БУНТУЮЩАЯ АНЖЕЛИКА


(Анжелика #6)



ONLINE БИБЛИОТЕКА


http://www.bestlibrary.ru



ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


ПОТАЕННЫЙ ОГОНЬ


Глава 1


Прибыв в Марсель, господин де Бретей, посланник французского короля,
арестовавший Анжелику в Сеуте, заточил ее в форте Адмиралтейства. Город,
где некогда маркиза дю Плесси-Белльер так ловко обвела вокруг пальца
полицию Королевства, ныне стал для нее тюрьмой. Именно здесь, в темной и
мрачной камере, недавняя пленница султана, ценой стольких мук вырвавшаяся
из гарема, убедилась, что ждет ребенка.
Эта догадка пронзила ее на следующее утро после заключения в
цитадель, где она ощутила себя зверем, вновь попавшим в капкан. В камере
не было ни малейших удобств, и, хотя квадратик голубого неба виднелся в
зарешеченном окошке, Анжелике вдруг показалось, что она умрет от удушья.
Почти всю ночь она не сомкнула глаз, терзаясь ужасом при мысли, что ее
здесь заживо похоронят. Нервы, дотоле не подводившие ее, сдали. В панике
она забарабанила в дверь, колотя по жесткому дереву молча, с неистовством
отчаяния.
Неба, неба и чистого воздуха! Как они смели запереть ее в этом
склепе, ее, еще недавно проводившую дни и ночи в пустыне, блуждавшую в
огромном магическом круге вечных песков.
Как обезумевшая птица, она билась, калеча себя, об эту безжалостную
клетку из дерева и железа. Ее похудевшие до прозрачности запястья еще
хранили следы страданий, перенесенных в пустыне, и удары этих слабых рук в
массивную дверь производили не больше шума, чем хлопанье птичьих крыл.
Боль в пальцах, разбитых до крови, привела ее в чувство, и она отступила
на шаг, прижавшись спиной к прохладной стене.
Ее взгляд скользил от двери к оконной решетке. Небесная голубизна
казалась ей чистой водой, которая одна могла бы утолить ее жажду. Но увы,
Осман Ферраджи не явится сюда за ней и не уведет по плоским крышам прочь,
на обманчиво вольный простор.
Здесь ее окружали чуждые ей люди с жухлыми глазами и душами,
опутанными подозрительностью. Герцог де Вивон, желая искупить прошлые
ошибки, выслал из Парижа самые драконовские распоряжения на ее счет.
Марсельское Адмиралтейство обязано было оказывать господину Бретею
всяческое содействие. Склонить кого-либо на свою сторону было невозможно,
к тому же Анжелика отнюдь не чувствовала себя во всеоружии. На нее
обрушилась невероятная усталость. Казалось, так тяжело ей не было никогда,
даже на каменистых тропках Рифа.
Морское путешествие из Сеуты в Марсель с остановкой в Кадиксе было
пыткой, каждодневно отнимавшей частицу ее мужества. Может, арестовав ее
именем короля, де Бретей сломал в ее душе ту самую пружину, что всегда
помогала ей оживать после самых жестоких ударов?..
Она дотащилась до постели. Жесткость тюфяка, брошенного на откидную
деревянную лежанку, не могла помешать ее сну. Чтобы дать отдых усталым
членам, она предпочла бы мягким перинам уголок травянистой лужайки
где-нибудь там, под кедрами.
Взгляд ее вновь обратился к двери. Сколько дверей захлопывалось уже
за ней, раз от разу все более тяжелых и глухих! Может, это игра,
провидение забавляется с ней, и все это - расплата за вольное босоногое
детство в Монтелу, где она носилась по лесным тропам с таким бесстрашием,
что местные крестьяне считали, будто в ее жилах есть примесь ведьминой
крови.
"Не пройдешь!" - говорили ей двери. И после каждого бегства она
утыкалась в новую дверь, еще более безжалостную. Сначала она вырвалась из
нищеты, затем ускользнула от короля Франции, потом отомкнула решетки
гарема. И вот снова она в руках французского короля. Неужто он одержит
верх?
Она вспомнила о Фуке, о маркизе де Варде, о легком, как блуждающий
огонек, де Лозене, что томились неподалеку, в крепости Пиньероль. Все они
оказались за тюремными запорами за проступки менее тяжкие, нежели те, что
совершила она.
