I.

Утром я не позавтракал. Проснулся поздно, побоялся опоздать на работу… Вместо завтрака я выпил 150 граммов кофейного напитка и выкурил две сигареты. Мой желудок не любит такие штуки. Всю дорогу он ворчал на меня и пытался сделать мне больно. Я тоже не люблю такие штуки, и поэтому, отметившись на рабочем месте, я отправился в столовую перекусить. Перекусывал я блинами со сметаной и запивал чёрным чаем, что естественно и приятно, особенно с утра.

Вообще, я люблю блины, особенно люблю разглядывать их. Мне нравятся тёмные, слегка пригоревшие пятна. Если приглядеться, внешний вид блина сильно напоминает поверхность луны, по крайней мере, именно такой я её себе представляю. Я смотрю на блин, зачерпываю чайной ложечкой сметану и… «плюх!», гигантский шлепок белой космической лавы закрыл собою едва ли не добрую четверть лунной поверхности, погребя под собой моря – бородавки. Я сворачиваю луну в трубочку, как мусульмане сворачивают свои коврики, и погружаю в рот. Я не спешу откусывать, а просовываю язык в отверстие тёплого блина и трогаю им холодную густую сметану. Мне хочется дунуть в свёрнутый блин так, чтобы сметана вылетела с другой стороны и испачкала мужика, сидящего напротив, но я не делаю этого, а только молча хихикаю.

Я пью чай, прикасаясь к чашке жирными губами. От губ по поверхности чая расходятся масляные круги, как от бензина. Чай слишком горяч…

Вот что-что, но горячий чай я точно не люблю. Не понимаю, как его можно пить. Обычно происходит так: я обжигаю язык, и на этом желание «выпить чайку» заканчивается. Такие ситуации меня напрягают, поэтому, что бы избежать их, я, как правило, кладу в чай два – три кусочка льда, или лью холодную воду.

…Мужик напротив отведал столовских щей, тефтелек с гречкой, выпил компот и удалился, а я только дожёвывал третий блин. Блин был последний и оттого достаточно скучный и почти безвкусный. Я лениво зевнул, широко открыв рот с недоеденным блином внутри, и увидел Рому.

Рома – это мой давнишний приятель, с которым мы когда-то вместе где-то работали, уже не помню где и кем. С Ромой мы были в достаточно тёплых отношениях, но потом дорожки наши разошлись, и контакты наши сошли на нет.

Войдя в столовую, Рома остановился, поправил пальцем очки на переносице, и огляделся, видимо, в поисках стопки подносов, снопа вилок, ножей, и прочих ложек с блюдцами. Вид у Ромарио (я так когда-то называл его) был весьма отсутствующий. Заметно было, что он чем-то озабочен, или прокручивает что-то в голове. Из чего я сделал такой вывод? Да, хотя бы из того, что все эти подносы находились, буквально, в метре от него, а Ромарио продолжал вращать головой, глядя сквозь окружающие его вещи.

Я помахал ему блином, естественно, он не заметил меня, и мне пришлось вставать. Я подошёл к Ромке вплотную и сказал: «Привет, Ромарио! Как поживаешь?»

Рома на удивление быстро узнал меня, и, чуть прищурив подслеповатые глаза, промямлил: «Нормально»… и добавил: «вроде»…

Он взял себе бутылку пива и пиалу сырных шариков…

У Ромы высшее образование, несколько лет назад он с отличием окончил какой-то непонятный институт и получил специальность то ли дизайнера, то ли архитектора. Подробная его биография с выписками из диплома, с указанием мест работы и семейного положения не представляется интересной, поэтому мы её опустим. Отметим лишь, что из всего многообразия направлений дизайнерской деятельности, Ромарио выбрал себе работу с трёхмерной графикой, и занятие это настолько его увлекло, что он просиживал ночи напролёт, буквально не смыкая глаз и вливая в себя литры энергетиков. Он штудировал все существующие, как он их называл «програмулины» по 3D, бороздил интернет, в поисках каких-то плагинов, скинов, эмуляторов. Сутками рендерил какие-то изображения, и занимался прочими непонятными обывателю вещами.

Окружающие Рому уважали, но как-то сторонились, и считали его «не от мира сего». Рому же самого, всё это нисколько не смущало, он свободно разговаривал с кем угодно на только ему понятном жаргоне и искренне смеялся над непрофессиональным подходом к графике. Буквально, зайдя с Ромой в кафе, где на стенах висели сомнительного вида картины, явно не претендующие на произведения искусства, можно было в течение часа выслушивать его монолог о правильном выборе угла для нанесения масляного мазка на холст, о правильной грунтовке этого самого холста, и о правилах построения перспективы.

Вот и сейчас, от души хлебнув пивка и закинув в рот сырный шарик, Ромарио вытянул ноги под столом и произнёс: «Да ну»!

Это «да ну!» было Ромкиным коронным выражением, означающим что угодно: удивление, восторг, недоверие и проч. При чём, понять, что именно он хочет выразить в данной ситуации не представлялось возможным, поскольку интонация не менялась. Просто: «Да ну», - и всё.

Я выловил Ромин взгляд из под очков, и проследив его направление, понял, что являлось причиной этого самого «да ну». Это был ряд рекламных плакатов, с изображениями различных столовских блюд, снабжённых рекламой кока-колы. То есть, к примеру: тарелка с борщом, а снизу надпись: Coca-Cola. Смешно, конечно, но я бы не обратил внимания, если честно. А Ромарио обратил, он не мог не обратить!

- Вот болваны! – смеялся Рома.

- Да уж… - протянул я, и, решив сменить тему разговора, спросил, - ты-то там же работаешь?

- Не, - сказал Рома, - я больше вообще не работаю.

- Опять на набережной, что ль сидишь, портреты пишешь?

- Неа. Мне вообще не надо работать. Теперь.

Я не стал его расспрашивать подробнее, да и Рома, видимо, не хотел углубляться в детали.

- Ну, ясно, - сказал я, - ладно, пойду, а то мне-то, как раз, пора на работу, поскольку деньги я не рисую.

- Давай!

Так мы и расстались, и, как оказалось, навсегда…

Утром следующего дня Рому нашли дома с перерезанным горлом. Квартира его была перевёрнута вверх дном. Прибывшие на место преступления милиционеры, со слов родителей Ромы, зафиксировали пропажу системного блока Роминого компьютера.