Цитата сообщения Argentum_Steel Брайан Мэй о музыке, кумирах и альбоме Innuendo


Источник: журнал Guitar World за август 1991 года

Нуно Беттенкурт из Extreme, ярчайшая новая рок-звезда, задает вопросы, а легендарный Брайан Мэй из Queen отвечает на исторической встрече двух гитаристов.

«Люди всегда спрашивают о факторах, повлиявших на меня, - говорит Нуно Беттенкурт. – С каждым новым альбомом Queen Брайан Мэй давал мне целую библиотеку этих факторов. Первое, что я посоветую ребятам начинающим гитаристам – да и любым музыкантам вообще – обзавестись полным собранием музыки Queen». Брайан Мэй оказал одинаково большое влияние на гитаристов по обе стороны Атлантики. С тех пор, как дебютный диск Queen, одноимённый с группой, вышел в 1973 году, написанные Мэем песни, его аранжировки и эпатажная, но при этом изящная манера игры Мэя подняла малоизвестную британскую рок-группу в ранг самых могущественных групп мира. На таких известных песнях, как сложная Bohemian Rhapsody с альбома A Night At The Opera , почти первобытная We Will Rock You (с News Of The World)и великолепная рокабилли Crazy Little Thing Called Love (с альбома The Game ), Мэй демонстрирует то, что Беттенкурт считает главным из сильных сторон своего героя: «Брайан Мэй играет для этой конкретной песни». Некоторые гитаристы превозносят своих кумиров за то, что те научили их любимой технике игры, «фишкам» или оригинальному звучанию. Что существенно, Беттенкурт говорит о Брайане Мэе «Он научил меня, что не нужно играть». Для такого мастера, как Мэй, нет лучшего комплимента.

Нуно Беттенкурт: Что ты делаешь, когда не работаешь с Queen?

Брайан Мэй: Самое важное в моей жизни – трое моих детей. Недавно я расстался с женой, и это был очень сложный переходный период. Это было очень болезненно, и я не выходил из депрессии. Единственное, что оставалось тогда постоянным – моё желание обеспечить стабильную жизнь своим детям. Так что я провожу с ними много времени. Именно сейчас я понял, как много они для меня значат.
С профессиональной точки зрения – группа обычно записывается с трехнедельными интервалами. Мы пытаемся ездить в места вроде Швейцарии, чтобы проводить вместе много времени в студии, чтобы ничего нас не отвлекало. Это время мы обычно проводим творчески и продуктивно. А когда мы пытаемся записываться в Лондоне, процесс, к сожалению, становится слишком деловым – то у Джона какая-то важная встреча, то Роджеру нужно куда-то уехать… Сплошное туда-сюда.
Не знаю, можешь ли ты отнести это к себе – у тебя сейчас другой период в жизни, но у меня сейчас начинается вторая половина жизни, и я пытаюсь найти опору. Это нелегко.

НБ: Возраст как-нибудь повлиял на твою музыку? Мне всегда казалось, возраст ей не помеха.

БМ: Я тоже так думаю. Мне очень нравится то, что мы сейчас делаем. Я точно не считаю, что возраст может мешать человеку чем-то заниматься. Музыка состоит из двух вещей: исполнения и материала. Сейчас материал стал моей страстью. С течением времени я замечаю, что всё больше внимания уделяю текстам.
Многие говорят, что творить можно только когда тебе больно. Но когда мне было действительно больно, я не мог ничего творить. Я и с кровати-то не мог встать. Вот когда ты выбираешься из этого и приводишь свои дела в порядок - тогда это можно как-то выразить в музыке. На этом альбоме немало таких вещей. Например, I Can’t Live With You – очень личная песня, но я не хотел делать её автобиографичной, потому что это слишком сужает смысл. Я пытался выразить это в форме, которая была бы понятна любому.
Когда описываешь в песне какие-то личные переживания – это очень хорошо, потому что их можно изучить, вставить немного юмора и установить в некой перспективе. Песня содержит юмор, но вместе с тем, думаю, люди получают некое сообщение. Это помогает и автору, и слушателям.

НБ: Ты – очень недооцененный певец.

БМ: Я? Нет.

НБ: Да.

БМ: Мне нравится петь, но Фредди делает это на совершенно другом уровне. На этом альбоме он поёт лучше, чем когда-либо. Ещё кое-что о возрасте. Его голос кажется теперь чище - ещё сильнее. Он расширяет свои возможности с каждым записываемым нами альбомом. Он великолепен. Я его обожаю, он меня всегда вдохновляет.