Чувство слабости и одиночества угнетало ее. Ступив на французскую
почву, она попала в мир, где люди повинуются только двум силам: страху и
любви к королю. Где нет иного закона, кроме воли повелителя. На этих
берегах храбрость какого-нибудь Колена Патюреля, его невероятная доброта,
тонкий ум - все это не имело цены. Любой похотливый пакостник в парике и
манжетах вправе его презирать. Ведь у Колена Патюреля нет власти. Он -
лишь нищий моряк. Даже память о нем бессильна помочь Анжелике. От него не
будет вестей, а это страшнее смерти.
Забывшись, она позвала:
- Колен! Колен, брат мой!
И ей стало так нехорошо, что она пошатнулась, вся в холодном поту.
Тогда-то она и поняла, что беременна.
Кое-что она заметила еще в Сеуте, но подумала, что ее здоровье
расстроено от сверхчеловеческих тягот. Теперь же напрашивалось иное
объяснение.
Итак, у нее будет ребенок.
Ребенок от Колена Патюреля! Дитя пустыни! Сжавшись в комок на жестком
ложе, она позволила сомнению превратиться в уверенность, и невообразимое
открытие наполнило ее удивлением, затем каким-то странным спокойствием и
наконец - радостью.
Да, то, что могло ввергнуть ее в уныние, стыд, растерянность, вселило
радость. Она слишком близко, кожей, помнила пустыню, бурнус беглянки,
чтобы вообразить себя в наряде великосветской француженки. Частью своего
существа она оставалась там, в объятьях нормандца, во глубине вытканных
золотым сиянием ночей, где сила любви, толкавшей их друг к другу, отдавала
привкусом смерти и вечности.
Жесткие от китового уса модные платья, расшитые золотом накидки и
кружева ее нынешних нарядов скрывали еще шершавую от ветра кожу, глубокий
шрам на обожженной ноге и только начинавшие сходить отметины кнута. А
подошвы, скрытые элегантными туфельками, были жестки и помнили об
обрывистых тропах Рифа.
Ликуя, она подумала, что это дитя отныне и впредь останется
нестираемой памятью ее одиссеи, в которую иначе даже ей будет трудно
поверить. Мальчик вырастет светлоголовым, крепким и кряжистым. И что с
того, если он будет незаконнорожденным! Благородство того, кто слыл
"королем" у пленников, под стать крови крестоносцев, бившейся в венах
Анжелики де Сансе де Монтелу.
Сын унаследует голубизну его глаз и его силу. Это будет маленький
Геркулес, душитель змей, ловко орудующий своей палицей, с волосами,
горящими, как солнце Средиземноморья. Он будет красив, как первый
младенец, рожденный на земле. Она уже видела его воочию и восторгалась его
будущим. Ради него и с его помощью она обретет силы для новой борьбы за
освобождение.
Долго еще она предавалась полубезумным мечтам, забыв о заточении, и
шептала: "Напрасно ты бежал от меня, Колен, напрасно ты отринул меня. Ты
все же останешься со мной и во мне, Колен, мой спутник, друг мой..."
Несколько дней спустя карета с зарешеченными окнами и задернутыми
черными занавесками выехала из Марселя в Авиньон. Ее сопровождал
внушительный эскорт из десяти мушкетеров. Господин де Бретей следовал не
верхом, а в карете, не спускал глаз с Анжелики и без конца торопил всех.
Ему столько наговорили о невообразимой ловкости и коварстве мадам дю
Плесси-Белльер, что бедняге все время чудилось, будто она вот-вот
ускользнет из его рук. Ему не терпелось покончить со своей миссией.
Молодая женщина, казалось, преодолела свою подавленность - это
беспокоило его. То, что она временами выказывала строптивость, побуждало
опасаться худшего. Не ждет ли она помощи от неких сообщников? Посему не
лишним будет сказать, что он укладывался спать, загородив собою дверь, и
почти не смыкал глаз. Перед тем, как пересечь какой-либо лес, где могли
таиться сообщники его пленницы, он обращался к правителю ближайшего
городка с просьбой о подкреплении. Это придавало поездке вид военной
экспедиции. На городских площадях праздные гуляки пытались разглядеть,
кого же везут с такими предосторожностями. Де Бретей выходил из себя и
платил жандармам, требуя, чтобы те разгоняли толпу, что прибавляло
любопытства и привлекало еще больше народу.
