А на Воробьевых Горах кружила золотая осень. Самое сумасшедшее, самое пьяное время, такого не бывает даже весной. Самое тихое время года. Самое горькое. Время слышать и видеть. Я вообще люблю осень. Кстати, как и почти все поэты, как бы нахально это ни звучало. Странное время, когда душа проходиь все стадии скорби - от легкой элегической грусти до катарсиса высокой трагедии. Я не знаю, когда она приходит, но всегда вижу, когда она пришла. Даже если еще вполне лето. Это время неба. Сначала становятся яснее и крупнее звезды. Мне кажется, они влажные и прохладные на ощупь, а если взять их в горсть, то они будут шуршать, словно морская галька. Но кто брал в руку звезды? Я брала. Во сне.

Потом - фотографические ночи. Никогда в году не бывает такой яркой, раскаленно-белой луны, такого разделения света и тени. Обычно принято говорить о цветах дня - да, это прекрасно. Осень - это буйный бал. Первые яркие листья при первых, робких тактах, затем царственная роскошь предсмертного безумного танца, когда танцовщица одну за другой сбрасывает шали - и ветер, ветер, ветер! Ветер несет по земле клочья ярких клоунских одежд, потемневшие, никому не нужные листки летних летописей. Пляши, пляши, пей, потому, что скоро все кончится. Насовсем. И не останется на земле ничего, что притягивало бы взгляд. И тогда ты поднимаешь глаза к небу. А оно - прекрасное, безмятежно-равнодушное, как улыбка куросов еще юной Эллады, как улыбки богов древней Азии. Оно словно высосало из земли всю ее яркость , все ее тепло. Такое небо мог рисовать только Рерих. И еще таким оно бывает только в горах. Осенью, в горах и у Рериха.

Небо и ветер. Все несется, чтобы вдруг замереть на обрыве. Бал окончен. Клочья одежд, письма - все вымел ветер. И ты стоишь на обрыве, и смотришь - а дальше ничего. Ветер - он везде. Странная он штука. Он приносит Зов. Почему осенью? Не знаю. Я люблю теоретизировать. И мне кажется, что осенью уходит все, что мешает смотреть и слышать. Как говорила одна моя подружка, осенью одна из дорог перестает загибаться. Но вот какая? И надолго ли? Или вдруг становится тоньше та преграда, что отделяет нашу обыденность от другой обыденности, в которую мы проникаем только в снах и мечтах и в реальности которой просто боимся признаться. Прав был Гоголь - душа знает куда больше, чем мы. Я понимаю тех, кто тоскует и хочет уйти. Но я понимаю и тех, кто уйти не хочет. Я - посередине. Всему придет свое время. Надо только немного подождать и не дать себе упасть ни в ту, ни в другую сторону. Душа - она как бабочка, как личинка в нашем теле. Она питается им. Придет время, и тело умрет, а душа, созрев, выпорхнет оттуда, и что с ней будет дальше, я не знаю. Мне только кажется, что уйдя до срока, мы оставляем ее слишком слабой. А забывая о ней, мы просто убиваем ее. Равновесие - штука хрупкая. А, сейчас рано о душе. Или никогда не рано?

И вот стоишь ты на промерзшей дороге, а ледяной ветер дует в затылок, набивает жесткой крошкой космы пожухлой травы. А по небу тупо, медленно ползут тяжелые сизые тучи, и ломаются под ударами бича, открывая по краям и на изломе бритвенно-острое серебро. А в разрывы торжественно-безмятежно смотрит несравненное осеннее небо, и когда из туч вдруг сеет дождь или сыплет снег, кажется, что небо корчит гримасы несчастной, дрожащей, умирающей земле...

Словом, я люблю осень. Не безразличный покой зимы, не летнюю лень, не весеннее веселое безумие с примесью жутковато-сладкой тайны, а открытость и тоску, и Зов осени. Вообще-то осень с весной чем-то похожи. Только весной вроде бы как стоишь на пороге Чего-то, а осенью ты это Что-то уже знаешь, и нет тайны, а только печаль. Я и весну тоже люблю. Словом - я человек демисезонный. Но в основном, осенний. Больше не скажу. Мое это время.

(с)