В колонках играет - Аделаида
Настроение сейчас - Северный ветер

ПУТЬ К СЕРДЦУ ГОРЫ

(с незначительными сокращениями)

стихотворения 1985-1988г.г.

ЛЕНИНГРАД 1991




* * *

В этой стране только мертвые сраму не имут.
В этой стране только мертвым дано говорить.
В этой стране, на развалинах третьего Рима,
Только и свету, что спать да молитву творить.

В этой стране, где свобода — не больше, чем право
Сесть наугад в переполненный грязный вагон,
И, затаясь, наблюдать, как меняет Держава
Лики вождей на полотнах бесовских икон.

В этой стране никому и никто не подвластен
Данностью свыше. Почти не осталось живых
В этой стране, где уверенность в будущем счастье
Лишь у юродивых. (Бог не оставит своих).
Где на объездах Истории жирные монстры
Прут из земли, как поганки под теплым дождем;
Серое делают белым, а белое — черствым,
В этой стране...
Но другой мы себе не найдем.

* * *

Снег не сошел — весны еще нет.
Розовый шелк скользит по спине.
Шелковый путь — теплый и длинный.
Каплет на грудь сок мандарина.

Что до весны: дни наши— заячьи.
С мокрой стены Бог улыбается.
Ночью в окно: гость. Или — чудится?
Очень темно. Но мы не заблудимся.
В завтрашнем дне — травы без запаха.
Мед на спине смуглыми каплями.
Над потолком — ночь. И топор ее.
Бьет хохолком чучело ворона.

Зеркало бед — демон полуденный.
Нас еще нет, и мы не заблудимся.
Здесь хорошо — гавань неспешного.
Снег не сошел. Краски не смешаны...

Капля стечет — не помешать ей.
Губы в пучок — морда лешачья.
Демон ночной вьюгой кору дерет.
0чень темно. Но мы не заблудимся.


Зимняя колыбельная

Ветерок
Ставенькой стучит о стекло.
Спи, дружок.
Все дороги к нам замело.
Все пути
Ныне охраняют твой сон.
Снег летит.
Кружится, почти невесом.

Спи, малыш.
Глазоньки закрой и усни.
Снегом с крыш
Падают пушистые сны.
Мотыльком
Огонек дрожит па стекле.
Спящий дом
Утонул в полуночной мгле.

Спи, дружок.
Вьюга унялась за окном.
Снег пошел
Белою пушистой стеной.
Жар в печи
Обжигать лицо перестал.
Мир молчит.
Может быть, он тоже устал?

Ночь темна.
В печке огонечек угас.
Тишина,
Обними, родимая, нас.
Завтра в путь.
По колено в белом снегу.
Не уснуть?
Спи, а я твой сон сберегу.

1985

* * *

А в комнате пахло смолой.
Ах, нет, не смолой — канифолью.
И гнал по паркетному полю
Колесики пылн сквозняк.

А в комнате было светло.
Свет прыгал по комнате, весел.
А шторы еще не повесил,
А, может быть, вовремя снял
Ее обитатель.

Незлой
Он был, и немного наивный.
Он спал, и расслабленной ивой
Текла на паркет простыня.

И зяблик звенел за стеклом.
Над выпуклым зеркалом лака
Качались прозрачные злаки
Вошедшего в комнату дня.
А в комнате пахло смолой.


* * *

Четверг. Четвертый день недели.
Слепой волчонок, дочь метели,—
Поземка льнет к колоннам ног.
И взмыл, чеканно одинок,
Излом плаща на медном теле
Коня. Ночь снежит еле-еле.
Мелькает мелких льдинок сеть.
А воздух влажен, и броня
Домов, как будто сетью трещин
Подернулась. Преддверье вещих,
К утру теряющихся снов…
Разводы синего огня
Беззвучно озаряют дно
Пустынной площади. И вверх
Уносит мысли снег. Присев
На серо-желтый тонкий лед,
Спит селезень. Поземка льнет
К ногам. Еще чуть-чуть — и дверь
Парадной придержав спиной,
Спеши, пока еще четверг
Не кончился.

