Это такая прекрасная трагедия - пытаться спасти мир. Тщетно кусая пластилиновый свод, сливая в него литры облаков, разжигая словно костёр, тускнеющее солнце. Чтобы стало с ним, если бы мы сюда не пришли, не упали споткнувшись о ветви радужной дуги? Как созревало тело этой скользкой как мыло планеты, если бы однажды мы не совершили преступление против самих себя, и не вогнали наши тела в эти горизонты, в бесконечные вектора лесов? Это такая прелюдия перед прыжком - пытаться спасти этот мир. Каким бы был пряный смог над пачками домов, если бы мы не пришли? И рыдали ли залы в полу-тьме экрана, над очередной драмой в утробе кинотеатра. Это такая ода нашей наивности, что развита не по годам. Мы распыляем литры разнокалиберных тонов, эмоций застывающих янтарём в угодьях планеты. Это такая игра со своей собственной смертью. Пытаться спасти то, над чем не владели и не владеем, выдавая себя за сомон сверх-новых богов. Это такое нежное убийство своих полуденных грёз. Куда бы летели плачущие птицы, если бы мы не прибили себя спицами к телам этих земных дорог? Чем на пышном балу хвастался этот мир, если бы в нём не было нас? Нашего поиска знакомо бессмертных глаз в толпе, наших воплей во тьме из-за нечеловеческой боли от пустоты, без наших следов на каждом сантиметре этой земли, без наших мета-аморфных постов, без нашего плача из-за пустяков, без нашего смеха в те моменты, когда уже невозможно было улыбаться, без наших попыток сражаться с мглой чёрно-белых дней... Да заметил ли кто, если бы нас не стало. Если бы не разбились зеркала, и осколки не разбросало, усеяв нашей блестящей пудрой города. Что бы было если однажды, мы исправили все ошибки вчерашнего дня…. ?
P.S С,надеюсь, удачно прожитым днём.

В нас так много цветов и различий. Но в богоизгнанных наших садах, по приказу каждый второй – пустобрёх и нищий, каждый первый - богатей и *удак. В наших храмах пасутся козы, в наших спальнях всё время темно. И если кто-то зайдёт ненароком, тут же выпадет в зашторенное окно. Мы стараемся стать чуть сильнее, чуть сильнее сжимая стакан. Но по легенде каждый третий – обязательно будет слабак. В наши мехи проникли крысы, в наших книгах проели листы. Мы стараемся быть гуманистами, но по рассказам – каждый четвёртый хочет войны. У нас так много нравственных правил, что хватило бы не на один Евангелион. Но по другим священописаниям – каждый пятый плюёт на вымытый пол. Всё восхитительно и всё прекрасно. Мы тоже научились разглядывать сны. Мы совершенней всех других совершенных и великих существ. Но по той же науке каждый шестой и девятый – умирает от жизненной язвы, не дожив до двадцати трёх лет. Мы умеем чувствовать сцену, мастера масок и кулис, равных у нас пока ещё нету, только вот в газетах вчера написали – седьмой и восьмой не способны подолгу носить фарфор на лице. В нас так много цветов и различий, и у каждого номерок на спине. Считать нас не стоит усилий. Если хочешь - стань первым, стань четвёртым и умри на войне. Всё просто, всё прекрасно и верно, как в Томасе Море, в утопичной стране. Всё понятно без сложных теорий – человеку-Индиго в этом мире места практически нет…

P.S Доброго вам дня.

Минуты провалятся снегом, и появятся здесь сугробы… Перестанут заходить любопытные, чтобы прочесть мои последние строки. Нетронутый кофе остынет, не раз затянувшись месячной пылью… И следы моих пальцев, чувств и фраз заметёт ветер новоприбывших.. да, мой друг. Ухожу… Может на день, может на год… хочу ещё раз убедится в ненужности своего антиталанта. Покроется мраморным слоем, том моих одиноких постов. Затопчи – всё это пустое, крики дремучих, холодных лесов. Я вернусь, когда станет не ловко, сдерживать вой серых вьюг, я вернусь написав пару строчек, в сотый раз посвятив их ТЕБЕ мой друг… Наверное это так глупо… я - глупый… Я приду чтоб напомнить это себе. Я буду ждать в сумраке свечки, крики бунтующих муз. Я никогда не мог предсказать поведение этих психованных дур. Я уйду на какое-то время, ты не заметишь, продолжишь дышать… Хорошо быть до боли не нужным, уходи – приходи, никто не станет мешать…

