вижу ее жуткий дрожащий свет. Она напоминает мне всевидящее око неведомого безумца, что жаждет донести до людей некое диковинное послание и тщетно силится восстановить его в своей памяти, но не может вспомнить ничего, кроме того, что послание это еще совсем недавно обременяло его мозг. Время от времени, когда по ночам небо заволакивается тучами, ко мне приходит сон.

© Г.Ф. Лавкрафт

Одна из самых экзотических теорий строения Вселенной: клетка нашего  мозга является Вселенной для другого мира. И, в свою очередь, мы  находимся во Вселенной, которая является клеткой мозга какого-то  существа.

Келпи - в шотландской низшей мифологии водяной дух, который обращается в белого, "потерявшегося" коня который заставляет сесть на себя, а потом рвётся в воду и съедает добычу.

это так входят в август: повзрослевшими и пустыми, впереди только прелость и запах дыни, за спиной же только печаль и слабость. говорят: да ладно, обратно тропа – заросшая, не грусти, любимая, что ты, не плачь, хорошая. выпьем вина, тут нам на двоих осталось.

устаёшь доказывать свою прелесть, неординарность, красивый юмор, грехи, чудачества, вырастаешь с людей, как из свитера, и вообще достаёшь свитера из ящика. август – эпоха сидящих на дне, курящих. вспоминаешь: хотела как в книге, но всё опять получилось
по-настоящему.

этот август будет придирчив и сух, обязательно станет шептать мне на ухо стихи и басни, заменит кровь горячим глинтвейном, на ночь укроет небом, расскажет сказку. мы с ним напишем строки и даже песни, подсчитаем по мелочи, что из лета нам здесь осталось. постараемся стать чуть менее интересными, собрать воедино свою усталость.

мне казалось, три месяца всё изменят
к лучшему.
мне казалось.

© Неон Ас

лейте больше текилы в бокалы из под мартини
вечный бармен Андрэ, не скупитесь, Вам не к лицу
вы уже разменяли второй золотой полтинник
повидав столько лиц и душ на своем веку

по другую сторону барной потертой стойки
я сижу перед Вами – стотысячная Лилит
запиваю поданной злой дорогой настойкой
свою память и то, что еще болит

улыбнувшись устало, шепнете: «проходит, детка.
ты не первая…знаешь… и ночь не мудрее дня…
время лечит.» а я, затянувшись неженской, крепкой
нементоловой. выдохну:
« … не меня….»

© Кристина Ма

Мамины руки пахнут апельсинами. Одна из сильнейших ассоциаций за всю мою жизнь. И я готов отдать многое, чтобы вновь вернуться на двадцать лет назад, увидеть нашу переливающуюся в лучах света кухню с ароматными фруктами на столе, но эмоции невозможно пережить вновь, да и мы с мамой стали безвозвратно другими.

© Автор Неизвестен

Бездыханная легкость моя, непомерная тяжесть
Переполнено сердце, и рубаха от соли пестра,
Завязало нас гордым узлом, да никто не развяжет
Разрубить - я уверен, руке не поднять топора

Что за радость такая - в ладонь пеленать свои стоны,
В этом есть чудо-прелесть - пускать по ветрам волоса.
На трамвайном углу мы читали людские законы,
И невольно смеялись над ними на все голоса

Наше братство без клятв, а в родство не загонишь и силой.,
Под похмельное утро все спят, не сойти бы с ума
Но к войне или миру, а строй пахнет братской могилой
Одному долгий путь, тяжкий посох, пустая сума

Кто прибил наши стрелы гвоздями к немым циферблатам?..
Пожелтеют страницы по всем золотым городам,
Я несу это бремя в себе оловянным солдатом,
Без приказа - ни шагу назад, а вперед - никогда!

