Это мое сочинение на конкурс в Вышке. Только я не успела его отправить. Почитайте,если интересно.Для меня эти воспоминания много значат. Я впервые пишу об операции.

Больничное счастье
Любое значительное событие из жизни моего города, района, школы, класса, семьи. А может любое значительное событие из моей жизни? А есть ли в моей жизни значительные события?
Иногда возникает такое чувство, будто живешь в мире частностей. В мире, где все раздроблено и само по себе незначительно. В мире, где нет цельности и единства.
Во многих современных книгах и фильмах герой задается вопросом «А цельный ли я человек» и обычно приходит к выводу, что да, он цельный человек. И я ему всегда завидую.
Мне кажется, что значительных событий в моей жизни немного. Совсем мало даже.
Но одно главное было. И это событие важно и для моей семьи.
Мне было восемь лет. Я еще не ходила в школу. У меня порок сердца и я готовилась к операции.
Помните в фильме «Амели» отец ставит ей диагноз «порок сердца», хотя на самом деле «отец был человеком сухим и неласковым, а у Амели от его приближения сердце начинало чаще биться»? Но у меня порок сердца обыкновенный. Не от чувств и чувствительности. А от рождения. Каждый год детства мы с мамой ходили в Бакулевку (детский кардиологический центр). Огромная очередь, огромный зал. Скучно. Наконец выкрикивают: «Устюжанины!». Кабинет врача. Долго что-то выслушивают трубочкой. Потом ждем еще чего-то. Когда уходим, лицо у мамы испуганное и грустное.
Я готовилась к операции два года. Два года я не ходила в школу. Я знала, что жалеть не о чем, что у меня продлится «счастливая, невозвратимая пора детства», что так надо. Я была спокойна и счастлива. И все же 1 сентября для меня был мучительным днем. Первый год я это осознала, когда в пансионате остались только дети маленькие и мы. Мы с сестрой рисовали мелками, и мне все казалось, что на меня с жалостью глядят старушки. И мне хотелось исчезнуть. Второй год мы были уже в городе. И мимо окон шли и шли дети с цветами, дети в праздничных костюмах, дети шли на свой 1 сентября. Мне было так горько, так обидно. Я спряталась за занавеску, забилась под стол. И плакала. А мама все никак не могла понять, отчего я плачу. А у меня духу не было сказать, что из-за школы. Потому что никто не был в этом виноват.
В октябре меня положили в больницу. Помню, что день был ясный, солнечный, теплый. В окно палаты стучались желтые листья клена. Когда я пришла в палату, мне стало ужасно радостно. Я прыгала по пружинистому матрасу и кружилась, кружилась. А еще я взяла с собой книжку «Золотой ключик» и смешной длинноносый мальчик на обложке ободряюще подмигивал . Я спрятала книжку в тумбочку, и, кажется, больше не доставала, но мне нравилось, что она тут, так рядом.
Температура у меня была все время пониженная, и я этим очень гордилась. В пониженной температуре виделось мне что-то утонченно-благородное - я много читала.
Наступил день операции. Меня очень расстроило, что мне запретили есть, а на завтрак была какая-то очень вкусная рыба.
Укол с наркозом подействовал не сразу. Помню, как болтала с медсестрой, помню зеркальный широкий лифт. Потом завезли в операционную и стали прикреплять холодные проводочки. Мне очень хотелось увидеть людей вокруг, увидеть что вокруг, но глаза уже слипались и я уснула.
Проснулась через 12 часов, как мне потом сказали. На мне была кислородная маска, душная и неудобная. Ее сняли, и скоро пришли мама с папой. Мама, худенькая и улыбающаяся сквозь слезы. Папа, шутящий и бодрый.
До операции, летом, в одной передаче был сюжет о Бакулевке. И в нем девочка рассказывала, как ей после операции принесли конфетку. Мне эта конфетка запомнилась, и я ждала того же. Но конфетка оказалась мифом. Есть было нельзя, и про конфетку никто кроме меня не помнил. Я не расстроилась, а скорее удивилась. Мне конфетка казалась строгим правилом, обрядом.
Много позже я поняла, что во время операции не случилось того, чего я смутно ожидала. Мама говорила мне, что в это время я буду где-то посередине двух миров: нашего и небесного. Про ангелов, про Господа. «Между небом и землей». И я думала, что увижу Господа, восседающего на троне, трубящих ангелов, херувимов и серафимов. А я их не увидела. Двенадцать часов прошли как минутный сон. И все. Но это разочаровало меня намного позже. Я не скоро об этом подумала.
После операции я три дня лежала в реанимации.
Дни были все такими же солнечными, и окна заклеивали газетами. А за окнами шумел Парк Культуры и что-то скандировали толпы. Жизнь кипела.