НБ: Родители были тебе поддержкой и опорой, когда ты начал играть рок-н-ролл?

БМ: Было трудно. Мой отец был сильно против этого, и из-за этого мы рассорились. Но я благодарен ему за то, что он помог мне сделать мою гитару. Мы сидели над ней два года. Он просто думал, что игра на гитаре должна быть хобби. Он никогда не считал это стоящим занятием – пока не побывал на нашем концерте в «Мэдисон Сквер Гарден». Тогда он подумал: «Может быть, это и вправду приличная работа». Что забавно, его отношение сказалось на мне. Когда у меня происходил пересмотр ценностей пару лет назад, я стало казаться, что играть рок – это не настоящая работа. Словно внутренний голос мне сказал: «Я просто пока этим занимался, это весело, но скоро жизнь станет серьезной». Я будто так и не осознавал – и это после двадцати-то лет – что я действительно профессиональный музыкант. Я понял это только тогда, когда мы решили больше не гастролировать, и всё это стало сходить на нет. Я очень скучаю по турне.

НБ: Ты пишешь музыку на фортепиано?

БМ: Я люблю клавишные. И после ненависти к синтезаторам в первой половине моей карьеры в Queen, сейчас я нахожу её вдохновляющей. Недавно писал музыку к английской постановке «Макбет», и вообще почти не использовал гитару, только синтезаторы.
Для меня это было хорошо, потому что я был предоставлен сам себе – я не был частью группы. Было отличное сотрудничество. Режиссер сидел с каждым из нас, и мы обсуждали каждую строчку и то, что мы пытаемся ей выразить. Мне всегда нравилось работать с другими. Сначала я взялся за этот проект, потому что подумал: «Если тебя и Шекспир вдохновить не сможет, значит, что-то с тобой не так». Сценарий просто невероятный – у меня даже мурашки по спине были, когда читал!

НБ: Хотелось бы посмотреть спектакль.

БМ: Надеюсь, что они сделают из него фильм. Но с Шекспиром это сложно – нужно убедить людей, что они смогут заработать денег на классике.

НБ: Тебе хорошо работается вместе с другими?

БМ: В прошлом я был слишком догматичным. Я сочинял песни, которые доводили Фредди до ручки, потому что мне хотелось, чтобы он их спел их определённым образом. Но сейчас я пытаюсь быть открытым для его предложений. Песни при соавторстве меняются, и, думаю, чаще всего меняются к лучшему.

НБ: Насколько Queen контролирует процесс записи и сведения?

БМ: У нас с самого начала были настоящие бои с Роем Томасом Бейкером. Поначалу он ослеплял нас всей этой наукой, говоря, что «после сведения будет в порядке». Мы замечаем, что барабаны звучат слишком сухо, а он нам: «С этим мы разберемся. Все будет ОК». Мы вроде как и чувствовали, что может и не будет этого «ОК», но в то же время мы не могли спорить, потому что мы были ещё только мальчишками, а они – боссами.
Я не хочу ругать Роя – он делал великолепные вещи. Но у нас было много споров. И, постепенно, мы стали больше контролировать процесс.

НБ: Все, кто знаком с творчеством Queen, не сомневаются, что группа управляет процессом. У каждой песни – своя жизнь. У вашей музыки так ярко выражена индивидуальность, и каждому понятно, что это творческий продукт командной работы. Это не группа какого-то продюсера.

БМ: Да, есть такое. Думаю, мы были очень развиты в этом плане. Мы всегда боролись за контроль. И, как ты и сказал, каждая песня диктует как её продюсировать, а это может сделать только артист. Сейчас для нас важно найти людей, которым мы можем работать как с равными. Продюсер, который у нас сейчас (Дэвид Ричардз) в этом плане хорош. В отношение техники его ни в чём не упрекнуть. В то же время можно подойти к нему и спросить: «Это всё полная чушь или я не прав?». И он честно тебе ответит.

НБ: The Beatles – отличный пример группы, которая особо не беспокоилась о техническом совершенстве, но, тем не менее, писала отличные песни и исполняла их мощно и эмоционально. Никого не беспокоило, попадают ли в ноты Джон Леннон и Пол Маккартни, когда поют в унисон. Нужно поддерживать баланс.

БМ: Согласен. Рад, что ты говоришь это. А сколько тебе было лет, когда выходили альбомы Beatles? Не слишком много.

