Черз мутное марево пыльных стёкол и полвека назад застывшей охры лестничного окна смотрю на бледно-неподвижную майскую ночь. Едва тлеет робкий светлячок сигареты. Отпуск нахлынул внезапно - как иногда может оглушить тишина, если свернуть с забитой трассы на дорогу в лесной чаще. Стою на баррикаде собственной невостребованности и, словно подлого выстрела, жду детского плача. Он какими то одному создателю известными частотами играет на тех струнах души, которые я раньше берёг только для неисписанного листа. Прототипом супероктав оргАна явно был всепронизывающий крик грудного ребёнка. Теперь у прозы жизни появился конкурент и надо шутить, улыбаться, быть сильным, зарабатывать деньги...надо, просто необходимо, быть самым лучшим. А муза - очень ревнивая дама - она требует палитральных впечатлений, пика эмоций. И вот уже в тайне от родных в топку фантазии будто сырые дрова летят обещания. Скоро ты поедешь устилать дно лодки серебристой и вечно простуженной плотвой, ... ещё чуть чуть - и выбирешся в горы, ... немножко потерпи - и будешь сидеть в лесу у костра там, где редкая птица отважится разрезать первобытное покрывало молчания. Оказывается сложно надломить багет повседневности, который обрамил тебя: календарные недели рулонами раскатали прошедший год. Непереносимая легкость бытия, которой я так боялся, с неудержимостью парового катка набирает обороты. И внутри меня что то жалкое, практически исчезнувшее, но неотъемлемое, как пульс, стоит на пути у этого удобного милого и уже привычного монстра. Смотря на неминуемость этого Душевно-Транспортного Проишествия понимаешь, что надо что то делать, судорожно ищешь компромисы, спотыкаешся об ухабы собственного (да и не только) характера, молишся каким то известным только тебе одному богам и...и снова откладываешь решение на завтра. Ведь Они так сладко спят, пусть даже и без тебя. Утро вечера мудреней ...

Хорошо, идя по улицам, ворошить страницы времени и чувствовать твою снисходительную улыбку, мой город, и твой тихий шёпот, что опять заразит меня лихорадкой растрёпанных чувств. Придя домой, изнывать от неясной тоски, возвышенной, непостижимой, ненасытной. Собрать горстку табачных минут растраченной жизни и поставить всё на зеро. Тройка, семёрка, туз. И… проиграть! А может выиграть. Но и от этой мысли мы бежим прочь, здесь душно, бежим. Бежим туда, где глоток воздуха подарит жажду вернуться в сырую хмарь одержимости домом.
А фонарь за окном скрипит, покачивается, гоняет снежинки по коридору тесно прижатых домов. И корка льда на стекле дышит горячим чаем с малиновым вареньем, бормочет забытые бабушкины сказки. Добро побеждает… Добро побеждает? Наверное, это ответ. А вот и слышен скрип половиц, то твоя бледная муза заглянула на несколько мгновений вечности. Вот она сидит на подоконнике, томный взгляд, тонкие руки держат подарок – роковую любовь к красоте. Ты только обернулся, хотел взять перо, но на пустом подоконнике ты находишь лишь недоумение. И новый обрывок несостоявшейся истории скомкан и брошен под стол.
Ты знаешь, я только облачился в одежды, только вышел понять, куда ты звал меня, как уже слышу поминальный звон. Так может и зря то вовсе? Может я зря хотел, мечтал и искал? Да ну его!.. Сесть в метро и ехать в серую мглу будней? Там проще. Там? Там, ты прав, вот там точно нет ничего! Здесь хотя бы надежда. И зачем ты опять заглядываешь через плечо в наши тетради? Не смейся мы и вправду уверены, что ты принадлежишь каждому единолично. Да тебе иначе и не понравилось бы. А мы вольёмся в Неву, пронесёмся ветром, спрячемся на груди под пальто, взовьёмся струйкой пара над чашкой кофе, посмотрим из стёкол замёрзших домов…

