И я пришёл к нему,
Я спросил: почему?
Почему умирает страна?
Он улыбнулся, шепнул:
У меня есть сестра,
Она, по-моему, в тебя влюблена.
 
Веня Д'ркин "Про Него"

 

Настоящие книги не забываются, не умирают. Идеи, заложенные в них, всегда актуальны, персонажи — живы вечно и являются всем нам примером. Всякий раз, перечитывая настоящую книгу, ты находишь в ней своё отражение и отражение мира, который тебя окружает.

 

Болен мир, и мы больны.

 

А что отвечал в Москве вот лектор-то ваш на вопрос, зачем он билеты подделывал: «Все богатеют разными способами, так и мне поскорей захотелось разбогатеть». Точных слов не помню, но смысл, что на даровщинку, поскорей, без труда! На всем готовом привыкли жить, на чужих помочах ходить, жеваное есть. Ну, а пробил час великий, тут всяк и объявился, чем смотрит...

 

О чём таком говорили мы в школе? В чём идея "Преступления..."? Раскольников пытался понять "тварь ли он дрожащая, или право имеет", и по его вышло — тварь. Слабым человеком себя счёл и принял наказание. Но наказание его началось задолго до острога. Страдания его начались ещё до убийства. Страдания его начались с первыми помыслами, а то и раньше. Так мы, кажется, рассуждали в школе. Человек наказывает себя сам, если есть у него хоть капля совести. Преступление же его заключается в том, что пошёл он против себя и против своей совести. Кажется так.

 

Но всё это поверхностное, детское. Нам должны были объяснить, и возможно объясняли, но мы тогда не способны были этого понять, что идея "Преступления и наказания" вовсе не в преступлении, и не в страдании, ибо если бы это было действительно так, то к чему все эти персонажи кругом? Сестра, мать, Сонечка, Разумихин, Порфирий, Лужин, Свидригайлов, Мармеладов. Им уделяется не меньше внимания, чем протагонисту, хотя они отделены от него бесконечной пропастью и не участвуют в его преступлении, и наказанием для него являются косвенным и далёким. К чему они?

 

Раскольников скрепляет и объединяет вокруг себя всех этих людей. Его страдание, безумие, сила характера влекут и манят. Эта таинственность, этот горящий взор... О чём он думает, что за мысли роятся в его голове? Тайна. Но не только это привлекает окружающих в Раскольникове. Больше всего их манит объединяющее чувство вины. Каждый из них в чём-нибудь да считает себя виноватым. Не буду разбирать, кто и в чём, но совесть у каждого не спокойна. Все они — преступники. И лишь в сопоставлении с Раскольниковым вина их выглядит меньшей.

 

Не знаю. Может в школе учат правильно. Может Достоевский анализировал одного лишь Раскольникова и идею его о вшах и "Наполеонах", но сложность и разность персонажей заставляют в том усомниться. Не подходят они под схемку. Все не подходят. И даже автор сомневается в стройности теории через Порфирия Петровича, правда как-то кособоко.

 

Нет, не делятся люди на вшей и "Наполеонов". Лужин — неоспоримо вша, крыса, низкий и недостойный человек. Так ведь он совестью своей легко поступается, а то и не имеет совсем. Но разве делает это его выше Раскольникова? "Наполеоном"? "Право имеющим"? Хотя сам Лужин убеждён, что имеет право, но всё же он — вша. И напротив Лужина — Сонечка. Существо настолько чистое и невинное, доброе и непорочное, что никакое падение, кажется, и не способно её опорочить. Да, она — не "Наполеон", да, она поступается совестью, но сколько в ней силы и добродетели! Она не сломлена, о, нет. И заблуждается Раскольников, и сама она заблуждается, в том, что проклята. Напротив — почти святая. И в эпилоге видим мы, как преступники, грубые неотёсанные мужики, полюбили Сонечку, чувствуя её доброту и чистоту.

 

«Матушка, Софья Семеновна, мать ты наша, нежная, болезная!» — говорили эти грубые, клейменые каторжные этому маленькому и худенькому созданию. Она улыбалась и откланивалась, и все они любили, когда она им улыбалась. Они любили даже ее походку, оборачивались посмотреть ей вслед, как она идет, и хвалили ее; хвалили ее даже за то, что она такая маленькая, даже уж не знали, за что похвалить.

 

Персонажи у Достоевского все колоритные, яркие, чёткие, объёмные. Настоящие люди. С ними живёшь, переживаешь. И волнуют их идеи и дела близкие каждому. От хлеба насущного до судеб мира, от бытия до метафизики. И вслушиваясь в их слова, начинаешь находить связи с современностью, и думаешь уже: сотня лет ведь прошла, неужто ничего не меняется в мире?

 

Ну, верите ли: полной безличности требуют и в этом самый смак находят! Как бы только самим собой не быть, как бы всего менее на себя походить! Это-то у них самым высочайшим прогрессом и считается. И хоть бы врали-то они по-своему, а то…

 

Вранье есть единственная человеческая привилегия перед всеми организмами. Соврешь — до правды дойдешь! Потому я и человек, что вру. Ни до одной правды не добирались, не соврав наперед раз четырнадцать, а может, и сто четырнадцать, а это почетно в своем роде; ну, а мы и соврать-то своим умом не умеем! Ты мне ври, да ври по-своему, и я тебя тогда поцелую. Соврать по-своему — ведь это почти лучше, чем правда по одному по-чужому; в первом случае ты человек, а во втором ты только что птица! Правда не уйдет, а жизнь-то заколотить можно; примеры были. Ну, что мы теперь? Все-то мы, все без исключения, по части науки, развития, мышления, изобретений, идеалов, желаний, либерализма, рассудка, опыта и всего, всего, всего, всего, всего еще в первом предуготовительном классе гимназии сидим! Понравилось чужим умом пробавляться — въелись!

 

Человек он умный, но чтоб умно поступать — одного ума мало.

 

Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца. Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете великую грусть.

 

Я согласен, что приведения являются только больным; но ведь это только доказывает, что приведения могут являться не иначе как больным, а не то что их нет самих по себе.

 

«Привидения — это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир»

 

...мужчина оскорбляет женщину неравенством, если целует у ней руку. Этот вопрос у нас дебатирован...

 

А знаешь ли, Соня, что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят!

 

Ну я решительно не понимаю: почему лупить в людей бомбами, правильною осадой, более почтенная форма?

 

Появились какие-то новые трихины,217 существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что всякий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, — но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные,218 предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса.

 

Остроумные мысли, ироничные замечания, наблюдение безумия мира, пророчества. Да, таковы настоящие книги.

 

Всё это захватывает и будоражит ум и сердце. Но, пожалуй, в это прочтение больше всего захватил меня образ Сонечки. Это образ настоящей любви: любви спасительной, любви бескорыстной. Святая женщина, к которой не способна пристать грязь, сильная и решительная, готовая идти за своим возлюбленным хоть на каторгу, хоть на плаху. Ради чего? Что ей в Раскольникове? Одна лишь любовь. Не за страдания его полюбила она, но готова делить их с ним, готова исцелить его, хоть бы и всю жизнь пришлось на это потратить. Достоин ли Раскольников такой любви? Нет. Но спасётся ли он ею? Однозначно. Как бы ни было плохо, как бы ни было гадко, в какую бы клоаку не бросила тебя судьба, любовь настоящая спасёт и очистит, исцелит и, может быть даже, возвеличит.

 

И думается: если любовь способна спасти одного человека, быть может она и мир способна спасти.