Каждые четыре часа - рентген, каждые три - кровь из пальца. Везде трубочки, проводочки. В соседней палате кричат дети. А мне кричать было неловко.
На меня напала страшная стеснительность. Мне было боязно позвать медсестру ночью оттого, что я не знала как к ней обращаться. Я шептала «Извините», но и это казалось мне невежливым посреди ночи, и я предпочитала ждать, пока мне принесут воду только по расписанию.
Но вот меня выписали в палату. Привязанная к капельнице, я гордо проследовала к кровати. И первое обыкновенное блюдо - «макароны по-матроски» показалось мне чуть ли не божественным нектаром.
Мама все радовалась и суетилась. А папа прямо в палате упал в обморок после сдачи крови в донорский банк. И его откармливали бубликом с чаем в красной кружке в горошек.
Выздоравливать после операции было приятно. Мы с мамой были в палате одни. За окном была церковь, и время от времени били колокола. Мы слушали на кассете Радионяню, и радиоэфир прошлых лет воскресал для нас. Мы прослушали кассеты по нескольку раз, и все смеялись. Потом мама нашла в больничной библиотеке книжку о девочке, которая дружила со старичком. Мама читала мне вслух. Однажды она прекратила чтения и забросила книжку. Я ее нашла и дочитала. Дедушка в ней умер, и девочка не знала, что ей делать. Дедушка ведь был совершенно одинок. И она начала звонить по номерам дедушкиной старой телефонной книжки. Большинство не отвечало, или уже не существовало. Но она все-таки дозвонилась до одной доброй женщины, и она помогла все организовать. Меня тогда очень удивило, что мама скрывала от меня смерть. Я знала, что она существует.
Однажды я гуляла по больничному коридору, и на месте медсестры никого не было. Я заглянула в открытую тетрадь. И одна графа в ней называлась «летальный исход».И она была заполнена. В ней были цифры! Может, я тогда впервые поняла, почему так волновалась мама.
А потом во время операции умер мальчик. Я его видела раньше в коридоре идущим с мамой под ручку. И мне казалось немыслимым, что его больше нет. И его мама все стояла на лестнице и думала, смотря в никуда. Говорили, что ее свекровь запрещала эту операцию. Но операцию все-таки провели. У мальчика внезапно отказали почки. Врач, проводивший операцию, не появлялся, а когда он прошел по коридору, все постарались спрятаться и не показываться на глаза.
Этому мальчику было шестнадцать лет. Мне теперь семнадцать. И я не могу представить себе такую короткую жизнь. Иногда мне кажется, что все прошло хорошо только потому, что я не понимала, что происходит. Сейчас бы я боялась. Боялась до нервной дрожи.
Самое плохое, что было в больнице - перевязки. Из кожи выдергивали железные проволочки, снимали нити, срывали пластыри, мазали чем-то жгучим. Из перевязочной всегда неслись истошные крики. Я тоже кричала. Кричала, пока не начинала задыхаться. Потом мне говорили, что если не кричать, не набирать воздуху, не раздувать грудь, то швы лучше заживут. Может поэтому у меня до сих пор все ранки заживают с широким шрамом.
Через неделю я заболела трахеобронхитом. Во время операции обкладывают льдом, понижают до минимума температуру, и многие потом заболевают бронхитами. Температура сорок, удушливый кашель. Грудь будто раздирают на части.
Но все-таки, весь месяц, проведенный в больнице, я была счастлива. Мы покоряли с мамой третий этаж и отважно добирались до телефона, и каждый звонок был счастьем. Мы праздновали мамин день рождения, и папа с Женей привезли потрясающий пирог с зайчиками на лужайке. Я наговаривала на диктофон «послания миру» и расшифровывала ответы сестры. Я познакомилась с девочкой из Мурманска, и мы дружили потом несколько лет. Папа подарил мне игрушку – мягкого младенчика в цветастых памперсах. С первого взгляда он мне не понравился, и папа огорчился. А потом этот пупс стал моим любимым. Я до сих пор изредка чмокаю его в нос перед сном. Его зовут Веселюшкин -потому что он смешной, вихрастый и развеселил меня.
Эта операция, наверное, была важна для каждого в семье. Для меня, «виновника торжества», для мамы, так переживавшей. Для папы, с его обмороком и подарком. Для сестры Жени, впервые пожившей почти одной.
Но еще иногда я ненавижу эту операцию. Из-за тех двух лет, пропущенных когда-то меня не оставляет чувство, что я опаздываю по жизни. Что все происходит слишком поздно.
И все же…Те светлые и ясные октябрьские дни. Солнце в окно. Желтый лист. «Золотой ключик» в тумбочке. Девочка, прыгающая по проседающей кровати.
«Счастливая, невозвратимая пора детства…»