История лесбийской субкультуры в России: XIX-XX вв.
Бургин Диана Л. "Оттяготела..." Русские женщины за пределами обыденной жизни. -
СПб.: ООО ИНАПРЕСС, 2004, с. 45-65.
Взято как и две предыдущие там же: ЛГБТ И КВИР ТЕОРИЯ И ИССЛЕДОВАНИЯ
Хотя слово "лесбиянка" вошло в русский язык не ранее второй половины XIX века, о "таких женщинах" (или "этих женщинах") вполне определенно, пусть и эпизодически, в России писали уже с XIV века. Как и на Западе, о женском гомосексуализме высказывались главным образом мужчины — мастера врачевания души, тела и разума, то есть церковники, врачи, психиатры. Кроме того, в XX веке лесбиянки, их сексуальность, их поведение и поступки время от времени привлекали внимание русских юристов-мужчин. Тем не менее, если бы мы поставили себе задачу собрать историографию по вопросу об отношении к лесбийской любви в России, главным образом она состояла бы из работ благочестивых церковников и «грязных медиков», если воспользоваться определением русского философа, теоретика «лунной любви» Василия Розанова (1911 год). Немногие из этих авторов отличаются оригинальностью, когда говорят о женщинах, которых называют «извращенками», «содомитками», «селенитками», «трибадками» и «гомосексуалистками». Русские клирики следуют традиции византийской церкви, провозгласившей греховность любой (в том числе и женской) однополой любви. Врачи, а затем и психиатры в основном опираются на достижения западноевропейских сексологов конца XIX века, главным образом немецких.

Поскольку работы русских авторов о лесбийской сексуальности построены на западных образцах, а сексология как дисциплина и предмет специализированных исследований пересажена на русскую почву в готовом виде, надо быть очень острожным в оценке всего, что сказано русскими церковными авторитетами или врачами, «изучавшими» лесбийский опыт в России: дают ли их работы реальное представление о русских людях вообще, о русских женщинах и даже о русских лесбиянках в частности? Западный исследователь, открывая новые или пересматривая забытые источники по православной покаянной системе, изучая русскую юридическую и медицинскую литературу, — то есть то, на чем основана данная глава. — может переоценить их значение для создания адекватной истории женской гомосексуальности в России, даже на те периоды, которые, казалось бы, обеспечены достаточным количеством подобного рода «научных» источников, — например, на 20-е годы XX века. На самом же деле обо всем, что написано авторами-мужчинами относительно лесбийской сексуальности по-русски, перефразируя мрачную сентенцию о человеческой жизни широко известного экономиста, можно сказать: «омерзительно, сексистски и недолговечно».1 И, что самое главное, добавим, едва ли имеет отношение к реальной жизни и реальным судьбам лесбиянок в любые времена.

Русская православная церковь играла крайне важную роль в определении и регулировании культурной, общественной и частной жизни, особенно в эпоху Московского государства, до реформ Петра I. Церковный контроль над судьбами русских женщин достиг апогея в XVI веке, когда «Домострой» предусмотрел и предписал по крайней мере основные принципы поведения и жизни женщины — в соответствии с обычаями и учением Православной церкви. Согласно этому учению, женщины — это источник зла, хаоса, неповиновения и безнравственности, если не держать их под контролем. Как отмечает Н. Пушкарева, «правила христианского благочестия и добродетели быстро превращались в гнет принуждения» (Пушкарева, 104-105).

Формально православие рассматривало секс, особенно секс, которым занимаются женщины (все равно — между собой ли, или с мужчинами), как в лучшем случае неизбежное зло, оправдываемое только необходимостью продолжения рода и в основном греховное.
-----------------------------
1 Имеется в виду Мальтус, сказавший о человеческой жизни: "омерзительная, грубая и недолговечная». (Прим. перев.).

Русский религиозный идеал — целомудрие как мужчин, так и женщин. Хотя самокастрация осуждалась церковью, однако русские святые проповедовали воздержание от соблазна похоти. Возможно, именно духовный идеал целомудрия помогает понять, почему два главных теоретика гомосексуальной любви в России, Василий Розанов и Марина Цветаева (см. главу IV), оправдывая однополую (или «идеальную») любовь, подчеркивали напряженную духовность и непорочность большинства (по их мнению) такого рода отношений.

Разрушительная сила женской сексуальности так пугала русских клириков, что они — по крайней мере на взгляд иностранных наблюдателей — молчаливо прощали или смотрели сквозь пальцы на мужской гомосексуализм, допуская его как предпочтительную замену сожительству с женщиной вне брака. В русском языке нет собственной, незаимствованной терминологии (кроме обсценной), отражающей эротику или сексуальность, и в русской среде (особенно простонародной) до сих пор бытует мнение, что настоящий мужик «больше интересуется едой и выпивкой, чем женщинами» (Моуlе, 221).

Русские церковники, как и католические, не считали женский гомосексуализм серьезным нарушением христианских канонов, относя его к разновидности мастурбации. Тем не менее в церковных предписаниях сексуальным отношениям между женщинами уделяется особое внимание, возможно, еще и потому, что опять, как и на Западе, женский гомосексуализм связывался с ересью и языческими ритуалами. Хотя нет данных о том, что русские женщины более, чем мужчины, были привержены язычеству, тем не менее выясняется, что тс из них, кого теперь назвали бы лесбиянками, обвиняются в «богомерзких блудах» и — тут же—в молитвах языческим женским божествам — вилам. В варианте требника XV века читаем: «Аще блудивши с бабами богомерзкыя блуды кы (sic), молишися вила, год поста» (Алмазов, 1б1). «Блуд» — это в древнерусском языке и «разврат», и «заблуждение», поэтому предписание требника может относиться и к сексуальному разврату, и к религиозному заблуждению, то есть поклонению языческим божествам.

