Единственная книга за много лет, которую я не дочитала. А ведь хорошая.

– Фокус, – начал Антон Петрович Фертов, обращаясь к единственному иллюзионисту на потоке, – не только самое древнее, но и самое необходимое человечеству искусство. Христос начинал как фокусник. Вы начинаете – как Христос. Помните, куда он шел, потому что Вам – туда же. Фокус – это то, чего не бывает. Из пустого цилиндра вынимают кролика. Простой фокус… ему две тысячи лет. Но две тысячи лет фокус этот – живет. И две тысячи лет публика знает, что он – обман. Знать-то знает, ан – сомневается: вдруг не обман? Две тысячи лет сомневается публика, две тысячи лет опирается на шаткую подставочку «вдруг» – этого «вдруг», в котором-то все и дело. Вдруг кролик действительно возник – из ничего, из воздуха, из мольбы иллюзиониста: возникни!

– Давай пойдем в кусты, – сказала Вера. – Мне там надо кое-чего разбить.

Он научил тебя шагать из действительности в иллюзию и из иллюзии в действительность: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда! Ты везде свой и нигде не свой. Тебя отторгает действительность – и иллюзия отторгает тебя, ты никому не нужен…

Две тишины, снаружи и внутри, уравновесили друг друга.

Лев стоял где стоял и смотрел на нее. Причем как-то бесстыже смотрел: так на людей не смотрят. Так на животных смотрят: на собак, кошек… на зверей в зоопарке. С интересом естествоиспытателя.

– Леночка, не томи подходами… скажи в чем дело и – …
– …иди? Скажи-в-чем-дело-и-иди, да? – Она перешла в центр второго по счету квадрата, словно в наступление перешла.
– Ты воевать сюда? Так у меня ружье заржавело…

Он никому не рассказывал об этом. Да и кому такое расскажешь! Кому объяснишь, какими жуткими и острыми чувствами наполняет сердце смерть куклы? Смерть той, которая умереть – не может, для которой и смерть – игра.

Когда начинается этот дележ правды – на правду чистую и… и не чистую, тогда забудь о правде, львенок! Не бывает не чистой правды, любая правда – чистая. Теряя чистоту, правда теряет и право быть правдой.

Она, кстати, жила недалеко, на Песчаных.
Теперь выяснилось, что на 8-й Песчаной, дом 9, квартира 10… а-риф-ме-ти-че-ска-я про-грес-си-я.

Есть фразы, которым, чтобы состояться, необходимо быть повторенными. «Я люблю тебя» не имеет смысла, если навстречу ему тут же не послано ответное «И я тебя». Надо очень точно знать, когда именно произносить «Я люблю тебя».

Он не может признаться ей в том, что его не интересует ни-че-го. Потому что у любого фокуса простая разгадка – и, если знаешь это, остальное неинтересно. Неважно, какая именно разгадка у данного фокуса, – важно, что какая-нибудь разгадка есть и что она всегда простая.

Настоящая сила не там, где влияют на будущее, - настоящая сила там, где меняют прошлое.

- Как таксист может найти то, чего больше нет? Я и в справочную звонил... не существует, говорят, такой улицы в Москве.
- Однако в тот вечер таксист ведь нас на нее привез!
- Вечер такой был, деда... особенный такой вечер. И Вера была, и 8я Песчаная была, но исчезли.

Топонимика - это действительность языка, а язык, Его Величество Язык,- единственный, кто помнит. Можно видимостью вокруг пальца обвести, формой обмануть, силуэтом одурачить, но не именем! По одежке встречают, по уму провожают, по имени помнят...

Нельзя вторгаться в логику пространств.

Прошло уже два года.
То есть на полтора года больше, чем... - чем.
Лев одно понимал: ни в коем случае нельзя обозначать словами это "чем". Ни в коем случае нельзя ходить на ту сторону слов. Чего бы оно не стоило, надо оставаться на этой стороне: сказать значит начать. Повернуть рычаг и открыть - шлюз. И хлынет вода. И смоет все с лица земли.

Его охота не была грубой погоней за дичью - со всякими пиф-пафами и улюлюканьями. Нет, Демонстратнер охотился по-другому, гораздо гуманнее, как казалось ему: расставляя силки, устанавливая капканы, развешивая невидимые прочные нити и выкапывая глубокие ямы, которые он никогда не забывал прикрыть сверху ветками и присыпать листьями. Зная дороги, по которым ходила его дичь, он всегда был уверен в том, что деваться ей с этих дорог некуда, и что рано или поздно она, дичь, - как бы по собственной оплошности и никогда ни в чем не только не обвиняя, но и не подозревая - придет к нему в руки. ... Его редкостная манера никогда не затягивать жертву на собственную территорию, но убивать ее только и исключительно не территории, принадлежащей ей самой, была настолько подкупающей, что устоять против этой манеры не было ну просто никакой возможности.