Всем сестрам по серьгам, не отмоются сироты-братья
Лишь мелькнет где-то свежий порез предрассветной улыбки
Да зима заколдует мой город взмахом белого платья
И по всем телеграфным столбам струны блудницы-скрипки

Не гони меня - дай отстоять до конца эту службу
Но под серпом все травы сочны - где там думать о судьбах?
Я спою, и швырну вам на стол ворох шелковых кружев
В переплетьи которых хохочет шаманский мой бубен

Если во мне осталась хоть капля того
Если во мне осталась хоть капля того
За что меня можно терпеть
За что меня можно любить..

©  Иосиф Бродский

Мне снился... конечно, поезд,а что еще может сниться?
Сырая лесная помесь и кислые проводницы,
С каким-то горшком бегоний, каких-то пожиток горы,
В каком-то пустом вагоне, в какой-то невнятный город.
Конечно же, я листала роман о судьбе испанки,
Конечно же, я отстала на крошечном полустанке,
Конечно, завыли волки, в кустах заметались тигры,
Конечно, будильник звонкий, а дальше, конечно, титры...

Но страшно на самом деле - а вдруг меня там убили,
А мне через две недели встречать тебя из Сибири,
И нервно считать составы, стоять возле турникета,
А вдруг все мои суставы обглоданы страшным кем-то?
Какой-то голодной стаей, какими-то злыми львами
Ты выйдешь - а я растаю, как будто бы не бываю.

А сон не проймешь стихами, словами не залопочешь,
И вновь, затаив дыханье, ныряю, неровный почерк
воды
зарябил кругами, как будто попали камнем.
Сложи свое оригами беспомощными руками.

Мне снилось, что лет мне мало, а сколько - решайте сами,
Что я - потерявший маму ребенок в универсаме,
Кидаюсь от полки к полке, пытаюсь попасть наружу,
И всюду летят осколки, и значит, что дальше - хуже.
Я лезу наверх на ящик, в котором чаи и сласти,
Чтоб стать чуть-чуть настоящей, но грозное слышу "слазьте",
Скитаюсь в своих потемках, и слезы из глаз всё хлещут,
И сладкие злые тетки, и пальцы за плечи - клещи.
И - снова конец спектакля, внезапный обрыв сюжета,
Изящный конец - не так ли? У граждан мокры манжеты.

Но ты же будешь, усталый, искать меня на вокзале,
Ведь то, что меня не стало, тебе еще не сказали,
А люди вокруг, как лужи, ни слова из них не выжать,
И значит, мне всё же нужно, хоть как-то но всё же выжить,
Хоть как-то куда-то скрыться на жуткий остаток сонный,
Хоть в землю совсем зарыться, хоть стать почти невесомой,
А после уже попроще, улыбкой расправить щеки,
И солнце хвостом отросшим щекочет нос через щелку.

Мне снится, что я синица, летящая деревнями,
И кислые проводницы кидают в меня камнями,
Кидают в меня осколки витрины в универсаме,
По городу бродят волки, почти притворившись псами,
А мама ушла к подруге, живущей неподалеку,
Вернулась вода на круги - ты чувствуешь подоплеку?
От снега намокли крылья, почти что став плавниками,
Да, универсам закрыли зачем-то, мы не вникали,
И всё закрутилось в смерче, здесь не перескажешь вкратце,
И здесь уже не до смерти - здесь с жизнью бы разобраться.

Что ж, ноль-один в нашу пользу, так выпьем же за победу,
Я сяду на нужный поезд и в город родной поеду,
И буду - на самом деле, что люди бы ни сказали
Всего через две недели встречать тебя на вокзале,
Навстречу тебе тянуться, в родное плечо уткнуться,
Вот только бы мне проснуться... вот только бы мне проснуться.

© Аля Кудряшова

Когда миссис Корстон встречает во сне покойного сэра Корстона,
Она вскакивает, ищет тапочки в темноте, не находит, черт с ними,
Прикрывает ладонью старушечьи веки черствые
И тихонько плачет, едва дыша.