Влетит в мой мир стрекоза, сядет на водную гладь, на белые лотосы. Живая, словно сон разорвали, вскрыв его воздухонепроницаемую упаковку. Влетит в мой мир стрекоза, испачкав тенью своей стены, и свечи забегают в истерике огоньками в моих глазах. Влетит в мой мир стрекоза, рёвом ракет и самолётов, сдует пыль с моих щёк. А я улыбнусь, быть может, тогда улыбнусь по-настоящему. Чёрным пером упадёт на угол моего стола, проползёт мимо стакана с чаем, и блики её перламутрового крыла ослепят меня, случайно повергнув в радужный мрак. Влетит в мой мир стрекоза, уничтожив тишину сквозняка дующего из осенних окон. Убив непрерывный шёпот радиопомех, где-то в вдалеке, на верхнем этаже… Влетит в мой мир стрекоза, и я запишу на обрывке журнала: «Вот, вот, вот я и сошёл с ума, вот и закончилось моё одиночество… как печально… »

12 сентября 2008г. Химия.
Тема урока:"Гормональный Экстаз"
Моя мода на кофеин и гормоны не исчезнет никогда. Это синонимы свободы, это синонимы последней точки перед уходом, это синонимы отчаяния и холода, одиноко голода, синонимы осенней листвы. Облизав тюбик тестостерона прыжком в огни города, в переполненные автобусы, в костры витрин и помостов, в пекло голосов и тоненьких ароматов дорогих духов, в костёлы и храмы. И молиться там – самому себе: самому великому, самому прекрасному, самому отчаянному, самому незначимому, самому невзрачному, самому жалкому из всех… На скучных парах, и чёрно-белых переменах я как Данте, я как Гомер пишу поэмы химии своего тела. И пока адреналин натягивает струны моих нервов, я влюбляюсь в твои флюиды и мускус твоего тела. Серотонин в моей душе, в моём пульсе взращивает крылья. Миг, и я птица - самая красивая, самая светлая, самая великая, самая серая, самая невзрачная, убита на охоте, в никотиновые реки упавшая. И только воздух жжёт в тысячу раз сильнее, и кайф от прикосновений рукой, плечом или просто взглядом - бъёт в сознание… Это не наркотик, не абсент съедающий тебя за десять дней, это жизнь с масками и стихами, с отстреленными нахрен одиночеством мозгами.

Темы постов – муки завтрашних дней. Переплетение смеха, со слезами детей. Сколько сказано слов, хитрых слов, дерзких слов. У меня, что не день – новый гимн похорон, новый том философских, забИтых идей. У меня, что не день – новый театр теней на асфальтовой сцене, под балконами тех, кто живёт маскарадом житейских утех, кто дышит угрями никотиновых труб, кто ночью маньяк, а днём - твой лучший друг. У меня, что не миг – новый стих, новый писк обглоданной музы, постаревшей от слёз. Вифлеемской звездой мне б целовать небосвод, его руки, лицо. У меня, что не день – будто завтра на смерть, на костры, на клинки. У беременных лун столько красок внутри. Проткнуть их иглой, и течёт по груди, сок проблем, перемен, добрых дел, подлых дел… А если кого-то достал, надоел, можно просто избить, цепями, рукой. Я святой паралон для старых крючков. Все мы немножко чем-то больны. У меня, что не год – новый праздничный штрих в медицинской карте из жёлтых страниц. Диагноз – любовь, Диагноз – критин, Диагноз – творец, Диагноз - сатир, Диагноз – подлец, Синдром – Любит Мир. У меня, что не ночь – новый повод для слёз, у меня, что не ночь – плен журнальных страниц, плен оконных теней. Заголовки постов – муки завтрашних дней. Сколько сказано слов… не прочтённых никем…

Великий день – не только тот, в котором ты чего-то достиг, но и тот, в котором ты чего-то избежал… Жизнь учит людей, а люди учат нас… Пора ломать замки наших запертых комнат… Пора ломать фарфор наших лиц...

Утро - как повод сойти с ума.... от неба и его не погасших звёзд...