* * *

Я часто ухожу туда, где лето.
Туда, где ели, наклонясь надменно,
Роняют иглы на стекло воды.
Я ухожу от лампового света
В страну, где солнце растворяет тени,
И где дрожат, колеблемые ветром,
Паучьи замки. И бредут
Следы лосиные. В страну, где камни дышат,
В песок зарывшись, и тепло густеет,
И черный ил охватывает зыбко
Ступню. И стайкой — крошечные рыбки...
Я ухожу,
Пусть рухнут эти стены —
Я не услышу.

1988

* * *
А вчера случайно придумал дождь.
Было душно и я устал.
И явился ветер и листьев дрожь,
И скольжение тучьих стай;
На спине у площади пятна луж,
Гром, распахнутое окно.
Блестки капель, россыпью, на полу,
Вниз бегущее полотно
Голубых, ниоткуда летящих струй,
Шляпки зонтиков, плеск подошв...

Я хотел придумать тебя, мой друг,
А придумал сентябрьский дождь.

1988

* * *

Петербургски серая погода.
Солнца нет. Его не нужно прятать
Дымчатым курчавящимся водам.
Дождь идет. Но мы не виноваты.
Мы не виноваты в серых лицах
Наших женщин, в жестах анемичных...
Голубь тоже сер, а эта птица —
Символ улиц северо-столичных.

Светит люстра. Кот на батарее.
Голова, приникшая к подушке.
Это ничего, что мы стареем.
Хуже — если мучимся удушьем.
Будто бы испачканная кожа.
Седина. Оплывшие фигуры.
Будущее меньше нас тревожит,
Чем чужих квартир архитектура.

Петербургски медленные речи.
Паутина пыли под диваном.
Вскидывает руки человечек
В глубине дрожащего экрана.
Шелестят газеты. В сизой вазе
Сохнут трехрублевые мимозы.
Опуская ноги в теплый тазик,
Наши мысли погружаем в грезы.
Барахлит кишечник. Плохо с сердцем;
Отраженье книг на стеклах потных.
«Не клади в жаркое столько перца. Вредно...»
Завтра снова на работу.

Спи, мой Город! Мой многоэтажный
Лабиринт колючих коридоров,
Ешь, люби, захлебывайся кашлем,
Мой великолепно нищий Город,
Я тебя не выдам! И не брошу!
Ненавижу суетную праздность,
Но тебе — прощаю. Ты хороший.
Просто ты устал...
На стенах грязных
Темные неровные потеки.
Снова дождь по переулкам бродит.
Иногда мы чересчур жестоки.
Не нарочно. Просто — так выходит.

Петербургски сумрачные мысли.
Паутинка от волнений зряшных.
Облака над крышами нависли.
В проходных дворах бывает страшно.

Ломтик неба смотрится иначе
Сквозь переплетенье тонких веток.
Мы смеемся редко, чаще — плачем.
Но зато как радуемся свету!

1988

* * *

Горечь кофейных глаз.
Линия ломких плеч.
Можно ли уберечь
Ту, что не родилась?

Смуглые кисти рук,
Пара усталых птиц,
Зыбкая дрожь ресниц.
Бабочка на ветру.

Узок сырой причал.
Вечен приют от бурь.
Тонок, высок и бур
Легкий тростник — Печаль.

Вера моя светла.
Много светлей, чем сны.
Спит в челноке Луны
Та,что не родилась.

1988

* * *

Мерзость. Теплая водица.
Человечек с клювом птицы...
Черт-те-что такое снится!
Надо б форточку закрыть.
Надо б встать, да зябко что-то.
Надо! Скоро на работу!
Снятся всякие уроды!..

— Ва-ау! Грам-м! Однако, прыть!
Шалый бег: пой ветер в ухо.
В чаще кто-то ухнул глухо,
В небе звездочка потухла.
До нее ли! Шорох, треск,
Хруст, сопенье. Сучья, листья
Чавкают. Побежкой лисьей
Ночь навстречу. И дались ей
Эти дырки!
На холмы
Небо смотрит глазом круглым
Звезд расплывшиеся угли.
Лекарь помер от чумы.
Дремлет пес, забившись в угол.
Оторвали ногу кукле.
Спит ребенок на полу.
Тараканы — по столу.
В дырку фортки лезет лихо.
— На-ка в зубы! Что, притихло?
Так-то!
След на грядке рыхлой.
Муха, рысью, по стеклу.
Спи ты!
В нише паутина…
Нищий, что ли? Вот скотина!
Обождал бы до утра!
Ан,светает? Знать, пора
Просыпаться...