Самые ранние зафиксированные в письменных источниках сведения об отношении русской церкви к женскому гомосексуализму находим в требниках XIV века, книгах для священников, содержащих правила службы и исповеди. Здесь перечисляются вопросы, которые надлежит задавать женщинам на исповеди, в том числе о мастурбации и «любовных» отношениях между женщинами. Поскольку в XIV веке церковные порядки диктовались из Византии, можно считать, что эти вопросы перекочевали из подобных же византийских источников. (Интересно отметить: в русских требниках женщины — сексуальные партнерши женщин именуются «подругами», что звучит как калька с греческого слова betaira. В древнерусском языке «подруга» имеет три основных значения: друг женского рода; жена; наложница, преимущественно в переводах Библии). В рукописном требнике XIV века, изданном А. Алмазовым, среди многочисленных вопросов, касающихся, скажем так, гетеросексуальных грехов, находим два, имеющих отношение к нашей теме:

[1]... «А на подругоу ци возлазила? Или подруга на тя творячи акы съ моужем грех?»
[2]... «Сама своею рукою въ свое лоно персътомъ или чим ци тыкала еси? Или вощаномь съсоудомь? Или стькляном съсудомь?» (Алмазов, 159)

Когда в одном пенитенциальном источнике запрет (в данном случае на «неестественные» сексуальные поступки) повторяется неоднократно и в нескольких вариантах, это указывает на широкое распространение греха, против которого направлен запрет. Поэтому четырехкратное упоминание определенных действий, связываемых с мастурбацией и женским гомосексуализмом, в требнике XVI века свидетельствует в пользу того, что лесбийский секс не был уж столь необычным явлением в средневековой «Московии»:

[1]... «С девицами друга на другу лазила еси блудити?»
[2]... «Или сама своею рукою или иным чим себя блуди до истицаниа похоти [т. е. до наступления оргазма —Д. Б.]?»
[3]... «Или иная подруга тебе рукою блудила а ты у ней тако ж?»
[4]... «Или целовала девицу или отрока с похотию до истицания, а им тако ж сотвори еси?» (Алмазов, 1б4-1б5)

И в приведенных цитатах, и в других запретах, содержащихся в православных требниках, особо подчеркивается греховность оргазма как желанной цели одиночных или взаимных сексуальных игр однополых или гетеросексуальных партнеров.

Запрет и наказания, налагаемые на лесбийские связи на протяжении всего московского периода русской истории (ХIV-XVII вв.), свидетельствуют об осведомленности церкви в том, что ее прихожанки занимались женским гомосексуализмом. Разнообразные формы и особенности сексуальных отношений между женщинами, о которых говорится в требниках, заставляют сделать вывод: лесбианизм был довольно распространенным явлением и рассматривался православием как грех, или порок, настолько же тяжкий, как, с одной стороны, гетеросексуальный «блуд», а с другой стороны — как религиозное отступничество.

Сопоставление подозреваемых в тайном служении вилам женщин с лесбийскими «блудницами» ставит интересный (хотя и умозрительный) вопрос: не были ли сексуальные действия между женщинами составной частью ритуалов поклонения крылатым вилам, с ногами ослицы или козы?...

В требниках одинаково осуждаются (в отношении тяжести греха) и женщины, которые «взлезают» на подругу, и те, на которых «взлезают». Иными словами, не проводится различий между так называемыми активными и пассивными ролями партнеров в женском гомосексуализме. И те, и другие, по мнению средневековых русских клириков, «блудят» в равной степени, что подтверждается формулировкой требника XV века: «...или на подроугоу взлазила, или она подрогоу на себе въспущала...» (Алмазов, 165). За оба преступления назначается одинаковая епитимья — 40-дневный пост, как и за мастурбацию («и въ свое лоно перстом действовала»). Ровно такое же наказание ждет женщину, которая «на моужню женку възлазила», или «съ своим моужем в задний проход сблоудила». Надо отметить непоследовательность такого уравнивания грехов, при том, что все они тщательно перечисляются. Относительная легкость церковной кары не идет в сравнение с предписанием, которое дает в 59-й статье «Закон судный людем» (то есть переводной Судебник царя Константина): женщину, уличенную в том, что по отношению к другой женщине она приняла на себя мужскую сексуальную роль, полагалось высечь.

Необходимо оговориться, что, оценивая требники как источники, свидетельствующие о распространении женского гомосексуализма в древней Руси, надо постоянно иметь в виду особенности отношения к исповеди в русском православии: исповедь играла здесь отнюдь не такую роль, как на католическом Западе. Большинство не верили в тайну (да и в таинство!) исповеди и относились к ней достаточно цинично. Опасность того, что сказанное на исповеди будет доложено «кому следует», осознавалось и в средневековой Руси, и тягчайшие грехи прихожане старались скрывать. Во всяком случае, исповедующийся сам должен был признаваться в грехах; формат, предлагаемый требником, использовался не всегда — за исключением «глухой» исповеди, когда умирающий не мог говорить, и священник сам перечислял его предполагаемые прегрешения. И «вопросы к женам», касающиеся сексуальных грехов, возможно, не так уж часто задавались — а если задавались, не всегда священники добивались ответов. Скорее набор этих вопросов отражал позиции руководителей Православной церкви — в Византии, а потом в Москве.

И тем не менее пенитенциальные «вопросники» свидетельствуют о том, что на протяжении всего русского средневековья Православная церковь стремилась предупредить священников во всех городах и весях о распространенности гомосексуализма в женской среде, во всех слоях общества, среди замужних и незамужних женщин. В XVII веке довольно открыто бытовали «игры» девушек, окрашенные в лесбийские тона; в глазах церкви они были безусловно греховны, но преходящи, как прелюдия к замужеству. Требник XVII века пишет об этом так: «Не играла ли неподобно с подругами своими мужски [?]» (Алмазов, 1б9). Однако этот грех тут же прираавнивается и к гетеросексуальным «играм»: «...Или с юношами не целовалася ли с ними съ похотию?» Следовательно, в средневековой Руси церковь считала, что греховен секс сам по себе, а не только секс грешников.

После XVII века, очевидно, никаких письменных свидетельств относительно лесбийского эротизма и лесбийской сексуальности на русском языке не существует вплоть до конца XIX века (за исключением небольшого количества литературных примеров, самые яркие из которых — «Неточка Незванова» Достоевского и «Полуночники» Лескова).