Ты бежишь по разбитому временем асфальту. Ноги шаркают, отзываясь вдалеке эхом непознанных проспектов, переулков которых уже никогда не разглядеть. Ты хочешь уйти, исчезнуть, сгореть в пламене свечи. Ты топишся, и руки скользят пытаясь спасти самих себя. Вздох, ещё вздох, ещё… С каждым из них ты всё дальше от меня. Убегаешь в тёмные норы своих лабиринтов, чёрных антигламурных витрин. Дым становится всё тяжелее. Ты считаешь, что мир тебя не видит, что мир похоронил тебя журналами с фотками богов и богинь. И нежно ласкается в твоих объятьях измятая ткань постельных перин, которую ты теребишь руками, рыдая ночью один, пока не уснёшь. «Уйти, навсегда, в мир где я хоть кому-то нужен», - ты повторяешь это, словно молитву, словно новый завет. Но закрой глаза, зажмурь что есть силы. Видишь? Вот так убийственно пусто будет выглядеть мир, в котором тебя нет…

Земные законы постигать телом кнута не надоело ли? Всё время забываю реальность, что молочной пенкой облепила меня. Люди – дети, не окрепшие, не переставшие зависеть от грудного молока. А я сужу, пререкаюсь с ними… как глупо порой веду себя… Кирпичами прижатыми к земле спят мои идеалы, мои птенцы что созревали всё лето в гнёздах, на ветвях ссохшихся от старости деревьев. Раскопаем, разберём эти серые камни. Только грому ударить бы с неба, и я снова встану на место, на свои меридианные крепления. Их прощать надо, они обездоленные. Без неба, в центре копоти и сажи. Радуются снегу – единственному белому цвету, кроме рубашек от Гучи и Саважа…. Чёрные, да строгие – стоят мои башни. Пустые как сети, кинутые на дно мёртвых океанов. Куда всё делось? Столько выводов и понятий. Ютятся кротами под подземными корягами… прорастут, дня через два станут стройными как бамбук… через дня два снова стану правильным…

За какой грех можно не простить? Кто-то топит людей, кто-то мстит. Что-то убивает на войне детей, кто-то толкает людей в обрывы с четырнадцатых этажей. Кто-то сжигает леса. Кто-то продаёт чужие души на платину, а она… убила ангела. Без причины, без повода, она убила ангела, ещё вчера живого. Они на самом деле такие беззащитные, такие беспомощные. Пернатые нимбоносцы, в человеческих телах. Разгоняют тьму, спасают, убивают страх, прогоняют смертельные грозы... но сами гибнут от холодного сквозняка, что летит из чужого ледяного сердца. Она убила ангела, за пару месяцев, за какое-то мгновение. Сломала крылья, перебила солнечное сплетение. Я не был рядом, когда останавливалось его дыхание. Там, в неведанной мне секунде, она убила ангела. Не могу простить, не хочу, может быть позже. Через день, неделю, столетие… Она убила ангела, подло, дерзко, без совестливого зазрения. Убила ради своей забавы, без причины и повода… Будь проклята, будь кем-нибудь проклята… Ненавижу…

[no comment]

Я ждал тебя, я жёг свечи. Я мечтал о тебе, словно священник, что стоит на коленях, прикрыв в молитвенных грёзах кулисы век. Я ждал тебя как ребёнок, под рождество ждёт книжных чудес. Я рисовал твои рыжие локоны, на холсте из старых газет. Я звал тебя в тишине и покое, с каждой минутой приближая к себе твой силуэт. Я слагал о тебе свои прозы, я возвышал тебя до небес. Ты на миг становилась моим богом, кроме которого иных богов нет. А теперь я уставший от боли, сижу, боясь поднять взгляд, а ты стоишь на пороге, стучась в мой деревянный косяк. Будет ветер, будут бить грозы, и листва мёртвой птицей слетит вниз с небес. Будут песни, будут костры и слёзы. Когда ты моя Осень, войдёшь и запрёшь за собой скрипящую дверь…

Поменять бы стороны света. Тёмное да хмурое сжечь до рассвета. Чтобы на Севере вспыхивало небо. Каждое утро. Целую вечность. Кометой поднималось бы над моими ночными запретами солнце, над каплями бессонницы в трещинах моего паркета. Освещало тёплыми лучами засохшие розы в чёрных вазах, зеркала зачарованные моими руками. Отражалось и плавилось, каждое утро, пока ещё никто не проснулся, пока ещё не уснули совы, пока ещё можно насладиться им в полном одиночестве, будучи замёршим и измученным, полуголым, укрытым под покровом уходящей ночи. Чёрных шелковых простыней удушье, прогоняло бы лучами опущенными на их морщинистые туши. И меня дрожащего согревало бы. Поменять бы стороны света. Чтобы восход изучал изгибы моего тела, пока я слепой и вялый, впитывал бы соки наступившего дня, разглядывая туманы моего запотевшего окна...

