Осень тогда пришла очень серая и холодная. В ее печальных зрачках слайдами отражались желтые листья и тусклые хрустальные потоки с неба, по-нежному грустные полеты в теплое птиц. Как пожилая леди, шагая неспеша вдоль бесконечных аллей обнаженных деревьев и пустых скамеек умирающего парка, она наблюдала, как из открытых окон в серое небо взлетают последние календарные листья ноября, и как они, намокая под дождем, падают вниз на холодную землю. Под ее черной вуалью по горячим щекам бежали ручьи, строгие красивые, они рисовали на лице хрупкие очертания веток фиолетовых и огненно-синих осин, что снятся во снах и выдуманных сюжетах непонятных картин.
Больничные коридоры, окутанные бесконечной сыростью и однообразием, пропахшие насквозь лекарствами, долго тянулись и внезапно заканчивались за дверями белых палат. Строгие врачи в белых халатах совершали по традиции утренний обход, пряча почему-то от других свои мысли и глаза. Тот, кто бывал здесь, тот, может быть, замечал, что разных больницах своя тишина. Где-то она торжественно-печальная. Где-то очень глубокая и упорная. Где-то теплая нежная, с яркими просветами томительного ожидания. Наверное, тишина имеет звуки, и как человек может петь или молчать, она умеет жить и двигаться, она может стоять на месте, а еще она умирает. Всегда крича, как младенец, со слезами разрывая на куски связки. Ее никто почти не слышит. Тишина в этой палате была мертвой…
Белая простынь, смятая на кровати, и сухие цветы на освещенном слабым солнцем подоконнике. Очень тих, лишь робкое сдавленное дыхание и вырывающийся из горла громкий кашель нарушали подлую тишину… в центре палаты в небольшом уютном креслице сидела любовь. Именно Та, о которой писали в длинных романах, которую рисовали на ярких картинах и умело изображали в кино. Спрятав глаза под длинной челкой, она тихонько читала книгу. Ее бледное лицо как будто светилось, каким то неярким светом изнутри. Целые сутки она сидела здесь одна и, глядя в залитое с той стороны окно, считала размытые силуэты пролетающих птиц днем и холодные звезды ночью. Она была очень красива и так молода - всего два года. Совсем недавно она перестала ходить, а неделю назад слышать. В ее сердце нашли болезнь, и с каждым днем становилось все хуже. Сама она очень боялась, что скоро не будет видеть и тогда мир станет черным, исчезнут силуэты птиц, исчезнут звезды, и закроется книга, исчезнет смысл… Зная, что умрет, она таила в глубине себя робкую надежду, которая тлела яркой искоркой в огромном океане темноты. Она сама стыдилась своих надежд и гнала их каждый раз прочь. Любовь понимала, что где-то в огромном осеннем городе, за пределами железных оград, они снова в ссоре, и от этих мыслей у нее поднималась температура, и черные слезы катились по бледным щекам из-под белых пушистых ресниц. Она любила стихи…
Они были обычными глупыми людьми, переживающими, но безвозвратно отдаляющимися друг от друга. Он и Она. Странно укутавшись, каждый в свою теплую, тонкую жизнь, они совсем не знали, как больно и страшно в этом мире поодиночке. И хотя каждый стремился к глупой свободе, в их горячих сердцах так же, как и у их любви, горели яркие искры, и был страх погасить их, просто уйти навсегда…
Осень - самое одинокое время года со своими раздетыми ветром деревьями, огромными лужами, отражающими голубое небо, делающие его серым и холодным. Именно осень проверяет нашу любовь на прочность, ведь слабой любви нет места ни в этом городе, ни в этом мире, она сразу перестает жить и, даже не начавшись, улетает за горизонт вместе с чистой листвою. Прочь…
Она докурила сигарету, закрыла балкон и, задернув шторы, села в свою расправленную постель. Посидев минуту, протянула руку к телефону и, набрав, знакомый до боли номер, замерла в ожидании. Лишь длинные гудки сказали ей о том, что его снова нет дома. Она стала считать гудки, надеясь, что они шутят или просто играют с ней. Положив трубку назад, она достала из пачки новую сигарету, легла на кровать, отвернулась от телефона и, не выходя из квартиры, щелкнула зажигалкой. Глаза изучали потолок и рассеивающиеся клубы дыма, что исчезали, поднимаясь медленно вверх. Слегка задрожали ресницы, и небольшая хрустальная слеза скатилась по Её лицу. В голове все переменилось, как будто тысячи фраз яркими вспышками одна за другой возникали в памяти. Заболела голова, она встала с постели и, погасив сигарету, прошла в ванную. В очередной раз, услышав гудки с той стороны, прошла в коридор, нашла в шкафу осеннее пальто и, накинув его прямо на домашнюю одежду, вышла из квартиры.
Он стоял на мосту, глядя на набегающие друг на друга небольшие волны реки. Холодная темная вода под мостом билась о родные берега, даже и, не догадываясь, что совсем скоро корка льда заставит забыть на время о свободе. Он думал о делах, которых за последнее время скопилось очень много. Но вдруг неожиданно все эти мысли куда-то исчезли, как растворились… И возник Её образ. Она была такой же, как в тот миг, когда он увидел Её впервые, беспечно улыбающуюся и не прячущую любви в глазах, глядящую так нежно, как никто и никогда. Он, сам того не замечая, улыбнулся ветру, что бил в лицо, ероша волосы, и стал всматриваться в каждую черту Её божественного лица, Он любовался лишь ею одной. Странно, почему мы не видим и не понимаем своего счастья, но стоит лишь ему скрыться за легким облаком, мы опускаем руки и начинаем винить целый мир в том, что счастья вовсе нет. Ведь это не так, и оно так близко, оно играет с нами, нужно просто верить в него и знать, что оно есть. Ведь какое это счастье – лицезреть теплый образ, вспыхнувший в воображении, и чувствовать потоки нежности от каждого мгновения этой близости. Открыв глаза, Он снова увидел темную воду бегущей реки, отражающей тяжелые тучи, что плотной вуалью затянули солнце в небе. Подул сильный ветер, стал поднимать и кружить в воздухе мусор, и снова заморосил противный мелкий дождь…
Она увидела его размытый силуэт из окна грязной маршрутки. Она всегда знала, где искать его…
-будьте добры, сделайте остановку за мостом.
