5.Захват Борисоглебска красновцами 20 декабря 1918 года.
в) Аресты, убийства и. расстрелы.
Всех подозрительных и неопознанных коммунистов, кого не решались убивать на месте, белые подвергали аресту и сводили в здание коммунистического клуба. Число таких арестованных переваливало за 3000 человек. Из них потом отделяли группы смертников, которых за городским садом, на окраине города, подвергали зверскому убийству. Назначение смертников происходило таким образом:
евреев, и латышей узнавали по лицам и наречию, прямо отводили, им пощады не было. Остальных коммунистов и советских работников опознавала особая комиссия, под председательством полковника, членами которой были видные представители Борисоглебской буржуазии и один бывший земский начальник. Полковник спрашивал фамилию арестованного, раскрывал позабытую в коммунистической столовой книгу обедающих да плюс дополнительный список коммунистов, который на память записали некоторые услужливые и догадливые буржуа. Во время проверки фамилий по записям и опроса полковником, мстительные буржуа зорко всматривались в лица арестованных и с ехидной радостью давали свое заключение, если на самом деле человек оказывался коммунистом или сочувствующим. Всех-же остальных, непричастных к коммунизму, отводили опять в лоно арестованных; последнее превратилось в место грязи, пытки, голода и грубого издевательства белой охраны.
Если сравнить содержание арестованных у белых, с содержанием их же у Советской власти, будь-то Чрезвычайная Комиссия или Особый Отдел (Военная Чека), то получалась огромная разница. Как бы мы ни ненавидели отдельного белогвардейца, своего классового врага, но смотрели на него все-таки как на человека, которого для пользы революции, может быть, нужно уничтожить, но все же нужно относиться к нему, как к человеку.
Тех из красной охраны, которые издевались над арестованными белогвардейцами, мы строго наказывали. У белых же, особенно во время пребывания их в Борисоглебске в декабре 1918 г., никакого контроля и суда над бесчинствами своей охраны не было. Охрана не только снимала сапоги, отбирала платье или деньги, но были случаи, когда белогвардеец зарубал шашкой или закалывал штыком того или иного непонравившегося арестованного. Очень немногим родственникам арестованных удавалось приносить пищу, чем поддерживалась жизнь несчастных. Каждый день несколько арестованных от истощения и избиений умирало, умершие не скоро выносились из помещения, оставались там вместе с живыми. Мне пришлось впоследствии разговаривать с некоторыми рабочими, которым счастье улыбнулось освободиться. Они о времени своего ареста вспоминали, как о чем-то мучительно страшном; такой жуткой картины невозможно было передать. Редко кто надеялся на то, что останется в живых, большинство ожидало смерти.
Тех, кого не расстреливали и не освобождали, белые гнали пешим порядком в свой тыл, из них составлялись рабочие группы, которые в наказание за какую-либо причастность к Революции, посылались на работы в Донские шахты.
Теперь мне к этой картине положения арестованных, придется нарисовать еще более ужасную картину убийств, расстрелов, диких расправ с рабочими, красноармейцами и бедняками-крестьянами. Я приведу полностью статью, написанную мною по этому поводу 7 января 1919 г. (т. е. на 3-ий день по возвращении Борисоглебска в советские руки).
— Убитых очень много. Их еще не сосчитали, еще многие из них валялись кое-где на снегу. Они отыскиваются, складываются в одном месте. Но и тех, которые обнаружены, насчитывается несколько сот. Все они искалечены, имеют ужасный вид. Тут и коммунист, красноармеец, простой рабочий, китаец, латыш и крестьянин. Как производились расстрелы этих несчастных?.. Достаточно указать, что ты коммунист, чтобы тебя любой казак мог пристрелить или, чаще, зарубить на месте без суда и приговора. Так расстреляли двоих в театре по подозрению в принадлежности к коммунистам.
