Архангел считал неспешно, загибая пальцы и шелестя старческими губами. Счетом иным, мысленным и мгновенным, он, конечно, тоже владел. Но в усилиях ума сейчас нужды не было, как, впрочем, и в загибании пальцев, ибо уже составлен был реестрик, и против каждого имени печально стояла порядковая цифра.
Однако архангел строго соблюдал им же заведенный медленный порядок, поскольку счету подлежали не холодные предметы, но людские души, коим выпал срок перейти оттуда сюда, из временности в вечность.
- Двести девяносто девять, - сказал архангел, вздохнул и глубже ушел в кресло, мягкое, как облако.
Стоявший перед ним ангел помедлил, отвел глаза и отозвался без выражения:
- Это можно.
- Не только для круглого числа! - строго сказал старик.
- А хоть бы и для числа, - равнодушно повел крылами подчиненный.
Эта послушность была хуже строптивости, и архангел заговорил, не сердясь, но спокойно убеждая:
- Лет жизни сорок пять, полсрока, да. Однако поступков и чувств разнообразных сверх всякой меры. Праведность местами осталась, но грешность многократно преобладает. Улучшить соотношение реальных возможностей не имеет, а вот ухудшить может, и весьма. Детей трое, но от разных женщин, и глубокой душевности с ними нет. Болен не излечимо, несчастен и одинок. Совсем одинок, что главное, зачем же длить его горести?
- Ладно, - сказал ангел, - слетаю.
- Вот и хорошо, - кивнул архангел, - а я его пока в реестрик впишу.
Тяжелый разговор окончился, и они разом вздохнули, шевельнув крыльями. А крылья были черные, ибо оба служили по грустному, но неизбежному ведомству смерти. Только у ангела перья были крепкие и поблескивали, а у старика, словно пеплом присыпаны и многих недоставало, особенно на левом крыле.
- Ты уж помягче, - сказал архангел, - всего лучше под утро, во сне.
Ангел не ответил - взмахнул крылами и ушел в бездну, быстро уменьшаясь.
А старик пошарил взглядом по столу, по травке вокруг, ничего не углядел и, привычно выдернув из левого крыла ветхое перышко, вписал в реестрик последнее, трехсотое имя, после чего прикрыл глаза и стал размышлять о разных явлениях в жизни земной и небесной, ибо с юных лет выделялся среди сверстников вдумчивостью и обстоятельностью ума...
Ангел вернулся поздно и пустой, ничего не прижимая к груди.
- А где же?.. - спросил старик, пояснив глазами.
- Изменения там, - сказал ангел. - Он теперь не один, девчонка появилась.
- Что за девчонка? - удивился архангел.
- Семнадцати лет.
- Семнадцати - не девчонка, а девица.
- Этого не знаю.
- По найму или из милосердия?
- Из любви.
- Так ему же сорок пять!
- Вот так у них.
- Ровесника, что ли, не нашла?
- Видно, не интересуется.
Архангел сказал неодобрительно:
- Хоть было бы за что. А тут сам знаешь...
- Художник все же, - не то чтобы возразил, а, скорее, напомнил подчиненный, - картины рисует.
- Рисует, - кивнул старик, - но не для души, а для денежной награды. - Бывает, и для души, - в пространство произнес ангел.
- Только женщин, - жестко ответил старик. - Разные, в позах и без покровов.
- Ей нравится. Встанешь, говорит, и меня нарисуешь.
- "Встанешь", - усмехнулся архангел, но не злорадно, а с печалью. - "Встанешь", когда имя уже в реестрике... Ну ладно, бог с ней, с девчонкой. Ты-то чего? Почему зря слетал?
Ангел сказал виновато:
- Так ведь не отходит от него.
- А ночью?
- В ногах спит. Как кошка. Пробовал подобраться - куда там! От комариного чиха просыпается.
Старик задумался. Потом спросил:
- Девчонка-то - как? Может, богом обижена? Больше и рассчитывать не на что?
- Да нет, - сказал ангел, - вполне. По ихним, конечно, понятиям. Брючки, свитерочек, все, что надо, обтянуто. Там и обтягивать почти нечего - у них теперь тощие в моде. Девку от парня только на ощупь и отличишь.
Архангел взглянул сурово, и подчиненный забормотал:
- Я, что ли? Это они так говорят. Мне-то оно ни к чему, я, кроме души, ни на что и внимания не обращаю...
- Ладно, - сказал старик, - лети назад и действуй по предписанию. Спешить не надо, тем более действовать грубо. Есть основания считать, что у нее любовь, а это чувство заслуживает уважения. Любовь имеет сходство с раем, но относительное, ибо райское блаженство бесконечно, а любовное - кратко.
Ангел слушал равнодушно, а может, и не слушал совсем. Архангел вздохнул и буднично закончил:
- Так что давай, с богом.
- С утречка и отправлюсь, - пообещал подчиненный.