НБ: Не слишком. Я родился в 1966ом году. Мне весьма повезло – когда я был маленьким, мои братья включали мне совершенно разную музыку. Нельзя забыть от чего ты пошёл. Нельзя забыть, почему ты играешь.

БМ: Правильно. Я всегда с подозрением отношусь к любому музыканту, который говорит, что у него нет авторитетов и влияний – и где ж этот парень вырос? Музыку не создашь в вакууме. Ты что-то принимаешь в себя, обрабатываешь, чувствуешь и выдаёшь назад. Иначе никак.

НБ: В этом и есть вся прелесть. Мы все – часть продолжающейся традиции. Группы внезапно понимают, какими классными были семидесятые. Вдруг появляется куча групп, клонирующих Led Zeppelin – и, думаю, это нормально. Это как когда Rolling Stones играли песни Чака Берри. Думаю, люди должны гордиться своими влияниями и не пытаться их скрыть. Когда люди говорят мне «Эта вещь звучит как то-то и то-то», я обычно отвечаю «Спасибо». Ты - это то, что ты ешь.

БМ: Ты должен быть достаточно уверен, чтобы сказать такое.

НБ: Я могу ошибаться, но когда я слышу твое пение, то иногда замечаю в нем качество, сравнимое с битловским.

БМ: Может быть… Я вырос на Everly Brothers и Бадди Холли. Бадди и сегодня мой герой. Buddy and the Crickets были первыми, кто делал такие вокальные гармонии, которые действительно завораживают. Они вполне простые, но эти записи Crickets до сих пор звучат замечательно.
Мы также ходили слушать The Who, и они нам очень нравились. В ранний период, когда они исполняли My Generation и Substitute, они были самыми невероятно безрассудными из всех, кого я когда-либо видел. Они были просто хулиганами. Но среди всего этого хулиганства была удивительная широта звучания и великий ум Пита Тауншенда. Мы с Роджером были большими поклонниками The Who. Помню, они играли в одном колледже в Лондоне и опоздали на полтора часа. Никто не был уверен, покажутся ли они вообще, а тысячная аудитория уже закипала. Наконец они появились – и им было плевать. Тауншенд махал руками и изображал звуки самолёта ещё минут двадцать прежде чем они начали играть. Они ни о чем не беспокоились, и это было удивительно.
Еще я ходил на The Who и Чака Берри в Royal Albert Hall. Думаю, тогда были споры кого ставить хэдлайнером. Среди зрителей было много рокеров, которые поддерживали Чака. The Who были стилягами. Ты должен был быть или рокером, или стилягой – третьего не дано. Если ты стиляга, ты носишь все эти поп-артовые шмотки и ненавидишь рокеров. Если ты рокер, ты ходишь в коже и ненавидишь стиляг. Вот так дела обстояли. Глупо – так по-детски. Когда на сцену вышли The Who, рокеры стали кидаться в них чем под руку попадало. Монеты и всякое прочее – всё это летело в лицо Роджеру Долтри, и ничего весёлого в этом не было. Тогда The Who бросили песню, не доиграв, и начали играть «Summertime Blues» Эдди Кокрэна – типа «нате, подавитесь!» Они были очень смелыми. Мы были во втором ряду, стояли и кричали «Так!» Я был просто вне себя. Я был готов подняться на сцену и защищать их. Они меня вдохновляли.
А потом мы увидели Led Zeppelin. Мы подумали: «О чёрт, отчасти они уже играют так, что мы хотим играть мы!» Мы любили их, но и завидовали им. Но они были великолепны. Led Zeppelin – модель того, как должна держаться группа: художественно, в менеджменте, в отношении к альбомам и гастролям, в том как они жили. Мы смотрели на этих парней и думали: «Да, так оно и должно делаться».
Я уже играл. Я слушал всех старых блюзовых исполнителей, Yardbirds, Rolling Stones и Клэптона. Мы также пытались собирать редкие записи Бо Диддли и Чака Берри,стараясь выучить их фишки раньше всех остальных. Мы с друзьями играли в школе, и мы все пытались играть как можно быстрее. Тогда мы считали себя крутыми.

НБ: Ты был фанатом Хендрикса?