Всех, кто не имел креста на шее, признавали за коммуниста, без различия и избивали самым зверским способом. Одной рукой они как будто-бы, боролись за церковь-религию, а другой творили каиново дело. Несколько человек расстреляли за то, что они в театре плясали латышский танец. Белогвардейцы страшно не любят латышей, китайцев, евреев и прочих иностранцев, идущих за Советскую власть. Тех прямо приканчивают на месте. Обыкновенно история убийств происходила таким образом. Человека раздевают догола, обирают дочиста, а потом командуют итти, и после нескольких шагов расстреливают или зарубают. Рубка живых безоружных людей это, по словам белогвардейцев, лучшее упражнение в фехтовании. Убивают часто не сразу, в несколько приемов. Так иногда расстрелянный, получивший раны, вскакивал и бежал. Белые догоняли и зарубали окончательно. Один рабочий, получивший во время расстрела 4 пули, остался еще жив, успел пробежать с полверсты домой, откуда его снова взяли, повезли к своему коменданту, но дорогой добили. И так раздетые, голые трупы, еще некоторые полуживые, замерзали в судорогах на морозе и целыми днями валялись на улице. В богатых шубах и модных шляпах разгуливавшая в это время радостная буржуазия спокойно, с удовольствием, наслаждалась видом белогвардейской расправы со своим классовым врагом— трудовым народом. Из расстрелянных были несколько и женщин. Белогвардейцы поймали одну женщину-красноармейца. Она назвала себя, кто такая, и на их требование отдать оружие, ответила отказом. Повалив на землю, эти негодяи начали стаскивать с нее сапоги и одежду и потом расстреляли. Группу арестованных в шестьдесят человек они расстреляли, продержав голодными шесть дней под арестом. Печальна была картина этого расстрела. Стоны, проклятия умирающих неслись по адресу своих мучителей. Одному красноармейцу, пронизанному пулями, удалось встать на колени, и угрожая руками, прокричать: „будьте вы прокляты, хамы, все равно и сами погибните, наши победят". Приведенный в ярость один офицер подошел и шашкой снес ему полчерепа. Официанта белогвардейский полковник расстрелял за то, что тот не угодил изготовить закуску. Из одного госпиталя Борисоглебска красновцы вынесли раненых красноармейцев, и совершенно голыми положили на снег, таким образом заставляли этих исстрадавшихся людей, умирать медленной, мучительной смертью от мороза. Так расправлялись бандиты буржуазии со своим врагом —рабочими и крестьянами. Случалось и так: когда расстреливали несколько человек, то предварительно их обирали; получивших только раны заставляли снимать сапоги уже с убитых и потом уже была воля каждого негодяя помиловать раненого или прикончить на месте. Но особенно выделялся расстрел латышей. Красновцы вывели их группу за горку, между рекой Вороной и городским садом, и перед расстрелом стали издеваться. Тогда красные латыши не стерпели и, обезоруженные, имея крепкие руки, несмотря на усталость от 6 дневного голода, кинулись на тиранов. Завязалась борьба. Красновцы, имея оружие, рубили красным воинам руки, головы и расстреливали, как зайцев на охоте. Убийство людей было поистине им потехой, особенным наслаждением.
Недавно на одном дворе нашли женщину, зарезанную с двумя детьми. Отдельные убийства невинных женщин и детей были частыми случаями их зверской расправы, но следы их они старались замести.
Много еще жертв их зверства таит выпадавший в это время снег, который закрыл до весны много трупов. Ограбление денег было обычным занятием. После такой грабительской операции гражданина отпускали с напутствием: „иди, иди, пока жив; говори спасибо, что так хорошо отделался". Каждый день утром и вечером, за все время нахождения белых в Борисоглебске население города было свидетелем групповых расстрелов; залпы выстрелов слышались в нескольких частях города.
Страшно смотреть на эти изуродованные груды тел. У многих нет совсем черепов, у других ног и рук, отрублено лицо, выворочено горло, зияет глубокая на груди рана от сабельных и штыковых поворотов. У всех строгие, окаменелые лица. У некоторых лица передернуты от тяжелых страданий, нечеловеческим, самым странным образом. Они навалены кучами на больничном дворе, как поленья дров. Невольно задаешь себе вопрос: неужели это делали люди, дошедшие до такого зверства, потерявшие всякое человеческое сознание...
Да, они были таковыми. Белогвардейцы, красновские банды, подобно разбойникам и головорезам, беспощадно расправлялись с людьми, которые стихийно смели старый строй и геройски, ценою смерти, защищали новый строй. Советская же власть убивала контр-революционеров после суда и следствия, окончательно убедившись в виновности врага. Но здесь же без разбору убиваются зверским путем люди, борцы, труженики земли, исстрадавшиеся на ней за всю свою тяжелую жизнь и как бы в награду они умирали в страшных мучениях. Не даром даже старухи города стали называть их святыми и сожалеть, что этих святых армии труда будут хоронить без попов. Белогвардейская банда, своей расправой показала свои стремления к уничтожению в корне трудящегося населения. Не даром многие из них значение буквы „Г и П." на своих шапках признавали за лозунг „Гибель пролетариата".