«Запретная» тема попала в печать и стала предметом обсуждения, главным образом юристов и медиков, в значительной степени благодаря реформам 1860-х годов, после которых началось профессиональное становление медицины и права. Интересно, что, в отличие от европейского, русское женское освободительное движение последней трети XIX века не имело в своем составе ощутимого лесбийского элемента. Русский феминизм объединялся с радикальным народничеством и нигилизмом, а, как отмечал Симон Карлинский, гомосексуализм предавался анафеме на всех направлениях русского революционного движения. Поэтому все формулировки и дискуссии по поводу русского варианта проблемы «женщина с женщиной» достались на долю мужчин, занимающихся медициной и правом. Это означало, что лесбианизм в России на уровне «научных» рассуждений и общественного мнения рассматривался как логический результат таких проблем, как женская преступность, проституция и патология.

Хотя русские юристы и врачи старались не отставать от западных сексологов и быть в курсе всех новинок в этой области, озабоченность женским гомосексуализмом оставалась все-таки скорее в сфере западноевропейских проблем, чем русских. До наших дней дошла только одна работа, написанная в это время по-русски о лесбиянках (или трибадках, если воспользоваться излюбленным термином автора). Она принадлежит гинекологу Ипполиту Тарновскому и называется «Извращение полового чувства у женщин» (СПб, 1895). Американский историк Лаура Энгелстайн отмечает, что книга Тарновского — это, собственно, «русский образец клинического жанра, основоположниками которого являются западные медики» (Engelstein. 813).

По мнению Энгелстайн, в России на женский гомосексуализм обращали еще меньше внимания, чем в Европе (где им занимались тоже мало). Она выдвигает ряд любопытных социальных, культурных и политических причин, обусловивших в России XIX века неготовность врачей «клеймить позором сексуальные извращения как социальную и физическую патологию — по крайней мере в отношении женщин». Но я вижу еще одну вероятную причину, сходную с той, которая приводится Юдит Браун в объяснение почти полного невнимания к лесбийской сексуальности со стороны законодательства, богословия и литературы Европы в эпоху Средневековья и на заре Нового времени. Как считает Браун, такое игнорирование «заставляет предположить едва ли не упорный отказ поверить» в это явление (Brown, 69).

Интерес Тарновского к лесбиянкам и их сексуальности ставит его особняком среди русских коллег-медиков, но ничем не выделяет из массы европейских современников и предшественников. Так, он начинает свои изыскания и обследования «врожденных трибадок» (то есть женщин, отдающих сексуальное предпочтение женщинам с ранних лет), основываясь на полном убеждении в том, что сексуальные особенности этих женщин объясняются физиологическими отклонениями, в частности, наличием у них органа, напоминающего пенис. Здесь Тарновский, как ни странно, подходит к проблеме лесбийского секса с позиций итальянского клирика XVIII века Лодовико Синистрари. Последний, отталкиваясь от определения содомии как «плотского проникновения в ненадлежащий сосуд», на «проклятый», всеми обсуждаемый вопрос: «в каком случае две женщины, лежащие вместе и соприкасающиеся плотью, могут быть обвинены в содомии?» — отвечал, опираясь на новейшие (к началу XVIII века) достижения медицины, что только женщины, имеющие непомерно большие клиторы, могут заниматься содомией (цит. по: Brown, 74). Из фаллоцентрического убеждения — что полноценного соития (нормального или ненормального, естественного или неестественного) между партнерами не может быть, если один из них не имеет пениса или его подобия — из этого убеждения и возникла гипотеза, согласно которой женщина, способная заниматься «противоестественным» сексом (содомией) с другой женщиной, непременно в какой-то степени гермафродит.