Мысли — теркой.
Спрыгнул на ковер потертый
Человечек: «Жив? А зря!
Толку—чуть. Лежишь, как мертвый,
Только мысли — вскачь...»

В обертку
От конфеты ткнулся твердый
Жесткий палец фонаря:
«?»
Дядька съел! Конфета «Тузик».
Слышь, фонарь, ты мне — союзник?
Значит, будем заодно?

Муха тычется в окно...
Человечек с клювом птичьим
Скинул с лапки рукавичку,
Почесался неприлично...
— Брысь! — Смеется:
— «Что, знобит?»

Пес зашелся на цепи.
— Все в порядке, детка, спи1
— Слышь, собаку отзови!
— Сами — кто?
— Свои, свои!
Цепь следов на огороде...
— По ночам свои не ходят!
— Заблудились. Леший водит.
Дай водицы-то испить!
— Обождите. Так и быть,
Дам. А после — уходите.
Стойте! Стойте, где стоите!
Доведете до греха!

Сверху сыплется труха.
Или грезится? Ан, близко,
В низком кресле, толстый, лысый,
А глаза, как у птенца...

Отвори-ка дверь, пацан!
Долго здесь еще стоять нам?
Батька? Вот он. Плохо батьке.
Верно, сердце подвело...
Пятна темные в траве.
Копошатся муравьи.
— Аль, не слышишь—отвори!

Есть такое ремесло.
Называется: «поэт».
Просто выжил — повезло.
Счастлив — чудо...
Сквозь стекло
Слабо теплится рассвет.
Человечка больше нет.

* * *

А на кухне тяжелый чад.
Бормотание двух кастрюль.
А часы на стене молчат.
И молчит за стеной июль.
Он молчит потому, что ночь.
Ночью звуки обычно спят.
Ненароком взгляни в окно,
И увидишь внизу себя!

А по небу летит звезда.
Не затем, чтобы всем помочь.
А для тех, кто не вьет гнезда,
Кто не путает день и ночь
В колыбели бетонных стен.
Обитатель пяти углов
Неусыпно следит за тем,
Чтобы в нас не иссякло зло.

А дорога на пир-шабаш
Выбегает из тупика.
Но пронзает восьмой этаж
Телефонная трель звонка,
И роняет скрипучий лифт,
Испещренный плевками слов,
На асфальтовый струп земли
Властелина пяти углов.

А над миром вонючий дым.
И настырный вороний гам.
Мы ошиблись, он был пустым!
...Липнет музыка к сапогам
Властелина пяти углов.
И хрустит под ногой стекло.
Он идет по тропинке слов,
Рассекающей дымный склон,
Где дорога на пир-шабаш
Выбегает из тупика.
И летит впереди мираж:
С обнаженным мечом рука.
Он восходит на край скалы.
Посмотри на него — он слеп!
Но глаза его так светлы,
Что не жить ему на земле!

1988
* * *

Что ж, иди, иди на голос.
Бог тебе судья.
Улетел вчера щегол из
Клетки. Сыновья
Врачевателя поделят
Нажитое зря.
В небе цвета каломели
Старится заря.

Привстает туман вечерний
Над периной трав.
Им — его. А ты зачем им?
Вечник был неправ?

Звонко бьются о дорогу
Каблуки копыт:
— Мы тебя не будем трогать.
Ты уже убит.

Ан, соврали! Где им, шалым,
Высмотреть звезду!

«Дуй своей дорогой, малый!»

И — иду. иду...
Без тропинки, между низких
Встрепанных осин
Краем пахоты. Как близко
Солнышко висит!

Визг цикад. Трясина дышит
Под ногой босой.
Ветер травы чуть колышет.
И уже почти не слышен
Дальний голос твой.

* * *

Я не пил паутинной вод!ы
Из холодных и черных бочажин.
Не тревожил полночную стражу
Звук впитавшей меня темноты.
И на черни морского песка
Отпечатков моих не осталось,
И закат не плескался устало
В потемневших от дыма руках

Лишь в расплавленных снах городов
Вернисажем расплывшихся масок
По обломкам кирпичного мяса
Я пройду, не оставив следов.

1988

* * *

В этой стране только мертвые сраму не имут.
В этой стране только мертвым дано говорить.
В этой стране, на развалинах третьего Рима,
Только и свету, что спать да молитву творить.