Если бы белые так скоро не отступили из Борисоглебска, то число жертв было бы значительно больше, если принять во внимание еще угрозу белых расстрелять каждого пятого из населения, чтобы выбить из него какой бы то ни было большевистский дух.
Местная же буржуазия всячески старалась разжигать ненависть к советски-настроенному большинству населения, для чего наряду с грязными доносами сочиняла всевозможные провокационные слухи. Так, например, она прожужжала в уши белому командованию, что в городе осталась Чека, не успела уехать, а посему надо искать чекистов, оцеплять целые кварталы, производить обыски и арестовывать новых заподозренных. Лозунгами буржуазии были: „Смерть всем коммунистам", „Смерть всем советским". Рабочие на все эти зверства отвечали по большей части негодованием и затаенной ненавистью к палачам, но находились и такие смельчаки, которые на белый террор отвечали красным. Так, одно время каждый вечер и ночь белые находили убитыми на улицах человек по 8—10 своих офицеров. С таким делом очень хорошо справлялись портнихи, которым когда-то было выдано карманное оружие. Часть коммунистов и красноармейцев, прятавшихся по домам, нет-нет да и откроют иногда стрельбу по белым. Такая подпольная работа большевиков нервировала белых, одновременно запугивала и заставляла думать, — „а что будет, если красные нас заманят в ловушку?" Конечно, расстрелы и издевательства все-таки продолжались.
Заканчивая главу о жертвах рабочего класса в борьбе за Советскую власть, я из многих сотен их не могу не отметить особо ярко выделившихся товарищей: Тов. Бегак, мужественно встретил смерть, — во время расстрела; последние его слова были: „был коммунистом и умру за коммунизм". Все железнодорожные рабочие жалели т. Бегак, как человека-борца—он был начальником мастерских.
М. Андреев, председатель Союза поваров и официантов, погиб, испытав все ужасы переживаний вторичного расстрела; от первого расстрела его спасла счастливая случайность. Сиворонов, украинский рабочий, бежавший от Скоропадского, видный работник Украинской Секции, пал, пронзенный шестнадцатью штыковыми ранами в грудь. Тов. Агеенко, товарищ Председателя Уездного Исполкома, старый рабочий и коммунист, изуродован до неузнаваемости. У каждого павшего в бою или зверски убитого, замученного до полусмерти белыми товарища есть своя история жизни и заслуг перед Революцией. Как образчик гибели и смерти от расправы того времени приведу смерть рабочего Сиротинина и мытарства крестьянина Торшина. Тов. Сиротинин погиб смертью храброго воина. Окруженный превосходящими силами противника, как руководитель небольшого отряда коммунистов, он показывал пример своему отряду, посылая меткие пули, скашивающие противника, поднимая дух своими шутками и бодростью. Пуля, попавшая в голову, сразила этого самоотверженного, старого борца рабочего класса. Тов. Сиротинин — рабочий-шахтер из Донецкого бассейна, прибывший из Украины в Борисоглебск весною минувшего года. Рано он начал тяжелую работу борьбы. С 1903 года он состоял членом большевистской партии. Принимая деятельное участие в революционном движении 1905 года, в движении украинского пролетариата, в борьбе его с буржуазной радой, не раз приходилось отведать и николаевских тюрем. Полна богатыми воспоминаниями была его жизнь. Представительный на вид, богатого физического телосложения, с крепкими мускулами рук, сильным голосом, он олицетворял собою типичную фигуру рабочего. Кто из рабочих Борисоглебска не знал т. Сиротинина! Он был аккуратным участником всех собраний, считал своим долгом на каждом выступить со своей, призывающей к рабочей борьбе и творчеству, речью. Правда, он был малограмотен. Он не был тем пролетарием, которого, из простого рабочего, долгая борьба, активное участие в рабочем движении делали интеллигентно-развитым рабочим вожаком. Но это не была его вина, а беда. Тяжелая жизнь, каторжный труд не дали ему возможности развиться. Но он был одним из тех рядовых чутких борцов из рабочих, которые составляют авангард революционного пролетариата. Преданный революционер — он погиб славной смертью героя на революционном посту. Такая же геройская смерть выпала на долю и остальных коммунистов его отряда в 30 человек.