Тарновский описывает гинекологические обследования «трибадок» — в основном женщин, арестованных за тяжкие преступления и имеющих каждая свою историю сексуальных связей с женщинами, — которые он предпринял, чтобы подтвердить или опровергнуть теорию: такие «врожденные трибадки» имеют физиологические отличия от «нормальных» женщин. В результате он пришел к выводу, что даже «трибадки от природы» в физическом отношении совершенно нормальны. Таким образом, он может торжествовать и поставить крест на теории гермафродитизма врожденных лесбиянок. Более того: он развенчивает популярную в то время на Западе теорию, по которой лесбианизм, как и проституция — это свидетельство моральной деградации и преступности.
Итак, Тарновский снимает с лесбиянок обвинение в склонности к насилию, которое поддерживалось многими авторами-церковниками; он не делает из лесбиянок патологических личностей и преступниц, какими их представляли последователи школы криминальной антропологии, основанной Чезаре Ламброзо. Тем не менее в других отношениях его подход мало отличается от взглядов большинства европейских и русских специалистов конца XIX века. В самом деле, Тарновский обильно цитирует работы известных западных сексологов, особенно Молля и Крафт-Эбелинга. Он настойчиво подчеркивает подлинность случаев из практики, о которых пишет в своей книге, однако, надо признать, нет никакой уверенности в том, что лесбиянки, далекие от криминала, чье поведение и чью сексуальную жизнь он описывает, на самом деле существовали.
Самый важный и остающийся без ответа вопрос о лесбиянках-информаторах в работе Тарновского: что же побуждало этих анонимных женщин, о которых он сам пишет как о самых скрытных на свете людях, раскрывать ему интимнейшие детали своей частной жизни? К единственной в своем роде, особенно на русской почве, книге Тарновского «Извращение полового чувства у женщин» надо подходить осторожно и с определенной долей недоверия в отношении того, что она может нам поведать о действительной жизни и сексуальности реально существовавших русских лесбиянок 1880-х -90-х годов. Однако читать ее полезно и, хотя это звучит как горький парадокс, забавно: книга свидетельствует о неотвязной одержимости русского врача конца XIX века проблемой гомосексуализма, а именно — лесбиянками, неважно, существующими ли реально, или воображаемыми, или взятыми из литературы.
В целом суждения Тарновского о лесбиянках отражают медицинские стереотипы своего времени. Он выделяет два типа трибадок — активные и пассивные — и, подобно большинству тогдашних врачей, считает, что «врожденные» трибадки всегда активные, пассивными же становятся со временем, обычно начиная с вредной привычки мастурбировать в детстве. Тарновский убежден, что пассивные трибадки очень женственны, а активные ощущают себя мужчинами в женской оболочке. Это ощущение, которое сегодня мы назвали бы признаком транссексуальной идентичности, не обязательно проявляется внешне: ведь активные трибадки, едва ли не самые скрытные люди на свете, успешно утаивают свои чувства и специфическую сексуальность от всех... кроме пассивных трибадок и, очевидно, доктора Тарновского. Одним словом, типичная лесбийская пара, по Тарновскому, состоит, если выражаться современным английским арго, из «дамочки» и «stone bush»; на русском тюремном это будет: «ковырялка» и «кобель». Тарновский убежден, что большинство активных трибадок не позволяют трогать свои гениталии во время полового акта, а оргазма достигают просто наблюдая за экстазом партнерши. Здесь, сказали бы мы, есть расхождение между концепцией Тарновского и точкой зрения средневековых клириков, которые, как мы убедились выше, не проводили различия в осуждении «истечения», происходит ли оно в результате активного или пассивного поведения женщины. Кроме того, мы начинаем подозревать, что лесбиянки, с которыми Тарновский имел дело в ходе своей клинической практики, не во всем были с ним откровенны, когда читаем: «Cunnilingus очень редко бывает в ходу, и то между публичными женщинами или у профессиональных трибадок» (Тарновский, 154). Однако в другом месте Тарновский пишет о существовании «профессиональных активных трибадок», очевидно, обслуживавших за деньги клиенток, не только в Петербурге, но и «в других больших городах» (Тарновский, 122).
Тарновский утверждает, что «трибадия, как известно, весьма развита в публичных домах» (Тарновский, 125) и в женских тюрьмах, где объясняется — здесь его мнение не отличается оригинальностью — «простою невозможностью полового сношения с мужчиною» (Тарновский, 126). Очевидно, он просто не знает о распространенности сексуальных связей между мужчинами и женщинами в местах заключения, о чем хорошо известно и по документальным материалам, и даже из литературы («Леди Макбет Мцснского уезда» Н. Лескова, 1865 г.). Ясно, что, используя аргумент faute de mieux 2 в объяснение лесбийских отношений между заключенными, Тарновский основывался на фантазии и культурных стереотипах, а не на фактах.
Тарновский верит, что мальчишеские ухватки девочки и ее нелюбовь к куклам могут «дать повод предполагать» у нес лесбийские склонности (Тарновский, 128). По его мнению, «у каждой будущей гомосексуальной женщины в детстве бывают мужские наклонности» (там же). «Первые бессознательные, инстинктивные проблески извращения» в «активной трибадке» проявляются только после наступления половой зрелости в «невольном желании прижать к себе, обнять, гладить, ласкать» и целовать других девочек. Такая девушка, по Тарновскому, вполне осознает свою гомосексуальность позже, «когда с развитием ненормально направленного полового чувства, выступают, тоже инстинктивно, другие мужские на-
----------------------
2 «3а неимением лучшего» (франц.).

клонности; тогда только западает в голову мысль — не мужчина ли она в самом деле» (Тарновский, 130). Вопреки стандартным представлениям, Тарновский утверждает, что «активные гомосексуальные женщины... ничем по внешнему виду не отличаются от обыкновенных», однако вслед за этим обращается к избитому стереотипу: «главное, характерное свойство их [то есть активных трибадок —Д. Б.] отвращение к мужчинам» (Тарновский, 131). И вновь мы вынуждены заметить, что выводы Тарновского не только отражают современные ему медицинские представления, но и противоречат тому, о чем на протяжении веков информировали священников требники: лесбийскими играми занимаются как незамужние, так и замужние женщины.
ожет быть, самое ценное в исследовании Тарновского заключено в той отрывочной информации — безошибочно вызывающей доверие, — которая позволяет бросить взгляд на особенности взаимоотношений и стиль жизни русских лесбиянок конца XIX века, когда они были «в своей компании», «в своем тесном, замкнутом кругу». Этими словами Тарновский обозначает городскую лесбийскую субкультуру, и здесь уместно отметить, что Марина Цветаева в записных книжках упоминала «Софию Парнок и весь ее женский круг», — одно из звеньев этой субкультуры 1910-х годов. Конечно, мы не располагаем никакими независымыми источниками, подтверждающими, что сведения, сообщенные Тарновским о поведении лесбиянок в своей среде, отражают конкретную действительность. Однако я считаю, что некоторые его наблюдения, касающиеся лесбиянок, которых он знал (очевидно, главным образом в Петербурге), выглядят очень убедительно и правдоподобно. Приведенные ниже четыре цитаты из его книги вносят основанные на опыте коррективы в европейские медицинские стереотипы относительно лесбиянок (а этих стереотипов достаточно и в той же самой книге) и дают ощущение подлинности, жизненной достоверности, скрытой под наслоениями стандартных, общепринятых рассуждений о гомосексуальных женщинах, их общении и сексуальном поведении.

[I]. «Трибадия, как активная, так и пассивная, достаточно, как видно, распространена между женщинами всех сословий... Строгая и глубокая тайна, которою окружен этот способ полового удовлетворения уже1 ицин, служит причиною ошибочного мнения, что это явление редкое, исключительное. На самом деле оно далеко не так редко» (Тарновский, 128).

[2] «Особенность, общая им всем, — перемена имен: активные называются всегда ласкательными мужскими именами — Миша, Саша [отметим, что это и женское имя —Д. Б.]; общее название в кругу интеллигентном — кузен, в низшем классе—дядюшка» (Тарновский, 131).

55
[3] «Пассивные трибадки имеют одну необъяснимую способность узнавать активных по первому взгляду.Они говорят, что в глазах даже незнакомой активной трибадки они видят какой-то особенный блеск, огонь, если она остановит на них свой более или менее долгий взгляд» (Тарновский, 132). Это наблюдение находит поэтическое подтверждение в стихотворении лесбийской поэтессы Софии Парнок «В толпе»:

Ты вошла, как входили тысячи,
Но дохнуло огнем из дверей,
И открылось мне: тот же высечен
Вещий знак на руке твоей.
(Парнок, 237).

[4] «В своей компании пассивные трибадки носят вымышленные ласкательные имена женские и общее название сестриц, сестричек, кузин» (Тарновский, 132).