Я отложил лист. Внезапно закончившийся текст, внезапно начавшейся истории. Драма и поиск души, что как атланты поддерживают красоту и величие этого неба. Души, на которой держится красота и слава этого города. Мы, как картины на стенах Эрмитажа, как деревья в парках, как скульптуры, как дворцы и замки навеки прикованы к тебе. Кто заметнее, кто скромнее, но суть один организм, один состав для больных духом, и каждый из нас – маячок на пути к светлому огонёчку, названного нами звездой. Мы строчки одного стихотворения, одной молитвы, мы ступени одной лестницы, по которой однажды дойдёт всё-таки один из нас до своего заветного счастья.
Хм, а это весомый повод подружиться с Городом и Судьбой!

И всё-таки так хорошо разбрасывать обрывки набережной по расплывчатым краешкам ветров…

А ведь когда-то давно я был почти приличным человеком. Я носил пиджак и галстух и ежедневно, кроме субботы и воскресенья, приходил к девяти часам утра на работу. Ежемесячный мой оклад тогда составлял полторы тысячи долларов в необлагаемом налогами конверте. А доллар, между прочим, в прошлом веке ещё не был всеми презираемой разноцветной бумажкой - был он тогда выдержан в суровых и надёжных серо-зелёных тонах с убедительной подписью Главного Казначея и никуда никогда не падал.
Помимо основной работы, на которой я ровно них.я не делал, я, пользуясь достаточным знанием английского языка, переводил на этот самый язык бесконечные уставные документы акционерных обществ, зарегистрированных на каких-то подозрительных архипелагах и покупал на вырученные деньги автомобили БиЭмДаблю для временно не желающих со мной пороццо барышень.
Иногда, отчаявшись этих барышень в конце концов вы.бать, я заказывал себе по телефону пару-тройку блядей для того, чтобы поговорить с ними о невозможности любви. По утрам я с тоской смотрел на стопку денег в верхнем ящике полированной стенки и понимал, что столько я не выпью.

Был ли я счастлив? Х.й его знает, может быть и был, но я уже ничё про ту жизнь не помню. Когда мне однажды предложили зарплату в триста долларов в городе Петербург, я согласился легко и немедленно. С тех пор у меня уже никогда не было никаких денег. Зато я родил самого красивого в мире младенца с необычайно длинными ресницами и марииннскими, как впадина, глазами, купил самый лучший дом в совершеннейшей жопе и летом непременно заведу себе пчёл.
Вот у Вас у кого-нибудь есть личные пчёлы? То-то и оно...

...хочется девчонку румяную, пышущую мармеладом, пахнущую еловыми шишками и изнанкой ношеной пуштунской шапки. Отменить понедельники, вычеркнуть из календаря осточертевший декабрь, прокатиться по рабочим кварталам в душном троллейбусе, щелкать орешки, пережевывать будни больничных тягот и наращивать былую бодрость. Восторгаться грамотными реформами правительства и словно мантру, нашептывать на ухо соседу государственный гимн. Гладить домашних животных против шерсти, плевать шоколадом в загорелые детские затылки. Водить опийные хороводы в карамельные праздники и глупо смеяться над шутками Жванецкого.
…а иначе нельзя.
Видеть в глазах Ментов надежду, а в закопченных лицах гастарбайтеров – обязательную теплоту и понимание. Лобзать алый стяг, целовать в засос империю, отстукивать каблуком остроносого ботинка надоедливый мотивчик эстрадного шлягера, видеть свет...
Растворяться в толпе, красить пергидролем засаленные косички моложавых чеченок, спать…
…а, знаешь, я помню, до сих пор помню.
Смешно как- то все получилось, наивно даже. Помнишь, у тебя куртка была такая дутая, по-моему - синяя, на правом рукаве маленькая заплатка… Глазки – капельки, губки бантиком, маленькая родинка на предплечье в форме октябрятской звездочки.
Хорошие песни без гнусного смысла
Усталых игрушек большие глаза...