В этой стране, где свобода — не больше, чем право
Сесть наугад в переполненный грязный вагон,
И, затаясь, наблюдать, как меняет Держава
Лики вождей на полотнах бесовских икон.

В этой стране никому и никто не подвластен
Данностью свыше. Почти не осталось живых
В этой стране, где уверенность в будущем счастье
Лишь у юродивых. Царство болтливых слепых,
Где на объездах Истории жирные монстры
Прут из земли, как поганки под теплым дождем;
Серое делают белым, а белое — черствым,
В этой стране...
Но другой мы себе не найдем.

1988

* * *

Все мы хотим повзрослеть.
Но только — внешне. И лишь до определеннного возраста.
С тем, чтобы впредь не изменяться.
И можно было бы посмеяться, но, бывает, сам воздух
Заставляет стареть еще не достигших своего рубежа.
Жаль!
Вы спросите: «Вот ты, такой «умный»,
Почему же ты не ушел оттуда, где тебе плохо?»
А мне не плохо. Мне хорошо. И сейчас такая эпоха
что слишком многими управляет похоть,
а многими — крохи страстей.
И далеко не всем удается придумать цель.
(Нас много, двуногих, бесперых, что спорить —
я сам читал недавно в серьезном журнале: предложена
курица как объект изучения человеческой психологии.
И в этом есть логика! Вот так-то, двуногие.)
Однако же те, без цели — им, вероятно, плохо?
Кому-то —да. А кто-то таращится в телек...
На самом же деле большинству все…
Что попусту охать! Больше делать и меньше болтать!
Тело ожирело и обленилось в теплоте придонного
ила.
Да и разум — под стать.
Повзросление — это могила грез.
Но я вглядываюсь в лица тех, кому удалось уклониться,
и я вижу следы слез.
Банальные мечты подобны запаху роз.
Меняется только тональность. С возрастом.

Но пес с ними, с розами! У меня есть вопрос:
Кто из вас полагает, что он уже достаточно взросл,
Чтобы расстаться с грезами?
Тем более, что отсутствие грез —
Признак бесчувствия...

Да, я учусь еще. Но уже почти не хочу,
Чтобы мне сочувствовали. Только — со-чувствовали.
Ну разве это не рост сознания?
Как, однако сильна еще в нас тяга к банальному!

Все можно понять. Но — далеко не всегда — согласиться.
И, все-таки, почему на всех сколько-ннбудь
интересных мне лицах я вижу следы слез?
Даже у этих, с глазами птицы...

...Вздрагивают ресницы,
Нам всем иногда ночью очень хочется
Так и остаться маленькими.
Только это не выход.

1987

К вопросу о некоторых частных
аспектах коммунальной телепатии
или Нетрадиционные способы
борьбы с пьянством

Кострыкин Владимир Иванович
Дышал неочищенной праною.
И видел в затылочной области
Соседа в мельчайших подробностях

Сосед же с двоюродным братиком
Лучок нарезали старательно.
А также, на дольки, — селедочку.
Под пиво. А, может быть, — к водочке.

Стремясь к очищенью сознания,
Владимир Иваныч три дня не ел!
Сейчас он войдет в медитацию,
Чтоб
За стенкой сменить ситуацию,

Но только собрался он с силами,
Как братик соседа спросил его:
Не хочется ли досмотреть ему
В естественном качестве третьего?

1988

* * *

Там, где вымысел голый,
Украдкой бежал через двор,
Мне беспомощный голос
Опять напятнал разговор.
И в усталые руки
Уныло наплакал дождем
Заходящий без стука
И шепчущий: «Полно. Пойдем.»

А по ельнику скачут
Огни потерявшихся звезд.
На заброшенной даче
С утра заливается дрозд.
И вдоль пыльной дороги,
Цепочкой,— собачьи следы...
Но, густой и широкий,
Уже поднимается дым.
И смолистые бревна
Трещат сквозь метель языков.
И обрушилась кровля,
Но в небо вонзается зов
И приходит тигрицей,
Нежданно, на маночий звук
Та, что больше не снится...
Но лица чужие вокруг:
«Ты ошибся, охотник!»
Но — поздно. И тщетно менять.
— Пусть чужие уходят!

