Протокол.

Теплый май много лет назад. Штаты. Луизиана.
С двух сторон дерева, между ними изгиб дороги.
По кустам вокруг разминают затекшие ноги,
Матерятся шепотом, трут застарелые раны,

На жаре гудящие, шесть мужиков. Все при форме.
Льется пот по глазам из-под шляп и тугих фуражек.
Палачи законные, псы, охранители, стражи
Обывателей мирных покоя, свободы и корма.

Неожиданно ветерок гул мотора доносит.
Вроде бы дождались. Нет, не зря целый день в засаде.
Все нацелились, ждут, с нетерпеньем стараясь сладить.
В поворот залетает борзой «Форд», седан, V-8.

Распознал их шериф – первым спуск карабина дернул.
Следом младший по званью не смог сдержать Томми-гана.
А потом – какофония пуль визгливого гама,
Скрип и скрежет железа, разлет холостого дерна.

Там внутри кровавая баня. Скулят как собаки.
По салону воем: «Боже, Господи, да за что же?!»
Разметались мозги и кровь по красивой одеже,
Каплет с рыжего локона красным на туфли в лаке.

Хватит. Стоп. Чуть не двести пуль «Форд» V-8 прошило.
Полусотни больше – в телах, превратили их в мясо.
Закурил агент ФБР будто после экстаза:
«Докатались, блядь», - и ударил по спущенной шине.

Еще час разносило эхо на многие мили
Скрежет пальцев, вцепившихся в руль в агонии крепко…
Машину – два трупа внутри – к тягачу жесткой сцепкой,
Как в плохих голливудских фильмах в закат потащили.

II
Наше время. Прилизанный город центральной Европы.
Чуть грохочет трамвай, забегая в косой переулок.
Крошит квохчущим птицам старушка мякиш из булок.
Мимо стайку детей запоздавшая мать торопит.

Солнце тихо садится за пену лепнины зданий.
Облака по небу шагают как будто лениво.
В кафетерии рядышком клерки лакают пиво.
День как день, только скоро его как обычно не станет.

Пожилой джентльмен припаркует у дома машину.
Закрывает на ключ, прижимая к груди пакеты,
Из которых торчат салат, колбаса и багеты,
Из которых так терпко пахнет корицей и тмином.

Он находит ключи от подъезда в брючном кармане,
Открывает дрожащей рукой и проходит к лифту.
На четвертый этаж, чтоб услышать звонка переливы,
Замереть у дверей в столь привычнейшем из молчаний,

Вспомнить день: пенсионный оркестр – играл на тромбоне,
После – шахматы в парке, политика, глупо, споры,
За покупками… К двери прошаркали, щелк запором:
«Добрый вечер, Клайд». «И тебе тоже вечера, Бонни».

III
В приоткрытую форточку ветер тепла нагонит,
Чуть баюкая, вспомнить многое заставляя.
Каждый вечер одно. Диалоги за чашкой чая.
«Да я помню, Клайд». «Хорошо, что ты помнишь, Бонни».

Столько лет их мотало по миру, что вспомнить трудно
Все подробности, все обрывки былых впечатлений.
Память льдом излилась в узловатые их колени
И болит оттуда (особенно в дождь) жутко нудно.

Молитвы в Тибете, экскурсии в Лиссабоне,
Прогулки в Шампани, купания на Тенерифе,
Сувениры, открытки, ракушки, кусочки рифов.
«Да я помню, Клайд». «Хорошо, что ты помнишь, Бонни».

Были в Африке, были в Азии, были в России.
Столько туфель, ботинок чужой дорогой истерто.
Эта гонка была не рекордом из области спорта,
А попыткой зашторить память чем-то красивым.

Но конечно всплывает. Тридцатые. Смерть в законе.
Не хотели будить, но само потянулось лихо.
Замирает все разом. Становится тихо-тихо.
«Да я помню, Клайд». «Очень жалко, что помнишь, Бонни».

IV
А три четверти века назад это было круто.
В полумиле от бойни сидели в такой же машине.
Звонким смехом до колик над смертью вдвоем грешили,
Не жалея и не задумавшись ни на минуту.

Эти двое нашлись в сельской местности. Оклахома.
Деревенщина, быдло, реднек и его бабища.
Джон и Мэри, как ни смешно, в головах ветер свищет,
Они были в восторге от слов городских пижонов.

Они были фальшивым улыбкам и взглядам рады.
Согласились на все, только б в город намазать лыжи.
Приодели обоих, покрасили девку в рыжий.
Дали денег, машину, чего же еще им надо?!

«Мы догоним, езжайте прямо по этой дороге».
Те пожали плечами, педалью в пол, полетели.
«Побыстрее, Джон». Разогнались и стали целью.
За наивность вступленья – мясной коктейль в эпилоге.

У машины, могилою ставшей, палач и подручный.
«Говорили: красивая баба, по мне – так не очень».
«Ну тебе пол лица разнеси, ты себя не захочешь».
«Бля, ну даже не знаю, и норов, наверное, сучий».

Пошлый, нервенный смех загремел над разбитым проселком,
Вместе с дымом табачным донесся до Клайда и Бонни.
Те впервые за годы без форса и страха погони
Завелись и поехали. Бонни поправила челку…

V
И еще чуть назад. У дороги кафе. В Техасе.
Тишина и покой. Тосты, яйца, бекон и кофе.
Ничего не наводит на мысли о катастрофе.
Вдруг звенит колокольчик. Заходит Клайд Барроу. Здрасьте.

Черной юбкой шуршит разведенная официантка.
«Что угодно, мистер?» «Давай-ка на твой вкус лучше.
Принеси и снимай передник, присядь послушай».
И попер на нее с обаяньем тяжелого танка.

Только маленькой рыжей девице того и надо,
Ей до смерти уже надоела тоска провинций.
Не глупа и не ждет бессмысленно юного принца,
Ждет бандита с железной волей и автоматом.

Дождалась, вот он здесь сидит, револьвер в кармане.
И вцепились друг в друга жадно до боли в суставах.
С той поры неразлучны во всех кровавых забавах.
«Я убью его?» «Да, стреляй скорей, honey bunny».

Понеслось как ком. Магазины, банки, заправки.
За пригоршню меди могли расстрелять любого.
Фотографии, автомобили и литры спиртного.
Жизнь без точек, без запятых, без помарок и правки.

От погонь уходили. Чем больше веселых суток,
Тем сильнее сжималось кольцо – ФБР не дремлет.
Под конец завернули в почти что родные земли
И нашли Джона с Мэри на роли расстрельных уток.

VI
Им по сотне лет каждому, вместе – так вовсе двести.
Все вокруг поменялось сто раз – революции, войны.
Они внешне приятны, учтивы, милы и спокойны.
Только души обоих полвека уже не на месте.

Износились тела, но нарочно не умирают,
Потому что расплаты за юность не знают тарифа,
Потому что чем старше, тем проще поверить в мифы.
Потому что боятся, вдруг Бог: а) он есть; б) не фраер.

мой любимый автор SUSEL