Был лишь один способ избавиться от недосыпания и тревожных мыслей:
поспешить. На постоялых дворах останавливались лишь на несколько ночных
часов, предварительно выгнав всех постояльцев и всю ночь не спуская глаз с
хозяина. Днем лошади скакали без остановок, на почтовых станциях их часто
меняли на новых, которых загодя требовал посланный вперед гонец. Это
делалось, чтобы при смене упряжки не возникало задержек.
Анжелика, измучившись от бешеной скачки и тряски, негодовала:
- Вы, сударь, желаете моей смерти! Остановитесь хоть на несколько
часов. Я больше так не могу.
Де Бретей только посмеивался:
- Какая вы неженка, мадам. Разве вы не испытывали больших тягот в
королевстве Марокко?
Она не отважилась сказать ему, что беременна. Вцепившись руками в
сиденье или в дверцу, изнемогая от пыли, она молилась о том, чтобы адская
скачка, наконец, прекратилась.
Однажды вечером, в конце изнурительного дня, экипаж, на всем скаку
поворачивая на каком-то крутом холме, встал на два колеса и опрокинулся.
Возница, предчувствуя недоброе, успел придержать лошадей, от этого удар
оказался не столь сильным, как можно было бы опасаться, но все же Анжелику
перевернуло, она сильно ударилась об отломавшееся сиденье и тотчас
почувствовала, что случилось непоправимое.
Ее немедленно извлекли из кареты и уложили на траву у дороги. Де
Бретей, бледный от страха, наклонился над ней. Если госпожа дю Плесси
умрет, король ему этого никогда не простит. В некоем прозрении он
почувствовал, что дело идет о его голове, и уже ощутил холодок секиры
палача у себя на шее.
- Сударыня, - умоляюще проговорил он, - вам было больно? Но все уже
прошло, не так ли? Ведь удар был пустяковый.
- Это ваша вина, глупец! - крикнула она ему в лицо, и в ее голосе
были испуг и отчаяние. - Вы.., с вашей проклятой скачкой.., вы отняли у
меня все... Я из-за вас все потеряла, вы, ничтожество!..
И вцепилась ногтями ему в лицо, оставив на щеках глубокие царапины.
На импровизированных носилках солдаты отнесли ее в ближайшее селение.
Увидев, как ее платье окрасилось кровью, они сочли свою пленницу серьезно
раненной. Но хирург, за которым побежали, осмотрев ее, заключил, что здесь
требуется не он, а повивальная бабка.
Анжелику поместили в доме мэра; она чувствовала, как с той, другой
жизнью из нее уходит ее собственная...
Толстые стены зажиточного деревенского дома пропитались запахом
капустного супа, и от этого ее мутило еще больше. Красное, лоснящееся от
пота лицо незнакомой матроны временами надвигалось на нее и слепило до
боли, как закатное солнце. Всю ночь почтенная лекарка не без отваги
сражалась за жизнь этого диковинного, словно бы бестелесного существа с
рассыпанными по подушке волосами цвета меда, со странно смуглым лицом. На
восковых щеках темными пятнами проступал загар, веки наливались свинцом, у
уголков рта пролегли сиреневые тени... Все это говорило опытному взгляду о
близкой смерти.
- Не надо, моя хорошая, не надо, - шептала добрая женщина, склоняясь
над полубесчувственной Анжеликой.
Анжелика отстранено следила за пляской теней вокруг ее ложа. Вот ее
приподняли, застелили постель свежими простынями, медная грелка, согревая
ложе, мягко и щекотно протанцевала вокруг нее. Она почувствовала себя
лучше, холод, сковавший ее члены, сменился теплом: ее растерли, потом дали
стакан горячего пряного вина.
- Выпейте, моя милая, надо обновить вам кровь, а то вы много ее
потеряли.
До нее стал доходить терпкий вкус вина с корицей и имбирем...
Ах, запах пряностей.., запах счастливых странствий!.. Именно с такими
словами на губах умер старый Савари.
Анжелика открыла глаза и увидела перед собой большое окно с тяжелыми
занавесями, а за окном - густой, как дым, туман.
- Долго до утра? - спросила она.
Женщина с красными щеками, сидевшая у ее изголовья, посмотрела на нее
с удовлетворением.