К сожалению, все эти живые наблюдения, сделанные как бы изнутри лесбийского сообщества, теряются на фоне утомительного перечня криминальных случаев, извлеченных из европейской и русской юридической литературы и долженствующих продемонстрировать фундаментальную осведомленность автора. Эти эпизоды касаются русских женщин, совершивших преступления или признанных душевнобольными, и даже сам Тарновский признает (хотя и не в прямых выражениях), что преступные и больные женщины, которые ко всему прочему оказались трибадками, мало в чем могут пролить свет на проблему изучения сексуальности социально, умственно и физически нормальных лесбиянок. В целом перечень «дел о трибадках» в книге Тарновского просто-напросто вносит вклад в антилесбийский жанр, а именно, в те «заявления врачей и юристов о широком распространении трибадии в публичных домах и тюрьмах», которые важны не для истории женской сексуальности, а для уяснения «ошеломляющего эффекта, производимого лесбианизмом на мужское воображение» (см.: Бургин, 25). Этот ошеломляющий эффект, порождающий лесбофобию, увы, оказался гораздо более устойчивым и долговечным, чем книга Тарновского, едва ли интересующая кого-либо в сегодняшней России и не удостаивающаяся того внимания, которое я ей здесь уделила. Книга забыта, но в России XXI века так называемый «научный» подход, как и общее отношение к лесбийской любви, мало чем отличаются от выводов Тарновского и его европейских современников.
После революции 1905 года в России (как и в Европе) те немногие юристы и врачи, которые занимались этими вопросами, все еще были склонны ассоциировать лесбианизм с проституцией. Теория, согласно которой сексуальная патология публичных женщин порождает лесбийские наклонности, была частью криминальной антропологии Чезаре Ламброзо. Согласно этой теории, наряду с лесбианизмом, проституткам были свойственные такие патологические признаки, как сексуальная ненасытность и неразборчивость, склонность к эксгибиционизму. Лаура Энгелстайн в своей работе «Ключи к счастью» («The keys to Happiness...»; см. список литературы) пишет о двух русских последователях Ламброзо — Вениамине Тарновском (насколько я знаю, не имеющем отношения к Ипполиту Тарновскому) и его жене Полине Тарновской. Они поддерживали точку зрения Ламброзо: вырождение, признаками которого являются лесбианизм и проституция, приводит к появлению целого слоя прирожденных преступников. Тем не менее в своих работах о проституции в России чета Тарновских не касалась лесбийской темы.
По нормам законодательства царской России женщины, состоящие между собой в интимной связи, не подвергались преследованиям, и введение соответствующей статьи практически не обсуждалось. Ипполит Тарновский в своей книге не пытается связать преступность описанных им женщин-лесбиянок с их сексуальными вкусами. Собственно, попали они в поле зрения Тарновского как отбывающие наказание преступницы, которые вынуждены были признаться в сексуальных отношениях с женщинами и не могли отказаться от гинекологического обследования.
В русской публицистике и юридической литературе предвоенной эпохи (до первой мировой войны) лесбийская проблема обсуждается очень мало. В. Д. Набоков в «Плотских преступлениях» указывает на то, что хотя лесбианизм в России более широко распространен, чем содомия, однако не преследуется по закону. И. И Канкарович в памфлете, опубликованном в 1907 году, утверждает, что проститутки предлагают лесбийские услуги праздным женщинам из высших классов, которым наскучил «нормальный» секс. Обратившись вновь к творчеству С. Парнок, находим подтверждение тому, что клиентура публичных женщин включала и дам. Стихотворение адресовано проститутке, привыкшей к продажной любви, но в бескорыстных объятиях нашедшей запоздалое счастье:
уды мыслей вероломных
Не смог дух алчный превозмочь, —
И вот, из тысячи наемных,
Тобой дарована мне ночь.

Тебя учило безразличье
Лихому мастерству любви.
Но вдруг, привычные к добыче,
Объятья дрогнули твои.

Безумен взгляд, тоской задетый,
Угрюм ревниво-сжатый рот, —
Меня терзая, мстишь судьбе ты
За опоздалый мой приход.
(Парнок, 198).

Наконец, еще один автор эпохи Серебряного века, врач Б. И. Бентовин 3, считает, что некоторые опытные проститутки, склонные к лесбийскому сексу, спят с новичками в этой профессии, готовя их к приему клиентов обоего пола. Как многие специалисты-интеллигенты, Бентовин был убежден, что лесбийская любовь, как и другие формы перверсии, распространялась только среди благополучных, хорошо обеспеченных слоев общества, и русские крестьяне не знали ее. В контексте такой идеализации простой и здоровой крестьянской жизни недвусмысленное свидетельство Тарновского о бытовании сексуальных отклонений среди представителей всех классов русского общества выглядит как радикальное, смелое суждение.

На заре советской власти и на протяжении 1920-х годов впервые в руcской истории любовь женщины к женщине привлекла заметное внимание юристов и медиков. Диагностическим, так сказать, термином для этого явления стала «гомосексуальность». Слово «лесбиянка» очень редко появлялось в литературе по психиатрии; женщина, влюбляющаяся в женщин или вступающая с ними в связь, именовалась «гомосексуалисткой». Врачи не скупясь, щедрой рукой раздавали звания «гомосексуалисток» на основании гендерного нонконформизма женщин. выраженного в манере одеваться и вести себя, в походке, жестикуляции и выборе профессии. И наоборот, усиленное проявление сексуальной женственности служило для них признаком «нормальности».

Единственным психиатром в России, пытавшимся разделить понятия трансвестизма и гомосексуальности, был А. О. Эдельштейн; подавляющее большинство русских врачей не проводило различий между этими явлениями. Для советских профессиональных психиатров, как, скорее всего, для большинства обычных людей, поведение, одежда, и/или манера говорить «по-
----------------------
3 Б. И. Бентовин. Торгующая телом. Очерки современной проституции. Москва, 1907.

