12 сентября 2003 г.
О радость, я купил полное собрание сочинений Генрика Ибсена. Четыре огромных тома украсят мою и без того достойную библиотеку. Издание 1956 года, с по детски наивными предисловиями, видевшими под каждым кустом классовую борьбу…
Прочитал первый том. Странно, я не могу объяснить почему одни классики меня очаровывают с первой строки, других же (типа Тослстого) не заставишь читать под дулом пистолета. Кажется, я начинаю понимать – Ибсен из тех немногих, кто как бы это так сказать, не умещается в программу, в рамку. Не случайно он был напринимаем в своём обществе и как и Ницше считается предтечей символизму.
Он, создаёт вроде бы типичную драму, но дает ей ход и завершение, какой не должен был бы быть согласно общей запрограмированности. Ожидаемого конца всегда не получается – так, где ждёшь победы добра – он разрушает иллюзии, а там где согласно неписанному канону должно быть падение бунтаря, дабы его гибель или позор загладил прометеев грех, он как в «Кукольном домике» внезапно даёт достойную развязку.
Я люблю тех, кто нарушает правила. Неважно эти правила это правила общества, или скрытые внутренние неписанные правила сурового рока. Нарушать вторые намного сложнее. Гёте в Фаусте и Прометее, Ибсен в Норе и Пер Гюнте, Ницше в Заратустре нарушает именно скрытые, негласные правила.
С раннего детства меня не покидало ощущение всеобщей запраграмированности. Люди вокруг меня будто следовали программе и даже не замечали этого, наивно веря в свою свободу воли. Но хуже того: почти с самого первого мига самосознания я нутром чувствовал и свою запрограмированность.
В детстве я пытался её разрушить по детски – примитивный бунт, уходы со двора, начиная с пяти лет. Бродяжничество по другим городам с 11. Перед каждой поездкой мне казалось, что она никогда не состоится, случиться что-то, что помешает моим планам. И случалось. Правда, не всегда. Но и когда я уезжал, наполненный предчувствиями свободы – мгновение дионисийского экстаза от пребывания одному в поезде быстро сменялось скукой.
Мне казалось, что я что-то не учёл, что должно быть, если я уеду дальше, я буду свободнее, программы рухнут, но это было тщетно. Я постоянно ощущал в себе этого внутреннего врага, в минуты расслабления мне казалось что он где то в мире и если я сделаю что-то против него он будет уничтожен. Я бросался во все тяжкие, но ничто из моих действий не могло дать мне желанной свободы.
Вскоре я открыл психологию. Детский, слепой бунт, который по большому счёту включён в программу, как пятиминутки ненависти у Оруэлла, стал медленно и со скрипом сменяться более зрелым бунтом – бунтом духа.
Вся моя страсть к познанию не имеет ничего общего с человечками которые изучают ту же психологию или литературу, «Потому что так надо». Напротив – познание стало для меня единственным шансом нарушить тот негласный запрет который растворён в воздухе планеты земля, точно его и вовсе не существует. Я жажду яблок с древа познания, которыми готов насыщаться килограммами, пока мой разум принадлежит мне.
История того как я впервые прикоснулся к литературе – этой одной из плодоностнейшей ветви древа познания, весьма характерна для моего дионисийского темперамента. Мы шли с другом, и когда подошли к его подъезду, решили немного постоять дабы закончить наш разговор. Мне тогда было примерно 16. Через некоторое время к нам подошла пьяная дама лет 30, явно в неуравновешенном состоянии. Она здесь ждала мужа от любовницы, что само по себе показалось мне весьма пикантно. Друг поспешил ретироваться, а я остался в тщетной надежде убедить её воздать её мужу око за око (разумеется, со мной). Половину разговора эта дама бредила о некоем Камю, в котором по её словам заключена вся трагедия и гнусность мира. Намерения мои мне реализовать в тот вечер не удалось, но это имя надолго впало мне в память и когда через пару недель, проходя мимо одного книжного лотка я увидел названного ей Камю, я не задумываясь, купил. Будь благословен тот день когда я встретил ту несчастную женщину, ибо именно благодаря этой пятиминутной встрече я стал читать…
С какой улыбкой я вспоминаю те времена. Прочитав нескольких великих я уже был уверен что мне ведомо всё, а сейчас, когда прочитанных мною книг уже несколько сотен я с ужасом понимаю как ничтожны мои познания. Порой оглядываясь на этот нынешний мир окончательно погрязший в материи, ибо не было ещё эпохи когда дух был бы столь порабощён плотью, я кажусь себе великим исключением, венцом эволюции. Но стоит мне мысленно обратиться к наследию прошлых поколений и мне кажется что мысли мои и способности ничтожны и прах от праха в стравнении с тем величием некогда царившем в прошлом. Я кажусь себе аферистом прорвавшимся на закрытый спектакль по поддельному билету и только чудо что до сих пор никто не заметил что он подделен.
Подлинная литература, психология, философия и оккультизм – есть способы человека освободиться от этой самой скрытой запрограммированности. Древние называли это волей рока, сейчас в психологии говорят о семейных программах, но, по сути, изменилось только названия. Юджин о Нил лучше всех показал это бессилие, в пьесе «Траур – участь Электры», о которой я писал немного раньше.
Всю сферу духа человеческого можно разделить на две части – те, кто смиренны с программой и те, кто пытаются её разрушить. Страшно наблюдать бессилие великих. Как я возненавидел Акутогаву за его маленький рассказ о том, как должен был молчать оставленный на страже ученик мага и из-за матери нарушил свой обет. Большего приговора свободе ещё никто не произносил.
Итак, писатели могут выходить за пределы обусловленности, а могут и в ней оставаться. И чем больше писатель свободен от необъявленных законов по которым всё должно быть именно так – тем больше я ценю такого писателя. Ибсен как раз из тех, кто освободился. Разумеется, я имею в виду не тех, кто бунтует именно против внешнего, такой бунт следует оставить малым детям – нет истинный бунт разрушает именно скрытую обусловленность, нарушение коей порой вызывает великие волнения, а порой просто остаётся незамеченной.
Читать пьесы Ибсена – подлинная услада для духа моего. Подумать только – я всё-таки ошибся и «Пер Гюнт» оказался его ранним произведением. Похоже, Элен в очередной раз превзошла меня глубиной своего понимания литературы.