Ныряет в ладонь рукоять
И тропа исчезает!
...Но влага туманит зрачок.
«Ничего ты не знаешь!» —
Плывет шепоток за плечом.
Обернуться б! Да — поздно,
Уж ветер шурует в золе
И остывшие звезды —
Песком у меня на столе.
И на грязной странице
Бездонно,— провалом — зрачок
Той, что больше не снится…
Но строчка скользит поперек
И гончак серомордый
Устанет вышаривать след,
И высоким аккордом
Над высохшей стернью полей
Потечет его песня.
И дымно задышит костер,
И войдет Неизвестность
В холодный заплеванный двор.
И растрепанный тополь
Потянется веткой к окну,
И потянется тропка,
Чужая, в чужую страну.
Но Ничто не окликнет.
Ничто не поманит назад.,

Вниз по лунному лику
Сбегает сухая слеза.
И густой и широкий
Вдоль зарева тянется дым.
И холодные окна
Следят равнодушно за ним.

A по серому камню
Скользит осторожная тень.
Их ловили руками,
Но все они были — не те.
Мы снимали с них кожу,
И свет им носили в горсти.
Но почти невозможно
Любить. И отдать. И уйти.

Отгоревшие звезды —
Кусочки зеркальной золы.
Югом пахнущий воздух
И ночи нездешне светлы.
И беспомощный голос
Не тычется клювом в висок.
Только длинные волны
Взбегают на нежный песок
И какая-то птица
Плывет в неизвестную даль...
Та, что больше не снится,
Уходит...

1988


* * *

Почему твои волосы пахнут увядшей травой?
Почему твоя кожа упрямо горчит на губах?
Почему этот вечер похож на исплаканный блюз,
В чей измученный голос вплетается вскриком труба?

Почему эта ночь наплывает, как сдавленный вой?
Почему твои руки дрожат у меня на спине?
Почему, Бог Ты Мой, почему я тебя не люблю?
Почему мы с тобой никогда не смеемся во сне?

Почему эти пятна похожи на старый ожог?
А проталины глаз так светло и пустынно глядят?
Почему наших ног не коснется живая вода?
Только — пыль на дороге в разбросанной оспе дождя.

Почему эта ночь осыпается, как порошок?
Почему в этот дом так давно не приносят цветы?
И, вообще, для чего мы приходим сюда,
Если я — это я, точно так же, как ты — это ты,
И не более?

1988


* * *

А на улице розовый снег,
Завиваясь игрушечной вьюгой
По дорожкам.
Вожмемся тесней
В наш податливо-плюшевый угол.
Не спеша источают тепло
Радиатора желтые ребра,
За двойным помутневшим стеклом
Зимней ночи расплывшийся образ"образ".

Всем нам кажется—там тишина.
И луна, как настольная лампа
Смотрит вниз, где январь, и сосна
Спит, раскинув расслабленно лапы.

В дымку туч окуналась луна.
И снежинки плясали фанданго.
И присел на сугроб у окна
Пролетавший над городом ангел.

Посмотрел на дымящийся чай,
И на желтую выпушку пледа,
И уже не окликнул. Смолчал.
He позвал нас из нашего лета.
Догадался, что мы не пойдем
Босиком по хрустящему снегу.
Откачнулся, и, вспыхнув крылом,
Растворился во тьме, будто не был
Никогда.

1988

Лубочные картинки

Перевернута страница.
Сталью лязгает парад.
На угрюмых медных птицах
Окисления кора.
Всхлипко шаркают подошвы
По излуженному льду.
Лоскут латкою на прошлом
Лепит ветер на лету.
Тленьем тронутые лица
Ждут привычного «ура».
Равнодушные убийцы
Стерегут ворота в храм.
На заснеженных ступенях —
Жирный говор воронья.
И нестройно тянут пенье
Не ушедшие в князья.

В дреме движутся колонны
(Только цепи — наяву)
По утоптанному склону
К переполненному рву.

А вверху, откуда звезды
Ближе месива голов,
Разрывает синий воздух
Крест с обрубленным крылом.
|
1987

* * *

Хриплый шепот: «Что я? Где я?"
Коченеющее тело
Подчиняется с трудом.
Нависают над постелью:
— Взялись, братцы!
— Холодеет?
— Нет!
— А, хрен с ним!
В самом деле,
Красный ящик — тоже дом.
Напрягаются, потея:
— Не проходит!
— Дверь с петель, а?
— Да, сними-ка...
«...Что я? Где я?»
— Крышку вынесем потом.
Эк, увесист! Похудее
Был вчерашний...
Тьма густеет.
Свет за стенкой.
— Полнедели?
Не успеем, да?
— Идея!
Сочинений первый том!
Там, в начале — фото…

Дом
Погружается в молчанье.
Электрички всплак npoщальный
Растворился в тишине.
Губы дрогнули во сне:
«Миновало. Не ко мне».