58
мужски» были достаточными признаками предполагаемой гомосексуальности женщины. В своей работе «Половые преступления» (1927 г.) Л. Г. Оршанский начинает описание типичной, «полной мужских черт» лесбиянки с утверждения, что выбор объекта сексуального влечения у нее столь же «противоестественен», как у фетишистов или некрофилов. Он заявляет, что «количество гомосексуальных мужчин и женщин, по-видимому, больше, чем обычно предполагают, только мужчины обнаруживаются и сами себя обнаруживают легче и активнее, тогда как женщины это скрывают под видом дружбы» (Оршанский, 85). Далее типология лесбиянок Оршанского в сущности перерабатывает теорию Тарновского, кое в чем модернизируя ее:

«Гомосексуальные женщины тоже, как было указано выше, делятся на активных и пассивных — здесь обратно, наиболее интересны активы, так как пассив, обычная, мало чем отличимая от других нормальных женщин, женщина. Активная женщина в этих случаях полна мужских черт как по внешности, так и по психике. Она обычно энергична, жива, предприимчива, занимает, и не без успеха, мужские должности — комиссионер-вояжер, управляющий делами и т. д., курит, пьет вино и часто ругается довольно забористой бранью. Часто одевает мужскую или «под мужскую» одежду. Очень любезна с женщинами, помогая ей и ухаживая за ней [так!]. И часто добивается взаимности, подходя крайне осторожно и приучая к себе свою симпатию. Активная женщина часто уделяет внимание мужскому спорту — охоте, верховой езде, — полна стремления служить в войсках. И когда .во времена Керенского был создан женский батальон Бочкаревой, то там было большое число активных женщин, столь счастливых возможностью получить все то, что являлось предметом их желаний — мужская форма, оружие». (Оршанский, 89-90)