Под пледом. Под хлопковым покрывалом. Мы спим как дети. Однообразный, ассиметричный узор, словно карта. Пыльная, старая. Узор сукна, что нас покрывает – у каждого свой, но такой банальный. Тона померкли от старости, побледнели от непрекращающегося дождя. Мы – обёрточные ткани нашего завтрашнего дня. Что там, внутри? Ответишь сам? Первообраз, первостепенность нашей души. Давным-давно на Новой земле жил народ. Этот народ видел в каждой душе символ, ореол, рисунок на скале. Там, под старым, замызганным сукном – спит сладким сном наш зверь, наш тотем. Быть свиньёй, чайкой, или оленем обогнавшим свою тень. Решать нам или судьбе? Однажды всё станет ясней. Мы все подсознательно боимся, что превратимся в свиней. Главное в том, что мудрый даже свинью может поставить грациознее и выше всех. Кто мой зверь? Я как всегда целюсь выше орлов. Но ведь никто ещё не запретил говорить мне огнём, обжигать души. Это не зло, это словесная праведность, буйство моих мыслей, чернилами выпрыснутые на мониторное сукно. В наших силах следовать своим инстинктам. Кто спит во мне? Рождённый ползать, да научившийся летать. Крылья это не готический пафос, не иллюстрация антриприозных книг. Крылья это стремление к небосводу перемен, в созвездия интриг, прочь от земных плоскостей, от собственных блужданий во тьме. Чешуя – это доспехи от злых идей, от камней пущенных в меня во имя дерзости, от ударов мечей, от пуль дураков чьи ружья ржавеют каждый день всё сильней. Защита от диких зверей потерявших свой оплод. Моя чешуя хранит меня всю мою жизнь, от начала до конца. Кто спит во мне? Время нарисует его однажды белым. Кто спит во мне – это не решать уже никому, только мне. Самоуверенный, дерзкий, пустослов. Всё может быть, но судит меня кто? Какой степной волк? Чьими глазами меня читаешь? Кто твой зверь? Так оказывается просто пробудить в себе пару когтей, пару клыков пьющих земное молоко. Там, под пледом блёклым, спит моё естество…

Легко и просто. Как самонаписанная повесть. Немного краски. И я готов - нарисованный. В объёме и совершенстве всех пропорций. Если ты наизусть читаешь законы, по которому живёт земля, это очень важно, это просто первостепенная задача, влить в свои цвета пару грамм иронии. Им проще и спокойнее, когда они видят твою беспомощность. Они умрут от страха, если не докажут себе что я тоже могу спотыкаться, что я тоже могу быть в панике, что я тоже могу упасть, сесть на кого-то в метро, закрыть над собой зонт во время дождя. Они перестанут спать. И не выйдут во двор, если не будут знать, что у меня тоже бывает физическая боль, что я могу порезать палец, приходится лгать и притворяться. Как самый великий в мире комедийный актёр. Многие из них сошли бы с ума, стали бы плотнее занавешивать шторы, если бы хоть по причине жары, или после душевной боли, ради успокоения, прочли бы мой дневник. Если бы на миг научились читать эти шифры и коды. Я иду по предосеннему парку. А в голове всплывает очередная история. Которую я потом расскажу всем друзьям и знакомым. Чтобы ещё на день, а может и год, сделать их тихими и спокойными. Легко и просто. Они дышат более свободно, когда я становлюсь до нелепости беспомощным, беспечным. Однако любой актер рано или поздно устанет от своей даже самой любимой роли, сотрёт усталой рукой грим, перемешанный с потом, и завершит свой вечный монолог. Тебе тоже приходило в голову, что давно уже пора становиться самим собой?