- Да уж давно день. А в окне - не ночь, а туман от реки. Она течет
там, внизу. Свежо сегодня. В такое время лежат в постели, а не скачут на
почтовых. Вы славно подгадали. Теперь, когда вы уже выбрались, можно
сказать, что вам повезло.
Поймав яростный взгляд Анжелики, матрона удивилась и решила настоять
на своем:
- Ну что вы, что вы! Ведь для дамы в вашем положении дети никогда не
желанны. Я-то уж знаю! Немало тех, кто посылал за мной, чтобы избавиться
от воробышка, пойманного некстати. Ну, с вами-то все обошлось. И без
особых хлопот, хотя страху, понятно, вы на меня нагнали!
Огорченная молчанием своей подопечной, она продолжала:
- Поверьте мне, хорошая вы моя, ни о чем жалеть не надо. От детей
только жить тяжелее. Если их не любишь, они очень мешают. Если любишь -
становишься слабой. И потом, - заключила она, пожав плечами, - потеря
невелика. Если уж вас это так печалит, то с вашей красотой ничего не стоит
произвести на свет еще одного!
Анжелика до боли стиснула зубы: ребенку от Колена Патюреля уж больше
не бывать. Теперь она действительно чувствовала себя свободной от всего и
всех. Мощная волна ненависти поднялась в ней, спасая от отчаяния. Ярость
была похожа на горный поток, еще не пробившийся к своему устью, но давала
силы сопротивляться, внушала неистовое желание выжить, чтобы отомстить.
Отомстить за все!
Между тем ей грозили новые беды. Она ясно представила, как в
окружении стражников ее, словно самую вероломную из заговорщиц, вновь
повезут к повелителю королевства. На какую кару он ее обречет? Какая новая
темница уготована ей?


Глава 2


В ночи разнесся странный тревожный звук и замолк, словно угаснув.
"Сова, - подумала Анжелика, - ищет добычи..." Птица вновь издала далекий
бархатистый крик, заглохший в подсвеченном луной тумане.
Анжелика приподнялась на локте. При лунном свете матово блестели
черно-белые мраморные плиты. В молочном сиянии, лившемся в открытое окно,
все казалось исполненным магии весенней ночи. Привлеченная светом, молодая
женщина поднялась. Ей удалось устоять на непослушных, ослабевших ногах.
Словно очарованная душа, она шагнула навстречу лунному лучу. Увидев только
что взошедшую полную серебристую луну, она пошатнулась и вцепилась в
подоконник.
Под ночным небом темнел обрывистый берег, ровно курчавился лес. Тесно
стоящие деревья поднимали к луне ветви, как канделябры, в королевском
серебре листвы.
- Ты! - выдохнула она.
С недалекого дуба снова сорвался крик совы, на этот раз четкий,
резкий, и ей показалось, что он донес до нее весть из родного Ниеля.
- Ты, - повторила она, - ты! Мой лес, моя роща!
Почти неощутимый порыв ветра донес легчайший аромат цветущего
боярышника, наполняя душу ни с чем не сравнимой нежностью. Она жадно
задышала. Сухость в груди исчезала, по телу заструились новые соки. К ней
возвращались силы, она могла уже стоять не опираясь. Оглядевшись, она
увидела над альковом картину в золоченой раме: молодой бог-олимпиец
пиршествовал среди сонма богинь. Она была в Плесси. В этой самой комнате
давным-давно, когда ей было шестнадцать лет, Анжелика, маленькая дикарка,
подглядывала за любовными утехами принца Конде и герцогини де Бофор.
Да, и на этих же самых черно-белых плитах она некогда очнулась,
полная боли, слабости, унижения, и смотрела, как удаляется по коридорам
замка красавец Филипп, ее второй супруг, столь жестоко отпраздновавший
брачную ночь. И здесь же настигли ее тяготы второго вдовства, прежде,
нежели она поддалась, очарованная, соблазнам Версаля.
Анжелика снова опустилась на матрас, брошенный на пол, находя в
жесткости импровизированного ложа успокоительную негу. Одним по-звериному
ловким движением она завернулась в покрывало, словно в бурнус на песке
пустыни. Тревожное полубессознательное ожидание, изводившее ее во время
болезни, сменилось глубокой безмятежностью. "Вот я и дома, - с облегчением
подумала она. - Я вернулась домой... Теперь нет ничего невозможного".