БМ: Определённо. Один из моих друзей сказал: «Тебе надо послушать этого парня, Хендрикса – он обалденный!» И я подумал: «Ну не может он быть настолько хорош». Все, что у нас было – сингл Hey Joe, на котором было отличное соло в середине. И я подумал: «Ну, может быть это и здорово, но ему, возможно, просто повезло». Потом мы перевернули пластинку и услышали Stone Free, где он играет и разговаривает с гитарой в одно и то же время. И мы подумали: «Оооо, он действительно так крут?» И это меня прямо возмутило. Во мне тогда появился дух соперничества.
Однажды мы пошли на The Who, а на разогреве играл Джими Хендрикс. Это было невероятно. Ситуация с разогревающей группой всегда остается одна и та же. У Джими не было саундчека, его аппаратура работала не так, и усилитель постоянно отрубался. Он сильно растерялся, но даже при этом он поражал. Это было что-то круче, чем я мог вообразить. Мне пришлось пересмотреть все, что я думал о гитаре. Я просто не мог поверить, насколько он хорош. Я стал фанатом буквально за пару минут. Затем вышли The Who – наши герои – и им было ой как не сладко. Они выглядели так… не могу сказать даже. На них было больно смотреть – Джими невозможно было превзойти. Я до сих пор очень уважаю Тауншенда, но, думаю, и он бы сказал то же самое. Никто на свете не повторит то, что делал Хендрикс.
Думаю, это было одной из вещей, давших мне заряд. Хендрикс заставил меня задуматься: «Я должен стать безрассуднее. Я не заглядывал далеко в будущее. Я должен понять, что на самом деле могу». Из-за него я захотел стать профессионалом, а не любителем.

НБ: Queen II – самый любимый альбом и у меня, и у Гэри [Чероне, вокалиста и соавтора песен Extreme]. Мы познакомились из-за этой пластинки: мы были в клубе, оба выступали в разных группах. Никто из тех, с кем я раньше встречался, не любил Queen II так, как я. Я никогда не встречал моих сверстников, вообще упоминавших о нём. А с Гэри у нас сразу сложились хорошие отношения – наша любовь к Queen свела нас вместе. Мы даже на пластинке упомянули, что Queen – до сих пор наши чемпионы.

БМ: Это прекрасно. Не могу даже выразить, что это для меня значит.

НБ: Queen II опередил своё время – особенно твой гитарный звук. Даже гитаристы, считавшиеся исполнителями хэви-метала, и близко не подошли к теплоте твоего звучания. Это настоящий ламповый звук, так не похожий на фузз.

БМ: Джефф Бек оказал на меня значительное влияние. Я всегда думал, что люди в то время уделяли мало внимания звучанию. Если всё скрипело и звучало с перепадами, мне это не нравилось. Я искал «теплоту» и остроту звучания. Гитара должна петь – у неё должна быть артикуляция. Я всегда этого хотел, и работал над этим, пока не получилось.

НБ: Ogre Battle – очень тяжёлая песня. И я не имею в виду «тяжелая» как относящаяся к жанру хэви-метал – просто тяжёлая. Как публика это переваривала? Они терпели её? Боялись? Монстром считали? Как народ реагировал?

БМ: Восприятие было очень смешанным. Некоторые люди даже подумали, что мы больше не играем рок-н-ролл. Так как Queen II был очень многослойным альбомом, думаю, людям было трудно его понять. Настолько трудно, что когда мы делали следующий альбом, Sheer Heart Attack, мы решили, что сделаем его полегче для восприятия и объясним, что и где мы делаем, чтобы он стал более доступным. Но я согласен с тобой. Я люблю Queen II. Думаю, это все еще мой любимый альбом Queen.

НБ: Его звучание похоже на последствия взрыва идей.

БМ: Как только мы получили в свое распоряжение студию, мы как с цепи сорвались. Это была мечта. Мне всегда хотелось сделать все эти гитарные вокальные гармонии и оркестровые кусочки. И, наконец, у нас появилась возможность.

НБ: Всё написанное вами полно надеждой и гордостью. Оно даже кажется мне чем-то космическим.

БМ: Я всегда мечтал, что музыка сможет объединить людей. В душе я такой маленький несчастный хиппи. Я все еще мечтаю об этом, хотя сейчас это становится тяжелее.

НБ: Думаю, музыка может быть таким же мощным инструментом, как политика – как в достижении контакта с аудиторией, так и в высказывании чего-то важного.