Я стоял у костра. Я разжимал ладони. Я сжигал в огне своё прошлое. Теперь этот день сам стал далёким прошлым. Я стоял у костра. И дым был сладким словно пар от чая, в который бросили пару ложек сахара. Я стоял у костра а вокруг пела бумага. Шелест рисунков. Стихов. Писем обещавших мне неги любовного рая, бесконечность улыбки, жизнь с кем-то, а не в одиночестве, в омуте ошибок. Я стоял у костра, а небо хмурилось, обещало дождь. Небо звало его из-за всех сил. Своим громом. Своими тучами. Я стоял у костра и читал строки. На пол буквы быстрее огня, который ел их, ел закусывая листвой, ел не разбирая смысла и ценности. Я стоял у костра а в огне сгорала любовь. В огне сгорали обиды, неточности моей души. Неровности моего пути. Я стоял у костра словно бог. Стоял в молитвенной позе. Стопка альбомных листов уменьшалась с каждым моим вздохом. Я видел как плавятся рисунки. Я видел как чужие, тысячибуквенные стихи становятся похожи на известь печи, крематорий времени. Я стоял у костра как властелин вчерашнего дня, нажавший на Del. Я стоял у самого огня, пока он не стал слабеть. Пока не перестало тлеть то, что ещё вчера было дороже золота. Я стоял пока не пришла ночь, а жар пепла не остудил холод дождя. Там, груда камней осталась от старых построек. Я сижу на них как на расколотом троне. Там трава растёт выше плечей. Потому что её не кто не топчет. Там в омуте сухой листвы всё ещё чёрная от золы земля. Там, в земле всё ещё остались следы давно потушенного огня… Это не ошибка. Это не иллюзия мечты. Не предательство себя и других. Так было надо. Было надо когда-то сжечь «вчера», чтобы на золе проросли «завтрашние» цветы…

Когда дождь размывал пятна крови на земле. Когда я бил, и на лице появлялись следы моих рук. Когда человек висел на обрыве, держал меня, и я разжал ладонь, смотря как он упадёт. Когда пришла зима, и лёд убил последние чувства и право на любовь. Когда я стоял один на пустыре, а в спину медленно летел, съедая метры чёрный камень. Когда кнуты стегали каждый день, и не успевали заживать на теле раны. Когда я предал ради самых светлых и святых надежд. Когда друзья надменно променяли меня на пачку сигарет. Когда пришла весна, и я сжигал свои мечты, свои стихи, с улыбкой превращая их в отвратно-чёрный порошок. Когда пришёл один из самых чёрных дней, когда не в силах было встать с колен, когда я резал мякоть своих вен. Когда пришёл рассвет и луч как будто в первый раз надменно обогрел. Когда в осеннем листопаде ты шла ко мне, не зная что видимо идёшь в последний раз. Когда я в городском фонтане, не ведая того, топил руками один из тысячи листов/сценариев своей беспечной драмы. Когда привык в молчании своём лежать на смятом одеяле, случайно понимать что я один. Когда разбил все тупики. Когда прорезались на свет луны седые крылья за спиной. Когда гремел ФЕВРАЛЬСКИЙ гром. Когда нашёл приют во тьме. Когда я сомневался сам в себе. Когда скользящая змея невинно подползла к плечу и прошептав слова, на время подтолкнула меня к злу. Когда судил без прав и власти. Когда к покою моему я исправлял ошибки болью. Когда лежал на мокром поле, а на до мною вился сокол. Когда я делал первый взмах крыла. Когда я победил свои невзгоды. Когда я научился насквозь просматривать чужие души. Когда мне не хватало слов на правду. Когда я чах в оковах скверных голосов. Я знал одно – «Всё к лучшему, в этом самом лучшем из миров.»

Люди разные. Поверь, люди очень разные. Я это знаю. Никто не обещал что в мире всё будет так просто. А легенды о конвейерных лентах, что штампуют одинаковые людские души – просто бред сумасшедших. Сюрреалистические сказки безумных. Люди разные, до боли разные. Словно морская галька, что бьется под ногами в часы самого сильного прибоя. У каждого из их числа - своя война, своя радость, своё понятие счастья и покоя. Люди разные, разные до крика. До сорванных связок. И потому невозможно раскрыть их всех сразу. У каждого своя замочная скважина, свой ключ от сердца, свой цвет глаз, неповторимый как тона неба в разгар очередного лета. Люди разные. И потому когда ты упадёшь кто-то подставит руки. А кто-то их уберёт. Засунет в свои карманы, отбежит чтобы лучше посмотреть как ты будешь падать к земле. Люди разные. Люди безумно разные. Кто-то бросает камни в тебя, а кто-то кладёт их, чтобы прочнее стала твоя крепость. И потому объявить их всех врагами – будет бессмысленно и слепо, записать их в святые – глупо и опрометчиво. Не обобщай. Люди разные. Пойми, они очень разные. Как стёкла в витражах. Такие же хрупкие, такие же прозрачные, кто-то треснул, а кто-то покрылся пылью, копотью от свеч, кто-то беспечно пропускает солнечный свет. Каждый своего цвета, со своей болью, со своим мнением. Но все они единое витражное произведение. Сами не подозревают об этом. У каждого своя улыбка, свои слёзы. Люди разные, печально разные. Это не их вина, они стёкла, их такими создали…