Ее разбудили солнце и привычно плаксивый голос служанки Барбы,
тянувшей одно бесконечное причитание:
- Вы только посмотрите на нее, на бедную мою даму... Всегда одно и то
же! На земле, как собака! Стелю, стелю ей постель, но каждую ночь у нее
достает силенок стянуть, едва я отвернусь, все на пол, и лежит она там,
скрючившись, ни дать ни взять, больная псина. "Знала бы ты, Барба, как
славно спать на земле! - говорит она мне. - Знала бы, как славно!" Вот же
напасть! И подумать, до чего она раньше любила всяческие удобства, сколько
перин ей было надобно, и то, бывало, никак не согреется. Ах! Что могут эти
варвары за год сделать с человеком, уму непостижимо. Вот, господа,
расскажите об этом королю!.. Хозяйка моя такая красивая, такая нежная. Вы
же сами еще недавно видели ее в Версале, а теперь взгляните - ну, как тут
не заплакать! Никогда бы не подумала, что она сама так с постелью
управляется, но, поверите, каждую ночь все повторяется снова. Нет, дикарей
этих надо всех поубивать... Король, господа, должен бы их наказать!..
Скользнув взглядом по полу, Анжелика увидела три пары туфель и пару
сапог. Туфли с красными каблуками и золочеными пряжками принадлежали
господину де Бретею. Прочие были ей неизвестны.
Она подняла глаза. Над сапогами возвышался изрядный живот, обтянутый
синей военной курткой, а над ним виднелась пунцовая усатая физиономия,
увенчанная рыжей шевелюрой. В меру строгие туфли с бобровой опушкой и
серебряными пряжками и торчащие из них тощие черные икры тотчас навели бы
на мысль о каком-нибудь придворном святоше, если бы Анжелика не признала в
их обладателе маркиза де Солиньяка. Четвертая пара, тоже с красными
каблуками, но с бриллиантовыми пряжками, принадлежала офицеру. Анжелика
успела рассмотреть его широкий кружевной, несколько обветшалый воротник и
жесткое, сухое лицо с серой волосатой бородавкой на подбородке,
придававшей ему еще больше свирепости. Именно этот последний, склонившись
к молодой женщине, лежащей у его ног, взял слово:
- Сударыня, разрешите представиться. Я - маркиз де Марильяк,
королевский наместник Пуату. Я послан Его Величеством с распоряжениями,
касающимися вас.
- Не могли бы вы, сударь, говорить громче? - преувеличенно слабым
голосом пролепетала Анжелика. - Ваша речь не достигает моих ушей.
Де Марильяку пришлось, чтобы быть услышанным, преклонить колени, а
его спутникам - последовать его примеру. Из-под полуопущенных век Анжелика
злорадно посматривала на четырех незадачливых эмиссаров. Особенно
позабавил ее вид распухших щек Бретея, еще хранивших следы ее ногтей.
Тем временем наместник Пуату, сломав восковые печати, развернул
пергамент и, прочистив горло, стал читать:
"Госпоже дю Плесси-Белльер, нашей подданной, повинной в злонамеренном
сопротивлении нашей королевской воле и тем весьма нас удручившей. Мы,
Король Франции, направляем сие послание, дабы уведомить ее о наших
чувствах, кои, как она утверждала, ей неизвестны, и наставить ее на путь
приличествующего повиновения.
Сударыня!
Велика была наша скорбь, когда несколько месяцев тому назад вы
отплатили неблагодарностью за все милости, каковыми нам было угодно
удостоить вас и ваших близких. Получив приказ, запрещающий вам покидать
Париж, вы ослушались. Меж тем не был ли сей запрет продиктован желанием
уберечь вас, зная вашу порывистость, от вас же самих и тех неподобающих
поступков, кои вы могли, по нашему разумению, совершить? Вы совершили их:
вы устремились навстречу опасностям и разочарованиям, от коих мы бы желали
вас оградить, и были жестоко наказаны. Ваша отчаянная мольба о помощи,
дошедшая до нас через настоятеля Конгрегации Святого Искупления,
преподобного отца Валомбреза, по его возвращении из Марокко, дала нам
знать о том прискорбном положении, в какое ваши заблуждения ввергли вас.
Попав в плен к варварам, вы осознали свои прегрешения и с
непоследовательностью, присущей представительницам вашего пола, обратились
за покровительством к монарху, над которым ранее изволили глумиться.