-хорошо.
-спасибо.
Но когда водитель остановил машину, Она осталась сидеть на своем сидении, вышли несколько человек, захлопнулась дверь, и маршрутка снова понеслась по залитой дороге вечернего города, разбрызгивая грязь из-под колес. Когда Она снова вошла в квартиру, на улице уже было совсем темно. Яркие пробки горящих фар то плыли, то тонули по мокрой дороге, отражаясь в сыром асфальте. Постепенно стали загораться сотни чужих окон, наливаясь до краев желтым светом, люди приходили с работы, включали телевизоры, микроволновые печи, готовили вкусные ужины и давали звонкие подзатыльники своим детям за двойки, что те принесли из школы. И казалось, что одна она стоит в теплой квартире и, не включая свет, как вор, подсматривает из своего окна за всеми этими людьми, завидуя в душе их суете. Не знающая, что на том конце города в его глазах отражаются те же желтые окна, те же люди и их суета. Суета…
-Ты спишь? Я, наверное, слишком поздно позвонил?
-Нет!... Я читаю… А ты? Почему не спишь?
-Ты ведь знаешь, у меня к концу осени бессонница…
-Ой, забыла совсем… А эта осень… Она когда-нибудь закончится? Как думаешь?
-Думаю, да. Я звоню сказать… Звонили из больницы… Там совсем плохо… нужно будет съездить туда.
-Завтра?
-Нет, завтра мне некогда. Давай в среду?
-Хорошо давай в среду…
-Ну, тогда спокойной ночи…
-И тебе… Ну, что? До среды значит?
-До среды…
Палата оделась в густую тьму, а Любовь все сидела в своем кресле, листая книгу с чистыми белыми листами. За окном уже горели тысячи звезд, но Любовь смотрела в стену. Вся ее одежда была залита черными слезами. На полу были разбросаны письма, которые они писали друг другу когда-то, яркие фотографии с их счастливыми лицами. В тишине… У нее начинался сильный приступ кашля, пришла медсестра, дала снотворного. Медсестра не знает, что любовь не умеет спать. Никто не знает. Она обманула. Опять. Просто закрыла глаза. Час назад пасмурный день растворился в ее глазах и мир стал черным. Она не видела ничего. В этом мире не было птиц и сухих цветов не было, лишь черное повсюду, и тишина, которая кричала. Кричала, оглушая. Орала, разрывая все внутри на тонкие нити. Она стонала, но совсем крошечная искринка надежды все еще тлела и таяла в ее наполовину онемевшей душе.
И совсем в глубокой ночи Она проснулась от сильной грозы, разыгравшийся за окном, и раненой тревоги, которая терзала и дергала ее изнутри сердца. Непонимающей разум рукой, Она нашла выключатель и зажгла свет. Во всей квартире. Пробежала по ней, не понимая зачем. Посмотрела в окно. Ночь. Темно. Но сердце стучало, как ненормальное. Нашарив в шкафу что-то теплое, и взяв ключи, Она выбежала на улицу прямо к дороге и остановила, случайно проезжавшее, такси. Какая-то непонятная, неизвестная сила толкала Её, но она знала, куда едет. Только когда она бежала по слабо освещенному больничному коридору, заметила, что все ее горячее лицо промокло осенью, пустыми и бесполезными слезами и дождем. Перед глазами с бешеной скоростью мелькали закрытые двери палат. И вот эта заветная дверь. Такая же, как и все, но самая главная в ее жизни. Ни на минуту не задумываясь, она распахнула ее…
…Палата была совсем пуста, лишь заправленная кровать и пустое кресло, в котором лежала раскрытая книга… Тишина оглушила своим ревом. Жар в глазах, санитары, медсестры, люди, похожие на птиц, какие-то другие мысли, обрывки фраз - всё закружилось перед нею в тот момент. И лишь когда Она вышла из палаты, в дальнем углу длинного коридора Она увидела Его. Он стоял к ней спиной, глядя в окно, пытаясь скрыть свою боль, держа в руках ворох писем и до сих пор не понимая, почему за окном перестал идти дождь. Она молча вышла на улицу и, закутавшись в пальто, села на ледяную, залитую дождем мраморную ступень… Не могли… Не смогли спасти – стучало у нее в висках…
А на следующее утро в город пришла зима. И огромные белые хлопья кружили в небе, тихо ложась на землю и обнаженные ветки деревьев. Во дворе играли с первым снегом дети, они смеялись и ловили белые снежинки. Снег был чистым и белоснежным, как та новая страница в огромной книге под названием ЧЬЯ-ТО ЖИЗНЬ…
так признаваться в любви...хах.аа ещё "Я пошла спать ,чмо!" а дальше,не знаю какая у друга реакция была,но могу всё же доагдываться...буковку "К" в конце-то не дописала...а щас сидит вот в асе дуется.