Все торопимся! Случайность?
Совпадение? Ан — нет!
Неподписанный конверт
Брошен в ящик привокзальный…
Лунный серпик и сад печальный
Скупо цедит тусклый свет.
На граните лик медальный.
Некому писать ответ.

1987

* * *

Вот и ночь перешла грань.
Голубей твоих глаз рань...
На запястье-то, эй, глянь,
Это — кровь? Или, так, дрянь?
Да, пожалуй, что — кровь, след…
Сколько ж, милый, тебе лет?

Подоткни мне, родной, плед.
Ты живой, или тож бред?

— Нет, не всеё, посиди чуть.
Ну и ночка была... Жуть!
А полегче уже грудь.
Только в горле хрипит му... Пусть.

Принеси мне, дружок, пить.
С губ застывшую вспень смыть…
Потускнела в стекле нить...
Значит,
день мне
еще
Жить.

1998


Ноябрь

Ноябрь. Изморозь на клумбах. Перепад давления.
Пора дрожжащего брожения пера.
Начало. Становление. Парад.
Приподнятость. Единства демонстрация. За оцепленьем.
Символ? Нет. Привычная игра в «как-бы-чего-не-вышло».
Шары в каналах. Мост. Салют. «Ура!» Разбрызгиванье
лишних эмоций.
Там, под аркой, лучше слышно, как эхо громыхает во
дворах.
Толпа течет туда, где чуть повыше.
Ступени. Столб. Троллейбусная крыша. Что?
Лучше видно? Нет. Зато сильней
Сознанье избранности.
Изморозь.
Густая сеть теней.
Смеркается все раньше.
Все длинней часы сонливости.
Уж скоро скрип саней прибавится к шуршанию шагов.
Ноябрь. Время тождества. Звонков и ожидания.
Легко утратить ощущение пространства конкретности.
Не время постоянства, но — время наползанья облаков.
И самых черных веток. В звук шагов
Уже вступает слякотности всхлип.
Эпоха обнаженности земли
Кончается.

1987

* * *

Пеночка у краешка
Желтоватой кромкой
Движется. А, знаешь что —
Счастье так огромно,
Что не помещается
В съежившемся сердце.
Форточка качается.
Штору треплет дерзкий
Ветер обещания.
В призраке надежды.
Комната качается.
Брошена одежда
На пол грудой спутанной.
Зеркала касается
Розовато-утренний
Отзвук угасания.
В новом восхождении
Больше ожидания.
По морю суждения
Нищие скитаются.

Бог хранит играющих.
Но спасает — страждущих.
Не довольно ль радости
Пеночке у краешка?

1987
* * *

Отдохни на осевшей скамье
У прозрачной высокой решетки.
Перетрогай истертые четки
Отошедших в беспамятстве днсй.
Новый Год не рожден в январе.
Это шутка, каприз человечий!
Сядь и слушай неслышные peчи
К берегам примороженных рек.
Слушай, слушай, как падает снег
На гранитные львиные плечи
Голубым серебром эполет,
Так вальяжно, бездумно, беспечно...
И небесному свету навстречу
Поднимается сумрачный свет
Отошедших в беспамятстве дней.
Новый Год не рожден в январе.
Это шутка.

* * *
Он плыл и плакал навзрыд
Костлявым лицом.
Он плыл («корыто сгорит,
Так стану тунцом!»).
Он плыл и хлюпал водой
В блудливый туман.
Он плыл на юг бородой.
Он плыл океан.

Он плыл и бился волной
В себя изнутри.
Он плыл, обманутый Ной,
На взорванный риф.
Он плыл сквозь зыбь и грома,
Стираясь, как мел,
Он плыл. И ворон дремал
На ржавой корме.

* * *

А я не верю, что я исчезну!
Я — щит, стоящий у края бездны!
Сизиф бессмертен, а мы похожи.
Я тоже раб. Лягушачья кожа
Однажды прочно врастает в тело.