БМ: Да, у нас к этому особое отношение. Вопрос, играть или нет в ЮАР, был для нас очень сложным. Но мы почувствовали, что если мы откажемся играть в какой-то стране из-за политической ситуации в ней, мы такими темпами скоро нигде играть не сможем. Музыка должна пересекать границы. Хоть это и звучит, наверно, по-детски, но моя мечта – сделать музыку настолько сильной, что она сделает абсурдным даже упоминание о войне.
Когда мы поехали в ЮАР, мы удостоверились, что публика будет смешанной. И мы поставили ещё одно условие – нам должны предоставить свободу слова. Так что мы могли давать интервью южноафриканским газетам, высказывать свое мнение об апартеиде - и это печатали. Когда мы вернулись, то попали в настоящий ад, но я по-прежнему настаиваю на том, что больше достигаешь тогда, когда едешь куда-то, нежели когда отказываешься куда-то ехать. Южноафриканцы водили нас в клубы, но они не могли отвести нас куда-то, где существовала сегрегация, потому что знали, что нас это выведет из себя. И, думаю, что чем больше людей поедет туда с таким же отношением, как было у нас, тем сложнее правительству ЮАР будет удерживать свои позиции. Барьеры будут сметены весом противоположного мнения.

НБ: Давай поговорим о гитаре. Фрагмент в середине Innuendo в стиле фламенко – просто дикий.

БМ: Испанские мотивы предполагаются с самого начала песни; эти маленькие рифы, чем-то похожие на болеро. Нам показалось в порядке вещей развить эти идеи на акустической гитаре, и это постепенно выросло в этот фрагмент. Стив Хоу помог нам и проделал просто фантастическую работу. Нам нравятся такие штуки – словно небольшое путешествие в волшебную страну.

НБ: Соло в I’m Going Slightly Mad похоже на кусок беседы.

БМ: И я бы тоже назвал его похожим на разговор без окончания. Он постепенно превращается во что-то совсем бессмысленное.

НБ: Оно просто безумное. Сведение I Can’t Live With You очень громкое.

БМ: По какой-то причине этот трек было просто невозможно свести. Бывает так, что выставляешь все ручки на максимум – все звучит нормально, и ты думаешь: «Поработаем над этим ещё пару часов». А все становится только хуже, хуже и хуже. Мы постоянно возвращались к первому сведению. Оно давало песне нужную атмосферу. Думаю, оно звучит так необычно потому, что мы оставили много от демо-записи. Обычно вся она заменяется.

НБ: All God’s People – моя любимая песня. Она завораживает.

БМ: Мне она тоже нравится. В её создании я принимал меньше участия, чем в остальных песнях на альбоме. Эту песню Фредди сначала хотел включить в сольный альбом, но постепенно на ней сыграли мы все. Я пришел, сыграл на гитаре, и она хорошо подошла. Пришел Джон и сыграл на басу, Роджер записал ударные, и это стала песня Queen. Я люблю ее. Немногие со мной о ней говорили, но я думаю, что она отличная. Она очень глубокая.

НБ: Days Of Our Lives – очень динамичная вещь. Некоторые поклонники гитары могут решить, что соло бессмысленное, потому что не «зафигачивает» сразу, но оно создает определенное настроение перед тем, как «зафигачить».

БМ: Я был очень доволен этим треком. Это был первый записанный дубль, Роджер сказал «Ну…» А я ответил: «Оставь пока эту партию, посмотрим, может быть, она тебе позже понравится». У меня было особое отношение к этому.

НБ: Это классная партия. Ты ждешь, что сейчас начнется предсказуемое пробивное соло, а оно не начинается – просто повисает в воздухе, создавая атмосферу.

БМ: Я действительно предпочитаю атмосферу. Мы могли сделать какое-нибудь стандартное соло, которое, возможно, было бы более драматичным, но в этот раз мне захотелось сделать именно так.

НБ: Оно определённо подходит песне. И демонстрирует, помимо всего прочего, то, чего не хватает многим гитаристам восьмидесятых – понимание и контроль над динамикой. Delilah – это просто Фредди. Она напоминает его сольный альбом Mr. Bad Guy.

БМ: Мне очень нравится гитара в этой песне – мяу, мяу, мяу…

НБ: Это было сыграно через talkbox?

БМ: Да. Я впервые им пользовался. Его привезли в студию, и я сказал: «Думаю, мне больше никак не извлечь из гитары мяукающих звуков!»

НБ: Bijou.

БМ: Здесь у меня должок, ты знаешь, перед кем – перед Джеффом Беком.

НБ: The Show Must Go On.

БМ: Сейчас это моя любимая песня на альбоме. В ней есть какая-то печаль, но в то же время она полна надежды.

НБ: Каково будущее Queen?

БМ: Положа руку на сердце говорю – понятия не имею.

НБ: В этом красота Queen. Никто не знает… и именно поэтому все покупают следующую пластинку. Спасибо.

P. S. Послушать гитару Нуно Беттенкурта можно здесь :)