Уже не терпится, уже настойчиво жду. Когда осень покусает листву, и сгинет зелёный цвет. Будто и не жил, будто лето придумал глупый поэт. Осень как моё вознаграждение. Как сок Елисейских полей. Такой терпкий, отдающий холодом. Иногда всё же хочется быть слабым. На миг стать беспомощным. Чтобы привлечь к себе внимание, сделать ход конём своим подсознанием. Хочется порой, чтобы мой мир хоть на миг стал кому-то важен. Что бы кто-то, хотя бы раз принял роль в его спасении. Вся моя реальность превращена в сомнение, ломкая словно шоколад в руках ребёнка. В мире перемен слишком много вещей, которые остаются неизменными. Запах потушенных свечей, стук серебряной вилки о белый фарфор, мерцание городских огней, словно светлячков из нефти и полистирола, Августовское одиночество, бегство от обыденных дней. В мире слишком много вещей, от которых нет спасения. Самоосуждение, сияние утренних лучей, незаслуженное презрение, смерть близких и друзей, молчание, желание быть, сиять как солнце, ярче его. Я теперь уже точно никогда не стану кричать о помощи. Утону, сгорю в тесной комнате, упаду, поскользнувшись, в бездонную пропасть. Вся природа и мир на гране очередного срыва. Когда улицы пожелтеют. А настроение беспросветно станет дождливым. Дождливо-грустным. Дождливо-романтичным. Иногда конечно же хочется чужого внимания, от кого-то живущего в реальности, кто стоит напротив, или рядом, у выхода из душного автобуса. Но его глаза уставлены в пропасть открытых дверей. Шаг и нас двоих уже нет. Растворились в расплавленном городе. А так хочется вспыхнуть ярче солнца. Упасть. И чтобы хоть раз поймали. Чтобы кто-то взял за плечо и прошептал: «Хочу гореть вместе с тобой». Но он пройдёт, лишь задев ногой мои догорающие звёзды, втоптанные в серый лёд асфальтовых рек и морей. Уже не терпится прихода осени. В сотый раз спрятаться «в норы до Апрельских дней»…

Я могу создать прекрасные посты. Но только когда мне очень плохо. Сломай меня, испорти мои мечты, и вечером я напишу словами картину, свою Сикстинскую Капеллу из боли и смысла. Покажи мне своё безразличие, предай в сотый раз, и я напишу повесть про небо. Если ты бросишь меня, то один, в темноте я напишу оду звёздам, каждой посвятив по строке. Сделай меня невинной жертвой, неудавшимся героем, и я напишу пост призывающий к слёзам. Если ты снова не поймешь меня, зачеркнёшь из своего сердца, если ты как всегда докажешь мне что мир холодное месиво безразличия и льда – я напишу стих. Который будут повторять, снова и снова, заучив нехотя навсегда. Если ты превратишь моё счастье в снег, в царапины на виниле, я напишу что-то большее, чем просто скорбный текст, больше чем многострочная бессмыслица. А сейчас всё глупо, всё пусто. Всё выжито. Извини. Мне слишком хорошо. Чтобы вышло хоть что-то седрцеПоТрясающее. Дождись. Скоро кто-то опять ударит кулаком по моему миру, опять отравит мои реки завистью и корыстью, и я напишу тебе пост. О том как люблю этот мир, о том что птицы сгорают долетая до солнца. О том что скоро осень. О том что бессмертны те кто умеет верить, о том что ночь такая же одинокая как и день, если рядом никого нету, о том что свет меркнет, о том что прекрасны лунные цветы. О том что я могу создать прекрасные посты. Но только когда мне очень плохо.