К двадцатым годам XX века советские медицинские светила уже отказались от мысли, что половые органы лесбиянок в отношении физиологии и структуры отличаются от органов остальных женщин. Теперь гермафродитизм считался физическим состоянием, а гомосексуализм — психологическим. В результате в русской психиатрической литературе этого времени появились рассуждения о том, что гипотетическая гомосексуальность проявляется в некоторых сексуальных и эмоциональных «эксцессах», например, патологической ревности, склонности к насилию: считалось, что эти черты характерны для гомосексуалов. Исследователи писали о лесбиянках, часто ссылаясь на буквальное воспроизведение их собственных слов (но, впрочем, никогда их прямо не цитируя), подчеркивали эмоциональную распущенность этих женщин и неистовую ревнивость. Однако нельзя забывать, что значительная часть этих исследований проводилась психиатрами по следам судебных процессов над женщинами, совершившими насильственные преступления, и эмоциональные особенности преступниц переносились на всех так называемых гомосексуалок.
Судебный медэксперт, психиатр Н. П. Бруханский, исследуя историю любви двух женщин, делает анализ на основании их любовной переписки, не приводя, между прочим, никаких серьезных доказательств, что эти письма существовали в реальности. Уже упомянутый выше доктор Эдельштейн в своей работе о женщине-трансвеститке Евгении Федоровне М. подробно цитирует, как он уверяет, ее дневник, чтобы продемонстрировать ее типично гомосексуальные эмоции и психопатическое мышление. Достаточно сказать, что никаких независимых подтверждений подлинности дневника, а следовательно, исповеди Евгении Федоровны, кроме статьи ее врача, не существует, а в этой статье «дневник» занимает 40% общего объема. Можно сказать, что Эдельштейн пользуется текстом пациентки успешнее, чем пользует самое пациентку. А если говорить серьезно, сейчас невозможно узнать, что из написанного этой «гомосексуалистской» на самом деле принадлежит перу пациентки.
Что действительно можно утверждать о Евгении Федоровне — так это то, что она была трансвеститкой. Она одевалась по-мужски, сменила документы, назвавшись Евгением Федоровичем, очевидно, полюбила женщину, с которой работала в одной конторе, в 1922 году зарегистрировала с ней брак. После этого они жили вместе, как муж и жена. Вскоре руководители учреждения, где они работали, стали настаивать на прекращении этой скандальной истории, однако женщины отказались, говоря, что их личная жизнь никого, кроме них, не касается... Наконец, их начальник подал заявление прокурору, и Евгении/Евгению предъявили необычное обвинение — в «преступлении против природы» (Неаlеу, 83).
Канадский ученый Дэн Хили, ознакомивший западных исследователей со многими интереснейшими архивными материалами, которые документально демонстрируют отношение советских психиатров и юристов к женскому гомосексуализму, отмечает, что в литературе по психиатрии есть еще несколько примеров того, как женщины обращались в мужчин, наподобие Евгении/Евгения. По мнению Хили, «маскулинизация [т. е. переодевание в мужчину —Д. Б.} была стратегическим выбором, к которому эти женщины прибегали, чтобы примирить свою сексуальную и личную идентичность с непредсказуемой, нестабильной атмосферой постреволюционной России» (Неаlеу, 89). Может быть, он и прав, но не рассматривает ли он поведение советских трансвеститок как-то вне времени и русского культурного контекста? От определений типа «стратегический выбор» и «сексуальная и личная идентичность», как говорят в России, «за версту несет» проблемами идентичности, актуальными для стран северной Америки 1990-х годов, но едва ли они приложимы к жизни советских трансвеститок и/ или лесбиянок 1920-х годов. Не говоря уже о сложном, часто непостижимом соотношении понятий сексуальной ориентации и трансвестии в применении к женщинам, на протяжении веков «переходивших в состояние мужчины» (а это вовсе не то же самое, что еще более длительная история о женщинах, сексуально привлекательных для других женщин и вовлеченных в эмоциональный контакт с ними), — не говоря уже об этом, я очень сомневаюсь, что русские лесбиянки 1920-х годов, — имея в виду хотя бы тех, кто попал в круг моих исследований, то есть София Парнок, Фаина Раневская, Ольга Цубербиллер, Анна Баркова и другие, — считали свои сексуальные предилскции признаком «идентичности». В самом деле, едва ли можно найти подтверждение тому, что даже в наши дни русские понимают «идентичность» в том же самом смысле, как люди западной культуры, да и то главным образом теоретики и психологи. Именно из-за «непредсказуемой, нестабильной атмосферы постреволюционной России» советские женщины вообще, а лесбиянки в особенности, старались оградить свою частную жизнь от назойливого внимания начальства и вмешательства общественных, партийных и иных «органов». Поэтому я считаю, что «стратегический выбор» русской лесбиянки 1920-х годов, если она со своими личными вкусами хотела вписаться в окружающую действительность, должен был заключаться в стремлении ничем не выделяться ни в одежде, ни по внешнему виду или манерам. Лесбиянки или нет, русские женщины (да и не только они), как правило, придерживаются той манеры одеваться, которая принята в их социальной и профессиональной среде, чтобы защитить от вмешательства свою индивидуальность и частную жизнь, даже в 20-е годы XX века, когда в Советской России происходила малая сексуальная революция. Именно случай с Евгением/Евгенией я склонна считать скорее исключительным, чем типичным, поскольку он привлек внимание окружающих. Без сомнения, больше повезло тем женщинам «нетрадиционной» ориентации, которые не стали предметом обсуждений и научных исследований.
Новый взгляд на гомосексуализм в 1920-е годы заявил австрийский биолог Эуген Стейнах: еще в 1918 году он обнародовал результаты пересадки обычных половых желез мужчине-гомосексуалу Пересадку он сделал вместе с коллегой-хирургом, и реципиент после операции утратил жсноподобность, приобрел мужские черты и счастье сексуального общения с женщинами. В начале 1920-х годов о достижениях Стейнаха много писали, и они получили одобрение сексолога Магнуса Хиршфилда. Русские последователи Хиршфилда стали ярыми проповедниками секреторного происхождения гомосексуализма. Такая «эндокринная» теория идеально увязывалась с марксистко-ленинской догмой, согласно которой только сам человек является хозяином своей судьбы и обладает властью над природой, может преобразовывать ее для своих нужд. В соответствии с этой догмой, реально только то, что материально, существует объективно и подчиняется научному толкованию. Как известно, советское государство выдвинуло и собственного Стейнаха — И. В. Мичурина, получавшего невиданные гибриды в результате скрещивания различных растений.
Хирургические опыты по лечению гомосексуализма главным образом проводились над мужчинами. Нам известен только один письменно засвидетельствованный пример лечения лесбиянки в России путем «гетеротрансплантации» по методу Стейнаха. В 1928 году профессор Харьковского университета Я. И. Киров уговорил 27-летнюю крестьянку Ефросинию В. согласиться на операцию: он трансплантировал ей под правую грудь фрагменты яичника свиньи.
«Ефросиния постоянно влюблялась в женщин, обрушивала на них потоки любовных писем... приставала к женскому персоналу в клинике и вообще «смотрела на окружающих ее женщин глазами мужчины». С раннего детства она водилась в компании мальчиков и мужчин и носила мужскую одежду. «Если хотела, могла говорить мужским голосом..., стриглась по-мужски, отличалась твердой поступью, энергичной, быстрой, деловой походкой». В результате имплантации элементов яичника животного под правую грудь пациентки не удалось изменить ее сексуальную ориентацию, и никакого влияния на се гендерные характеристики операция не оказала. Врач признал факт провала эксперимента и согласился с тем, что одно только биологическое вмешательство не приводит к лечению извращений такого рода». (Неаlеу, 90).