Этики для Вас не существует вообще, да и на что она Вам, по чести-то говоря? С такой степенью приспособляемости к окружающей среде, как у Вас, иметь этику было бы просто баловством! Это как жабе иметь постоянную температуру тела... зачем ей она? Если жаба все равно подстраивается под температуру откружающей среды - когда бы ей этою постоянной температурой пользоваться? Вы жаба, друг мой, жаба от этики, шедевр природы.

Это Вы-то человек без свойств? Вы человек со всеми свойствами, Вы не один человек, Вы все люди сразу, Вы умеете быть - любым: каким обстоятельства потребуют - таким Вы и будете, и каждая Ваша ипостась - Вы подлинный. Ибо все, что Вы ни скажете, все, что Вы ни сделаете, все - одно вранье, Вы следите за ходом моей мысли?.. в Вас правды - ни на вздох, на на пол-интонации... фе-но-ме-наль-но! Само понятие "правда" в Вашем присутствиии утрачивает смысл, правды возле Вас - в Вас самом! - размножаются, как кролики, мир перестает быть бинарной системой, "да" и "нет" исчезают, день отныне не сменяется ночью, прекращаются морские приливы и отливы, земля останавлявается... и все это делаете Вы, Борис Никодимович! Вы стерли противоречия, мановением руки установили гармонию - тоскливейшее из всех возможных состояний мира, Вы бог, я преклоняюсь перед Вами.

– Это новый папа, – просто сказала Леночка, когда Вени-а-мин распаковал свои вещи и разложил их по чужим местам.
– А где старый папа? – спросил львенок, приготовившись плакать.
– Старый теперь в Ленинграде.
И это была сущая правда: «старый папа», по нечеловеческой доброте своей, решил, что так будет лучше для всех.
– Почему его отправили на гастроли одного? – озадачился Лев, силясь вспомнить, что такое Ленинград, и почти уже плача.
– Его не на гастроли отправили, а просто один мальчик из Ленинграда очень просил старого папу себе, и папу отдали, – вздохнул дед Антонио. – Того отдали, а этого вот… Ве-ни-а-ми-на, – тут дед Антонио опять вздохнул, – предложили взамен.
Львенок сдержался плакать и внимательно посмотрел на нового папу:
– Потому что мы такого просили?
– Разве он тебе не нравится? – озаботилась Леночка.
– Зовут его… трудно, – честно сказал львенок.
– Зато он научит тебя считать! – выдала секрет любви Леночка.
– Я умею считать. – Львенок сосчитал до десяти и хотел было продолжать, но сбился.
– Вот видишь! – захохотала Леночка. – А новый папа научит тебя считать до ста…
– …и уедет? – попытался подытожить за нее львенок.
– Я никогда никуда не уеду, – щедро пообещал Ве-ни-а-мин.
И львенок все-таки заплакал.
А считать новый папа начал учить его сразу же, причем не просто числа считать, а всегда что-нибудь: птиц считать, дома, деревья… потом все это складывать друг с другом или отнимать друг от друга. Львенок не понимал, зачем все вокруг нужно складывать и отнимать. В голове его одна птичка и одно дерево не равнялось двум, а равнялось птичке на дереве. А одно дерево и один дом равнялось дереву около дома. Что касается пяти коровок и трех коровок, то все они равнялись стаду. Отнимать же одного зайчика от двух зайчиков он вообще отказывался: ему было до слез жалко как того одного, которого отнимали, так и тех двух, которые оставались.
– Там не два зайчика остается, а только один! – торжествующе сказал Ве-ни-а-мин и совсем не понял ответа львенка:
– Это еще хуже… Давайте я вообще не буду отнимать зайчиков, Ве-ни-а-мин, а только складывать?
– Почему? – задал глупый вопрос Ве-ни-а-мин.
– Потому что чем больше зайчиков, тем лучше!
– Это не факт, – странно ответил Ве-ни-а-мин. – И потом… не называй меня на «Вы» и «Ве-ни-а-мин»: мне это не нравится. Или я тоже буду называть тебя на «Вы».
Львенок задумался. Дед Антонио, которого он любил больше всех на свете, называл его нового папу именно на «Вы» и «Ве-ни-а-мин».
– Лучше тогда называйте меня тоже на «Вы», – махнул рукой он, а Ве-ни-а-мин рассердился и нарочно велел отнимать зайчиков друг от друга.
Тогда рассердился и львенок.
– Я отнимаю себя от Вас, Ве-ни-а-мин, – сказал он и отнял.
Математическая эта операция оказалась единственной, которую он осуществил правильно. Ибо сразу после нее Леночка отправила его к деду Антонио: жить.
– Это потому, что я отнял себя от Ве-ни-а-ми-на, – объяснил львенок, сразу забираясь на колени к деду.
– Эх, львенок ты, львенок, – вздохнул дед Антонио. – Сокровище ты мое.
Сокровищем его называл только дед. Слово было таким, как будто им щекотали, – и львенок смеялся, когда дед говорил ему «сокровище».

Евгений Клюев, "Андерманир штук"