Дрожит затылок в кольце прицела,
А губы мелко и часто скачут...
— Смотри, он — воин, а тоже плачет!

«А что за пепел в твоем камине?
Ты сжег?! Но я же останусь...» ГЛИНЕ
В ЛАДОНЯХ НАДОБНО БЫТЬ ПОСЛУШНОЙ!

— Не примет тело чужую душу?
А я бы сделал ее счастливой!..
АСАМ ДЬЯВОЛ ИЩЕТ НЕТЕРПЕЛИВЫХ!
Зачем ты сжег ее, мой любимый!

Дрожит прозрачная струйка дыма.
Рука бессмысленно шарит рядом:
-- Ну что ты сделал... Зачем?
-- Так надо.

Пеньковый обруч над краем бездны?
А я не верю, что я исчезну!
И ты не верь!

1988

* * *

Заблудившихся губит не холод.
Их отчаянье сводит с ума.
Ты сумей только слышать мой голос,
А дорога найдется сама!

Если разум окутала тьма,
Значит, разум спасенья не знает.
Обрекающих мыслей тесьма
Не спеша свои сети сплетает.

Даже сильный мечтает о стае,
Когда видит свой собственный след,
Наползающий сбоку, плутая
По набухшей от влаги земле.

Даже сильному хочется лечь,
Затаиться испуганной мышью,
Чтоб не видеть в следовой петле
Безнадежность знамения свыше.

Но не разум скитальцами движет.
И увидеть важней, чем поймать.
Ты сумей только голос услышать,
А дорога найдется сама!

1987

* * *

Липнет к стеклу свет.
Время — шестой час.
Тот, кто сказал «нет»,
Станет одним из нас.

Гений всегда прав.
Дьявол всегда лжет.
Дымом живых трав
Злее глаза жжет!

Волк потерял след.
Идол родил мышь.
Жестко прошлась плеть,
Влязг, по хребтам крыш.

Путаник пил яд
(Лекарь считал такт).
Тот, кто идет в ад,
Волен идти так.

Мы не берем впрок.
Нам бы прожить день.
Наш поводырь — Рок.
Нам не крушить стен
Града Семи Лиц.

Время — шестой конь.
Небо полно птиц.
Небо — недалеко.

Дальше — хребты крыш.
Если смотреть вниз —
В наших домах — тишь;
Слышен лишь визг крыс
Да прусаков бег
По желтизне труб.
Нас основал Век.
Век, чей тотем — труп.
Пусть истончал нрав
В рамках квартир-сот,
Гений всегда прав.
Даже, когда лжет.
Даже — когда спит.
Даже — когда глуп.
Мы — желваки битв,
Волчий изгиб губ —
Мы не пойдем вбок.
И не сорвем куш.
Нас призывал Бог
Выйти в ловцы душ.

Мы сохраним суть.
Или — всему крах.
Срок — прорубать путь
Тем, кто убьет страх
И пронесет свет.
Ты нас учил так:
Тот, кто сказал: "Нет!"
Сможет сказать: "Да!"

1988


* * *

Снилась протянутой в ушко игольное...
Милый, не вскрикивай! Думаешь, больно мне?
Кругом раскаины профиль мой выточен
Из нерожденного. Я и есть ниточка!

Спят обреченные. Ты не разбудишь их.
Сказано четко: их нет в твоем будущем.
Преждеушедшее чуда несбыточней.
Может, поэтому снюсь тебе ниточкой?
Ты не печалуйся.

* * *
1988
Полшага осталось нам
За странность опущенных глаз.
По контуру данности
Усталость чужого легла.
Не участь отшельничья,
А вместе, в надежде и без;
Любое решение — по белому алый разрез.

Не в землю счастливую —
В безвестность уходим с тобой.
Словами красивыми
Апатией делают боль.
Но боль уходящая
Не грузом — дорогой лежит.
Храня настоящее
От мелких вчерашних обид
Нас контур очерченный
Ведет от угла до угла.

Мы оба отмечены
Нетронутой странностью глаз.

* * *

Сокол летит вдаль.
Вдавлена в грязь гать.
Песен твоих жаль:
Вот бы им убежать!

Сокол — крестом ввысь.
Под башмаком — хруст.
Поздно мы родились:
Жертвенник пуст!

Небо синей сна.
Влажно сипит мох.
Разве мой пляс на
Ниточке был плох?