Пускай, подумал старик, пускай. Он знал, что ангел этот имеет привычку, уставясь в ночную черноту, считать звезды. Без цели и смысла, просто так. Может, думает? Но - о чем?
Молодой еще, решил архангел.
Сам он давно мог вернуть молодость, но не хотел, и не из-за нажитого чина. Другим дорожил, совсем другим - спокойствием, мудростью. А помимо того - просто нравилось ему быть стариком. Нравились крылья, отвыкшие летать, редкие, ветхие. Не золотые венцы, не драгоценные покровы, а такие вот изношенные крылья есть высшая награда и честь...
Ангел слетал и вернулся опять пустой.
- Ну, - спросил старик, - что там девчонка?
Ангел вяло, как бы нехотя доложил:
- Суетится. Лекарство достала.
- Ишь ты! - то ли усмехнулся, то ли одобрил архангел.
- Я так полагаю, ему и без вмешательства конец.
- И я думал, - сказал молодой. - Прошлой ночью совсем чуть-чуть оставалось. Смертный озноб начался.
- А она?
- С ним легла, собой грела. Не отпустила.
- А ведь поднимется - бросит. Скольких бросал.
- Как знать, - сказал ангел.
Старик опомнился и вскричал:
- Чего - знать? Кто - поднимется? Да я его вот этим пером вписал! От него врачи отказались!
Помолчали.
- А ведь нехорошо, - озаботился старик, - не девичье это дело - человека к нам провожать. Не для молодых занятие.
- И он ей то же талдычит.
- Талдычить мало, гнать надо от себя.
- Гонит, - отстранение проинформировал ангел.
- А она?
- Не уходит.
Тут старик рассердился:
- А ты чего ж? Вмешаться надо было! Явился бы во сне, объяснил, убедил...
- Что я, службы не знаю? - обиделся молодой. - Являлся трижды, как положено, и еще раз сверх того.
- А сверх почему?
Ангел только крылом махнул.
- Что жизнь его вышла - объяснил?
- А как же!
- Ну?
- Она говорит, своей поделюсь, у меня много.
- И сколько ж ему выделила?
- Половину.
- Цены не знает, - сам себя успокоил архангел.
- Вот так вот, - пожаловался молодой, - хоть обоих сразу бери.
Фраза была фигуральная, старик так ее и понял, но согласно надежному правилу дотолковывать все до конца все же возразил:
- Это ни в коем случае! Не война, чтобы души пачками таскать.
- Да я знаю...
И опять слетал ангел. И опять - ни с чем.
- Все! - сказал. - Не могу больше. Сил нет. Не верит.
- Во что не верит?
- Ни во что! Почернела, отощала, но все не верит. Его хулил - в хулу не верит. Пугал - в страх не верит. Ей самой смертью грозил – в смерть не верит. Нет у меня иных возможностей! Я все же ангел, а не черт...
Старик даже малость оторопел:
- Постой... Как - не верит? Так не бывает, им так нельзя. Хоть во что-то верит?
Ангел тяжко вздохнул:
- Во что-то верит.
- Во что?
- Все в то же. - И почти выкрикнул: - В любовь!
Тут пауза вышла долгая. Но знал, знал старый архангел, что, сколько ни молчи, а решать придется и горестную эту обязанность переложить не на кого.
- Ладно, - сказал он, - раз уж оно так выходит... Реестрик подан, одной души недостает, и налицо неизбежная необходимость... Короче, вот тебе указание: лети и тащи. Выпадет случай - его хватай. Не выпадет - ее хватай. Хоть и иная, а все душа, лучше, чем ничего. Не надо бы, конечно, но кто виноват, она сама все порядки спутала! Да и много ли теряет? Ну, пятьдесят лет. Ну, семьдесят. По сути - тьфу! А тут – вечное блаженство: больших грехов не нажила, опять же уход за хворым зачтется, так что все основания. Пожалуй, ей же и лучше. Страстей у нас, правда, нету, зато тихая радость и покой... В общем, лети и пустым не возвращайся. Другой бы попросил, а я приказываю. Цени: ради твоей беззаботности всю душевную смуту на себя беру.
- Ну, коли приказ, - сказал ангел...
На сей раз, он летал долго, а когда вернулся, на щеках его были борозды от пота, а черные крылья стали, серыми, словно бы вывалялись в золе.
Неужто седеет, испугался архангел и посмотрел на подчиненного не столько с вопросом, сколько с безнадежностью.
Тот отер лоб, отряхнул крылья (два пера выпало) и сказал глухо:
- Куда там... Неделю караулил. Не, безнадёга. Вцепились друг в друга - не оторвешь...
- Ничего, - сказал старик, торопливо и как бы даже с облегчением, - ничего. В нашем деле главное - чтобы совесть чиста. Что могли, сделали, и ладно. А цифра - бог с ней, с цифрой. На одиноких доберем...