Из уважения к прославленному имени, каковое вы носите, в память о
дружбе нашей с покойным маршалом дю Плесси и, наконец, из жалости к вам,
не переставшей быть одной из возлюбленных наших подданных, мы не пожелали
оставить вас пожинать все плоды вашей неблагодарности и покинуть на
милость жестоких варваров и посему отозвались на вашу мольбу.
Ныне вы доставлены целой и невредимой на французскую землю, и мы
довольны этим. Однако же справедливость требует, чтобы вы принесли нам
публичное покаяние.
Мы могли бы предписать вам на время уединиться в монастырской тиши,
дабы предаться там благочестивым размышлениям. Но памятуя о перенесенных
вами страданиях, мы отказались от этого замысла. Мы предпочли послать вас
в ваши земли, полагая, что родная почва может стать наилучшим советчиком.
Мы не считаем это изгнанием. Вы должны пребывать там лишь до дня, когда по
собственному вашему желанию отправитесь в Версаль засвидетельствовать свою
покорность. В ожидании сего дня - как мы надеемся, не столь отдаленного -
указанный господином де Марильяком, наместником Пуату, офицер будет
назначен для надзора за вами..."
Де Марильяк прервал чтение и указал на тучного военного:
- Представляю вам, сударыня, капитана Монтадура, коему я счел
возможным доверить эту почетную обязанность.
Как раз в эту минуту капитан безуспешно пытался перенести тяжесть
своего тела на другое колено, но затекшие от непривычного положения члены
и обширное пузо очень мешали. Чудом удержавшись, чтобы не уткнуться в
Анжелику носом, он откашлялся и зычно возгласил, что готов служить маркизе
дю Плесси. Не удостоив капитана ответом, Анжелика, все еще укутанная с ног
до головы, прикрыла глаза, делая вид, что дремлет. Де Марильяк стойко
продолжал чтение:
..."В нескольких словах мы изложим здесь, каким образом госпожа дю
Плесси-Бельер должна выказать свою покорность. Невоздержанность членов ее
семьи, один из коих недавно дошел до оскорбления Его Величества, слишком
известна, а потому и покорность должна быть выражена с очевидностью,
способной привести к размышлению слабые умы, нестойкие перед дурным
примером, который может склонить их на путь дерзостного непослушания.
Госпожа дю Плесси оскорбила нас публично, посему и покаяние должно
быть публичным. Карета в скорбном убранстве доставит ее в Версаль, но
остановится за дворцовой решеткой без права проследовать на главный двор.
Госпожа дю Плесси будет одета скромно, и притом в темных тонах. В
присутствии всего двора она должна, представ перед королем, преклонить
колена, поцеловать руку и повторно принести клятву ленницы и вассальную
присягу.
Кроме того, ей надлежит принести в дар Короне одно из своих ленных
владений в Турени. Грамоты и контракты об уступке права владения будут
вручены Нашему главному камергеру во время этой церемонии в закрепление
клятвы верности и в знак публичного покаяния.
Впредь госпоже дю Плесси надобно приложить все силы для служения
своему государю с усердием, каковое мы желаем видеть безупречным. Она
останется в Версале, приняв то положение и удовлетворившись теми титулами,
каковые нам будет угодно ей даровать. Сие последнее, как мы знаем, ранит
ее тщеславие больнее, нежели любая повинность. Однако ей придется
покориться и тем ревностнее выполнять свои обязанности, служа королю с
преданностью, принятой в его Королевстве и при его Дворе..."
- ..и в его постели, - докончила Анжелика.
Де Марильяк вздрогнул. За минуту до того он был убежден в тщетности
подобных речей, обращенных к несчастной, лежащей в полузабытьи
неизлечимого недуга. Насмешливый взгляд Анжелики доказал ему, что она все
прекрасно расслышала и к тому же не столь сломлена, как желает показать.
Пергаментные щеки наместника порозовели, и он сухо заметил:
- В грамоте Его Величества нет ничего подобного.
- Да, но это подразумевается, - мягко откликнулась Анжелика.
Де Марильяк вновь прокашлялся и забормотал, отыскивая место, где
прервал чтение:
- "...его Дворе и в любом месте, куда Его Величество сочтет за благо










направить ее в интересах этой службы ему".
- Сударь, не могли бы вы закончить? Я совсем без сил.
- Мы также! - не выдержал возмущенный дворянин. - Соблаговолите
заметить, сударыня, в каком положении вы заставили нас огласить документ.