Разве ее тень
Путала мой след?
Да! Ну и что? Те —
Лучше ее? Нет!

Сокол, гонец мой,
Кровь моя — в твой клюв!
Холод люблю, зной!
Серого не люблю.

Листьев моих шум
Будь же — Твоя Песнь!
Большего не прошу.
Большего нет здесь.


* * *

Мне Севера снег — что песок Синая.
Плыви, Ковчег, без меня! Я знаю,
Приходит время четвертой стражи.
И дождь, что не утоляет жажды...
Порд ним исчахла моя отвага
Ослеп огонь и иссохла влага...
А там, в тени узловатых кряжей,
Еще никто не смеялся дважды.
Мне там так часто ломали шею,
Что я привык.
Я — чужак, пришелец.
В любом краю и в любые эры;
Везде лишь двое нас: я и Beра.
И все, что есть у меня — лишь право
Стоять последним у переправы,
Следить за взмахами длинных весел
И знать, что я никого не бросил:
И я остался!

1988


* * *

Ты — человек. Я — человек.
Или похожий на.
Мыши в траве
Начали бег
После ночного сна.
Капли воды,
Поиск еды,
Топот маленьких лап.
Я или ты?
Руки пусты;
Кто-то из нас слаб.

Кто-то из нас
Помнит сейчас
Лишнее — и ждет.
Кто-то, не тщась,
Взяв свою часть,
В позавчера уйдет.

Полно-те, мышь!
Что ты шумишь?
Нынче не твой год.
Городу крыш
Не угодишь:
Город, он всех...

Свет из-под век:
В мокрой траве
Шепот маленьких ног.
Ты — человек.
Я — человек.
Нас охранит Бог.

1988


* * *
Я хватал руками огонь свечи,
А Луна смеялась и капал воск.
И упругий воздух чуть-чуть горчил.
И дрожало небо на иглах звезд.
И дышала ночь на искристый шелк.
И шептала: "Верь мне! Я все могу!"
И крошился камень в груди, и жег,
И комками рвался из сжатых губ.

Но свеча упала, и вскрикнул мрак,
И метнулся птицами жадных рук,
И скомкал и бросил мое "вчера",
И зашелся факелом на ветру.

А на кромках пальцев дрожала ртуть.
И сиял над городом Млечный Путь.

1988


* * *

Вот окошко горит.
Там уютно внутри.
Чисто.
Пыль с ладоней сотри,
Там под лампочкой три
Кисти.
Там тепло и еда,
Там прохожим всегда
Рады.
Собирается дождь,
Но ты прав, что пройдешь
Рядом.

1988


* * *

Останься сегодня со мной
В стране, где не знают о лишних,
Где полночь сиренево дышит
В раскрытое настежь окно.

Останься сегодня со мной,
Где тени бегучие рыжи.
Как много мерцает над крышей,
Сквозящих в небесное дно

В страну опьяняющих снов
Кораблик, лимонная долька,
Умчит нас по небу — ты только
Останься сегодня со мно.

1988


* * *

Неумолимо
Тень над тропой.
Два пилигрима
В вечный покой.
Искры в глазницах —
Угли в золе.
Врезалась в лица
Клинопись лет.

Буковый посох,
Лунки в пыли.
Встретились просто.
Просто ушли.
Просто и прочно —
Шорох подошв.
Ветер восточный.
К вечеру — дождь…

Как твое имя?
— Прах Под Ногой.
Два пилигрима
В Вечный Покой.

1988

* * *
Мы смеялись, учились, спорили —
И не знали жалости.
Мы любили читать истории
Со счастливым финалом.
Где любовь сильней неизбежности
А доверие — страха.
Мы скользили дыханьем нежности
Над холмами праха.
А когда золотые искорки
Зажигались заполночь,
Мы, действительно, были близкими, —
От внезапности.

Мы не смели считать облака и дни
Тех, кто рядом.
А что пели про мертвый маятник —
Так и ладно!
Мы ж беды на себя не кликали,
Не пророчили.
Да, мы часто казались дикими
Тем, кто с отчеством.
И спасали сердца от голода
Огоньком у рта,
И часами качались, голые,
В душных комнатах.
Но шептали любимым в волосы
Заклинания.
И пьянели от ласк, от голоса —
Не от знаний.

Да, мы утро встречали спящими
Без пристанища!
Но мы выросли настоящими.
И такими останемся.

1988