любимому городу 


Этот город составлен из пробок, пустых 
разговоров, бутылок, ментов, иномарок, 
спешки, давки, сирен; опоздавших "прости"; 
сигаретного дыма; подъездов и арок; 
истекающих светом витрин; голубей; 
глянца; провинциальных амбиций 
и волнующих снов, в коих каждый плебей - 
щеголяющий ксивой, моделью и тачкой патриций 

Здесь разбилось так много надежд тех, о ком 
не рождают газеты и шоу скандальные толки - 
босяки - и они не решатся пройтись босиком 
по его тротуарам - так больно кусают осколки. 

Здесь с утра замечаешь, что за ночь на метр подрос 
небоскрёб на углу. Изогнувшись пунктирной, 
бесшабашенный кран образует гигантский вопрос, 
а вопрос, даже тот, что не задан, здесь, ясно, - квартирный. 

Здесь всегда - межсезонье, а воздух - угарная смесь. 
Если небо с землёй поменяются, выкинув сальто, 
не заметит никто, ибо кажется часто, что здесь 
даже небо намазано слоем густого асфальта 

Этот город не верит давно ни любви, ни слезам - 
верит в деньги и в них же влюблён. Бескорыстно. 
Деньги - мера всего и всеобщий сезам, 
открывающий двери и храмы. Вовеки и присно. 

Здесь в сердцах пустота, а в глазах - фейс-контроль и дресс-код. 
Смотрят, словно банкир на клиента, просящего ссуду. 
Если б я ещё верил в какой-то счастливый исход, 
это б не был исход, вероятнее - бегство отсюда. 

Я рванул бы в рекламный раёк, я - прескверный москвич, 
но люблю этот город, каким бы он ни был уродом. 
Это просто стокгольмский синдром. Так кирпич 
любит стену, в которую был по ошибке вмурован. 

Здесь с годами морозы всё мягче. В душе - всё лютей. 
Как гигантский циклоп, завершая открытие века, 
он не может прозреть, потому что так много людей, 
здесь, так много людей, но так мало, увы, - человека. 

Мы замёрзнем в аду, потому что при жизни горим 
на большой сковородке, покрытой дорожным тефлоном. 

Здравствуй, я-уж-не-помню-какой-там-по-номеру-Рим, 
ставший, как это свойственно им, Вавилоном.
 

 

© Иван Зеленцов

Ах, какая в Москве пурга!
Гуще плова в кафе у Зины.
Так и тянет сказать: "Ага,
Значит, есть ещё в мире зимы!"
   
От осадков зазор в тисках
Меж землёю и небом уже.
Зданье - маленький батискаф
В океанской пучине стужи.
   
За стеклом уплывают от
Пешеходов снежинки-рыбки...
...Странный всё-таки здесь народ:
Ветер, лёд - а у них улыбки.
   
Хоть Останкинской башни шпиль
из сугроба торчи, как спица...
Этим людям неведом штиль.
Им спокойствие только снится.
   
Я такой же. Один пиджак,
много слов и немного славы.
Дарлинг, Вы, от меня сбежав
за Ла-Манш, несомненно, правы.
   
Как супруг? Не ревнив ли он?
Выдаёт ли на шоппинг money?
Раскажите про Альбион -
он для русской души туманен.
   
Знаю, знаю, овсянка, смог,
чай в пакетиках, Темза в Челси,
бридж, мосты, Абрамович, грог,
скачки, "Гиннес". Сказать по чести,
   
Я бы тоже рванул туда,
встретил Вас, пободался с мужем...
Но, пускай результат труда
не окупит, я всё же нужен
   
здесь. Простите, что был весьма
с Вами холоден, что излишне
оскорбил белизну письма
кровью (смятой в ладони вишни).
   
Только холод внутри и спас
в эти годы меня от тленья.
Хорошо - вдалеке от Вас
и глобального потепленья.
   
Пусть Вас ангел хранит, в графе
"прегрешенья" стерев отметки,
от морозов и строк, в кафе
мной оставленных на салфетке.
   
16.02.2005
© Иван Зеленцов

Я, должно быть, родился с похмелья, в прошлой жизни всего перебрав, а иначе, ну, как бы посмел я лёгких не выбирать переправ? Я, возможно, был счастлив однажды, в мире замков, принцесс и погонь, а теперь обезумел от жажды и пытаюсь умаслить огонь в подреберье, но он не стихает, изнутри пожирая меня. Оттого ли скупыми стихами, по карманам дырявым звеня, я швырялся в толпу, будто голи подавая на водку и хлеб? Оттого ли, мой друг, оттого ли, не считая растраченных лет, наплевав на сомненья и разум, не заботясь, что будет потом, с головою бросался за разом раз в холодный и мутный поток перемен?

...И меня выносило - в тех же проклятых Богом краях, где какие-то новые силы по старинным лекалам кроят человечью материю - скальпель над любым испокон занесён; где приняв по четыреста капель принимаются петь в унисон о душе, а потом, для прикола, бьют кого-то в подъезде поддых; где я сотую вечность прикован цепью долга к постелям родных, где клюёт обалдевшую печень каждый вечер двуглавый орёл...

Я, наверное, был обеспечен. Я полцарства себе приобрёл. И съезжались несметные гости, и курился серебряный дым над дворцом, где на вешалке гвоздь - и тот, как минимум, был золотым. И когда в небесах догорали бриллианты, все, глядя наверх, высыпали во двор - над горами запускали такой фейерверк! - целый мир можно было поджечь им. То и дело впадая в искус, я, наверное, стольких знал женщин, что плевал с колокольни на муз, без которых метаюсь по стенкам в час, когда изменяют с другим, и питал равнодушие к тренькам, выдаваемым ими за гимн.

Впрочем, музы - всего лишь придумка, как и сказ о крылатом коне. Просто байка такого ж придурка из античной эпохи. Я не повидал ни одной в этой пошлой беспросветной любимой дыре. Нет их, так же, как не было прошлой жизни.

В этой, как жук в янтаре, я застыл, и, должно быть, не сдвинусь (ах, зачем меня мать родила?), если кто-то фломастером минус, на столе разбирая дела, не черкнет в галактической смете аккурат рядом с именем. Плюс в том, наверное, только, что смерти не желаю я, но не боюсь. А из тысяч чудесных погостов, так богат на которые свет, я бы выбрал какой-нибудь остров, но отнюдь не Васильевский, нет. Чтобы там голос сладкий мне пел о... Ясен пень, о любви неземной. И желательно, чтобы Кипелов, ну а впрочем, сойдёт и иной. Просто тёплый и маленький остров, где нет слов "ожиданье" и "быт", где вапще нету слов. Просто-просто должен, к чертовой бабушке, быть для бродяг и хреновых поэтов где-то тёплый и маленький рай!

Но в колонках беснуется Летов. Но на улице месяц февраль. В доме пахнет бедой и больницей. Кто не знает, тот вряд ли поймёт. Я бы форточку сделал бойницей. Я бы вставил в неё пулемёт и устроил великую бойню: по прохожим с большой высоты выпускал за обоймой обойму красоты красоты красоты. Просто так, в нарушение правил, не желая быть в общем строю. А потом развернул бы - направил в ненасытную душу свою и, гашетку под пальцем лелея, написал пулемётной строкой:

ни о чём ни о чём не жалею в этой жизни прекрасной такой.


©