Тов. Торшин — был председателем Комитета Бедноты Пригородной волости. Он, ничего не зная о нашествии белых в Борисоглебск, вечером 20 декабря находился у себя в комитете. Ворвавшаяся группа белых казаков, узнав, что Торшин — председатель Бедноты, с дьявольской радостью закричала: „ага! вот нам этих грабителей то и надо!" Прежде всего от него потребовали денег, каковых не оказалось — затем сняли сапоги, раздели до нижней рубашки, сняли шапку и в одном белье, при 25 градусном морозе, повели по улице, выискивая удобное место, где бы его прикончить, предварительно хорошенько промытарив. Торшина долго водили по улицам, пока ему не представился счастливый случай спастись бегством из плена.
В Чигораке и Грибановке некоторым из бедноты пришлось поплатиться жизнью. Рабочий умирал с крестьянином вместе за общее дело. Немногим счастливчикам, из приговоренных к смерти коммунистов и красноармейцев, удавалось спастись от озверелых белых банд. Их вывозила храбрость, присутствие духа и сочувственное отношение трудового населения. Нефедов, пойманный белыми, когда группа офицеров и казаков вела его, как комиссара в штаб, вынул свой револьвер из-за пазухи и хотел застрелиться. Белые не дали, вырвали револьвер со словами: „Нет, собака, мы застрелим тебя сами!" (Им особенное удовольствие доставляло казнить комиссаров). В то время когда у Нефедова отбирали револьвер, он вспомнил о бомбах в своих карманах. Быстро выхватил одну и тут-же бросил на сажень от себя. Пользуясь минутой растерянности белых от взрыва, он бросился в один из дворов. Белые за ним, он бросил еще бомбу, перелез через забор и разными переулками, садами выбежал за город.
Тов. Янсон, начальник Снабжения Военного Комиссариата, пойманный стоял, охраняемый казаками, перед эскадроном отдыхающих лошадей. Один револьвер у него был отобран, но у него про запас; в голенище был другой. Это навело его на мысль о побеге. Спастись при вечерней мгле было можно. Он выхватил револьвер 2 раза выстрелил в казаков и шмыгнул под лошадей. Казакам нельзя было стрелять в пленника, ибо можно было убить лошадей. Они даже не успели уследить направления убежавшего, почему и не преследовали.
Тов. Шиффера, работника Совета Профессиональных Союзов, вели два казака по площади, и остановились, затеяв перестрелку с каким-то из застрявших советским, грузовым автомобилем. Один казак отстреливался, другой караулил Шиффера. В это время между ними завязался разговор, Шиффер спросил казака: «товарищ, дай мне в последний раз закурить».
— Казак в ответ: — „Я тебе не товарищ, и курить не дам". — Тогда. тов. Шиффер пустился на следующую хитрость. Зная религиозность казаков, он ему говорит: — Так как я человек проклятый, то после расстрела буду преследовать всю твою жизнь". — Казак удивленно сказал: — «Ну». Шиффер подтвердил свою угрозу. Тогда казак смилостивился и дал табаку. В это время пули с автомобиля посыпались еще чаще, казак потребовал отойти в сторону, за угол, Шиффер отказался, ссылаясь на то, что все равно ему не жить, пусть когда угодно сразит его шальная пуля. Казак же боялся за свою жизнь и пошел рядом, за угол. Учтя момент Шиффер, с быстротой молнии, когда казак еще не успел оглянуться на свою добычу, был на противоположном углу, бежал дальше. После его два раза останавливали, но отпускали, когда он заявлял — «я беспартийный рабочий и уже обобран». — Второй раз его все-таки разули, раздели и отвели в коммунистический клуб к арестованным. Ночью, подкупив одного охранника, Шиффер бежал от своей . смерти и скрылся у знакомого- начальника железнодорожного депо. Но немногим застигнутым коммунистам и красноармейцам удавалось так сказочно и счастливо убегать от озверелой банды офицерства и зажиточного казачества. Очень многие сложили свои головы.
Остальные главы читать по тегу Никулихин
Делегация РПЦЗ посетила Воронежскую епархию
Quickpost this image to Myspace, Digg, Facebook, and others!