Судебные психиатры в России, изучавшие женский гомосексуализм и писавшие о нем в 1920-е годы, подобно своим коллегам в Западной Европе, идя по стопам И. Тарновского (независимо от того, читали ли они его или нет), продолжали считать, что активные, или врожденные, лесбиянки должны быть женщинами, переступившими гендерные нормы. В психиатрической литературе того времени гендерная переориентация личности и ролевая трансгрессия женщины стойко и безоговорочно связывалась с лесбийской сексуальностью. Хили отмечает: «Судебный психиатр Бруханский... уделял особое внимание искаженной гендерной идентичности и обусловливал ее гомосексуальностью. Валентина П., в 1924 году убившая свою бывшую любовницу, «постоянно носила мужскую одежду и фуражку» и только по просьбе своей возлюбленной, Ольги, иногда соглашалась надеть юбку.. Валентина не занималась такими чисто женскими делами, как шитье и рукоделие, предпочитая мужскую работу... Держала себя свободно, с вызовом; манеры грубые». Другая лесбиянка [описанная Бруханским] вела себя как мужчина, работала на почте под мужским именем, и ее мужеподобная личность не оставляла у Бруханского сомнения в том, что она гомосексуалка» (Неаlеу, 89 90).
Интерес советских психиатров и юристов к женскому (и мужскому) гомосексуализму резко, в одночасье оборвался в 1934 году, когда мужской гомосексуализм был вновь причислен к уголовно наказуемым преступлениям. Активная пропаганда «семейных ценностей» в духе сталинизма в полную силу развернулась два года спустя, когда аборт был запрещен и крайне осложнилась процедура развода. О лесбийской любви не только не писали и не говорили, но в основном на нее даже и не намекали на протяжении сталинской эпохи и позже, вплоть до 1980-х годов. Гомосексуализм в СССР официально не существовал, а лесбиянки умело замаскировались под покорных активисток, или нормальных «советских теток».
Даже сегодня, в постсоветскую эпоху, долгое и упорное замалчивание гомосексуализма как явления отдается дальним эхом. Во вступительной части своей книги, название которой — «Лунный свет на заре. Лики и маски однополой любви» — обыгрывает известную работу В. Розанова, социолог И. С. Кон, в 1998 году первым написавший на эту тему, указывает на цену потерь вследствие длительного умолчания; «Эта книга — первая в России работа такого рода. По своему характеру она является научно-популярной, ее сможет прочитать каждый человек со средним образованием. Однако она основана на изучении огромной специальной литературы из разных областей знания... Поскольку в нашей стране эта тема многие годы была запретной, мне пришлось обращаться преимущественно к иностранным источникам... Чтобы избежать модного «американизма», я ста-рался сравнивать американские данные с фактами и выводами европейских исследований» (Кон, б).
Как отмечает Кон, его «книга — не о гомосексуальности в России» (хотя одна из глав посвящена именно этой теме, и еще около шестнадцати страниц специально рассматривают женский гомосексуализм в России за период от начала XX века до наших дней). Ставя перед собой явно просветительские цели, Кон заявляет тему «однополой любви как общекультурного и человеческого феномена» (Кон, 6). Сама постановка задач и публикация такой книги — факты, весьма красноречиво говорящие о том, на каком уровне знаний о гомосексуализме и его историко-культурном контексте находится российская читательская публика, в том числе геи и лесбиянки. Кон пишет: «Советское общество отличалось крайней нетерпимостью к любому инакомыслию и необычному поведению, даже совершенно невинному. Гомосексуалы же были самой стигматизированной социальной группой» (Кон, 319). Опрос учащихся седьмых-девятых классов в шестнадцати школах, произведенный в 1997 году, показал, что терпимое отношение к гомосексуализму имеет шансы на распространение в российском обществе, особенно в молодежной среде. На вопрос, согласны ли респонденты с тем, что «гомосексуальные отношения не должны осуждаться, так как являются личным делом каждого», 37,7% мальчиков и 53% девочек ответили полным согласием; соответственно 17% и 19% «скорее согласны, чем не согласны». В целом подростки в 2-3 раза терпимее относятся к гомосексуализму, чем их родители (Кон, 321).
С начала 1990-х годов движение за права геев и лесбиянок (по образцу западного) пришло и в Россию, правда, охватив главным образом только Москву и Санкт-Петербург. Одна из активисток этого движения Ольга Жук стала автором единственной (насколько мне известно) книги, написанной русской лесбиянкой полностью о женской однополой любви. Главное значение этой книги, вышедшей в свет тоже в 1998 году и озаглавленной «Русские амазонки: история лесбийской субкультуры в России, XX век», — в публикации прежде неизвестных материалов «из первых рук», которые содержатся во второй части и проливают свет на лесбийскую субкультуру в советских местах заключения. О. Жук показывает, что лесбийские «семьи» были обычным явлением в женских лагерях. Такие лесбийские пары, вполне по И. Тарновскому, как правило состояли из «кобеля» и «ковырялки», чьи роли в «семейной ячейке», ими сформированной, были устойчивыми и неизменными: «кобель» — мужеподобна, активна не только в сексе, но и в бытовых делах, а «ковырялка» — женственна, пассивна и во всем подчиняется партнерше. Тюремная администрация обычно не разлучала этих женщин, предпочитая использовать лесбийскую субкультуру в собственных целях. Например, работники «органов» нередко угрожали подследственным женщинам тем, что в лагере они будут «опущены», принуждены к сожительству «кобелями»-насильницами: так можно было получить нужную информацию от запутанной женщины или превратить ее в стукачку (обещая защиту от агрессивных лесбиянок).
Развернувшееся в 90-е годы движение русских геев и лесбиянок, инспирированное и частично финансированное Западом, оказалось недолговечным и слабо способствовало объединению тех, кого причисляют к «сексуальным меньшинствам». И. Кон объясняет это, «помимо общих причин», еще и «некритическим копированием американского опыта» (Кон, 329). Он отмечает также, что русские (в том числе геи и лесбиянки) «не выходят со своими сексуальными исповедями на публику не только потому, что боятся последствий, но и потому, что предпочитают не выставлять свою личную жизнь напоказ» (Кон, 329). Идея «геевской идентичности» тоже чужда многим россиянам, пишет И. Кон. Характерен пример, приведенный им в подтверждение этой посылки: он может быть отнесен и к русским лесбиянкам. В интервью американскому журналисту «голубой» интеллигент сказал: «Я не хочу принадлежать ни к какой субкультуре. Я знаю, что это модно на Западе, но из того, что я предпочитаю спать преимущественно с мужчинами-геями, не вытекает, что я хочу общаться в первую очередь с ними же» (цит.: Кон, 330).
Итак, мы убеждаемся в том, что отношение к гомосексуализму в России, неважно, к женскому ли, или к мужскому, и независимо от того, кто формулирует это отношение — церковники ли, юристы, ученые, представители спецслужб, — в сущности не претерпело изменений на протяжении веков. Лесбиянка (или «розовая») в сегодняшней России, отвергая моральные обвинения и объяснения из области патологии, предлагаемые теми клириками, врачами, учеными и психиатрами, которые «изучали» лесбийскую сексуальность в России и писали о ней, начиная с XIV века, может быть, скорее согласна, чем не согласна с тем же самым отношением к женскому гомоэротизму, что и у этих авторов: лесбианизм — не идентичность, не образ жизни, непроблема политкорректности, но просто врожденное предпочтение «спать преимущественно» с женщинами.
Литература
1. N. Pushkareva. Women in Russian History from the Tenth to the Twentieth Century.Armonk, NY, London, 1997.
2. N. K. Movie. Mermaids (Rusaiki) and Russian Beliefs about Women | New Studies in Russian Languages and Literature. Columbus, 0. Slavica, 1986.
3. А. Алмазов. Тайная исповедь в православной восточной церкви. Опыт внешней истории. Том III. Приложения. Одесса, 1894.
4. И. М. Тарновский. Извращение полового чувства у женщин; СПб, 1895.
5. L. Engelstein. Lesbian Vignettes. A Russian Triptych from the 1890s. Sings, 15, № 4 (Summer, 1990).
6. J. C. Brown. Immodest Acts. The life of a Lesbian Nun in Renaissance Italy. Oxford University Press (England), 1986.
7. София Парнок. Собрание стихотворений. Вступ. статья, подготовка текста и
примечания С. Поляковой, СПб, 1998.
8. Д. Бургин. Марина Цветаева и трансгрессивный эрос. СПб, 2000.
9. L Engelstein. The Keys to Happiness. Sex and the Search for Modernity in Fin dе siecle Russia. Ithaca, NY, 1992.
10. А. О. Эдельштейн. К клинике трансвестизма./ Преступник и преступность. Сборник II. Москва, 1927.
11.А. А. Жижиленко, Л. Г. Оршанский. Половые преступления. Лениинград, 1927.
12. Dan Healy Evgeniia|Evgenu. Queer Case Histories in the First Years of Soviet Power. Gender and History, 9, 1 (April, 1997).
13.S. Karlinsky. Russia's Gay Literature and History (11th-20th centuries). Gay Sunshine, №29/30,1976.
14. И. С. Кон. Лунный свет на заре. Лики и маски однополой любви. Москва, 1998.
15.0. Жук. Русские амазонки. История лесбийской субкультуры в России, XX век
Москва, 1998.