Он до старости хохотал над ее рассказами; он любил ее.
Все его слова обладали для миссис Корстон волшебной силою.
И теперь она думает, что приходит проведать милую
Его тучная обаятельная душа.

Он умел принимать ее всю как есть: вот такую, разную
Иногда усталую, бесполезную,
Иногда нелепую, несуразную,
Бестолковую, нелюбезную,
Безотказную, нежелезную;
Если ты смеешься, — он говорил, — я праздную,
Если ты горюешь – я соболезную.
Они ездили в Хэмпшир, любили виски и пти шабли.
А потом его нарядили и погребли.
Миссис Корстон знает, что муж в раю, и не беспокоится.
Там его и найдет, как станет сама покойницей.
Только что-то гнетет ее, между ребер колется,
Стоит вспомнить про этот рай:

Иногда сэр Корстон видится ей с сигарой и «Джонни Уокером»,
Очень пьяным, бессонным, злым, за воскресным покером.
«Задолжал, вероятно, мелким небесным брокерам.
Говорила же – не играй».

© Вера Полозкова

© Вера Полозкова

а я вспоминаю те времена,
когда не понимала,зачем взрослые пьют алкоголь.

знаешь,чего я больше всего боюсь?
не знать каждым плеером тебя наизусть.

дождь разбивал себе ноги о спины подъездов.
топил одуванчики.слезно просил захлебнуться.
шепча подоконникам,говорили самые честные.
а на завтра проснулся лишь тот,кто хотел не проснуться.

у меня уже почти вечер.
а ты,наверное,ещё спишь.
наверное,у тебя ещё утро.
доброе утро.

знаешь,я бы очень хотела,чтобы какую-нибудь улицу в нашем городе назвали твоей фамилией,
чтобы там было много маленьких лавочек.уютных кафешек.
и фонтан.
может,когда-нибудь,там будут гулять и мои дети.
задавать вопросы на "почему" и "зачем".
спрашивать меня об алфавите.
а я всегда ведь буду помнить только 2-ую и 12-ую.2-ую и 12-ую.

знаешь.я очень не люблю сигареты,которые ты куришь.
они горькие.
но что-то щёлкает внутри.и снова разрывает после первой затяжки.
что-то стонет и ноет внутри под рёбрам.
как будто заставляет верить.что у меня,правда,есть душа.
а ты.
не кури,пожалуйста.

приезжать в твой город и узнавать тебя в каждом прохожем.
в каждом чёрном плаще,в каждой родинке.громко.до дрожи.
в каждом слове немецкого.в каждой уютной прихожей.
в каждом нудном "люблю" для тебя.нет.послышалось,боже.

наверное,ты сейчас болтаешь кому-то о том,что стоит спать с рок-звездами,
чтобы поддерживать искусство.
пьёшь свой любимый латтэ.
ходишь по магазинам с наташей.
целуешь тома в плечо.
просыпаешься.засыпаешь.остаешься один.
или не один.

я просто знаю этот привкус наизусть
всех твоих слов,запрятанных в немую грусть
слепая ночь,твои глаза и звездопад.
ты снова путаешься в текстах невпопад.
несчастный виски,после - съёмки,клипы,рок
ты где-то между там и здесь. а я не знаю,кто твой бог.

я очень хочу верить в то,что тот самый добрый гений
с ромашковым чаем на завтрак - рядом.
просто ты дома.ты в безопасности.
ты любишь и любим.
спасибо,что научил меня любить.
научил любить и не забывать.
береги себя.пожалуйста.

ещё-ещё однажды где-то под осенним летом.
я снова буду посвящать тебе эти куплеты.
строчка.запятая.строчка.строчка.точка.
только твой персиковый блеск.и мой картавый почерк.

© Белинда Наизусть

Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.

Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.

В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.

Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.

Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.

Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.

То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...

То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.

Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.

Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.

Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.

©  Иосиф Бродский
Декабрь 1969