“… Накатывают воспоминания, изгладившиеся из памяти образы возникают снова, былые встречи, волнения, страсти - всё это не исчезло и является по первому зову. Я прокручиваю мою жизнь назад. И когда я иду вот так, вспять, из забвения всплывает всё самое прекрасное.

У меня всегда была потребность говорить с людьми. Задолго до “Мадам Маргерит” мне пришла мысль выступать по радио, рассказывать разные истории. Я выступала по радио “РТЛ” и “Европе 1″. “Любовный роман”, “Женские разговоры” - я люблю радио, люблю, когда из приёмника раздаётся покоряющий голос, полный волнения и невысказанных чувств. Слушатели знают, кто я, им знакомо моё лицо. А я рисую их себе в воображении. Сама я по ночам слушаю по радио мою подругу Машу Беранже и, как все остальные, ловлю звуки этого бархатного голоса, который изливается из нас, точно драгоценный нектар, я для многих - целебный бальзам.

Если я хочу двигаться вперёд, то надо перестать думать о том, что меня гложет, и заставить умолкнуть все “почему”, которые до сих пор звенят у меня в голове… Эти тысячи “почему”. Почему я так и не сказала Ренато (Сальватори - итальянский актёр,  первый муж Анни - ред.), не сказала Висконти ещё один, последний раз: “Люблю тебя”, а теперь вот каждый вечер учу молодых, чтобы не боялись говорить о своей любви? Почему я не осталась с мамой, когда она медленно угасала? Почему не поняла, что она уходит? Почему я отдала собачку Уфу ветеринару, который усыпил её? Страшно вспоминать, как она дрожала всем телом, умоляюще смотрела на меня.

Кто может это объяснить? Все эти “почему” не дают мне покоя. Иногда я просто отбрасываю их. Я всегда боялась, что причинила кому-то боль, не оказала уважения, не оправдала чьих-то ожиданий, не поняла чего-то… Эти сомнения преследуют меня, причиняют мне боль. Я ему это сказал? Всё ли я сказала? Понял ли он меня? Одно тянет за собой другое, и у меня разыгрываются нервы. Ну всё, хватит. Чёрт возьми, они знают, что я их любила, потому что я продолжаю их любить. И оплакивать…

Когда я обосновалась в Риме, то привезла с собой попугая и пару горлиц. Говорящая птица давно умерла, а горлицы принесли птенцов, которые потом скрестились со здешними голубями. Похоже, мы развели в этом квартале птиц, которых становится всё больше и больше. Приятно думать, что это так. Я оставила после себя воркование и взмахи белых крыльев…

После смерти Ренато дом пришлось продать, чтобы заплатить его долги. Всякий раз, когда я прохожу мимо нашего бывшего дома или просто попадаю в этот чудесный квартал,у меня щемит сердце. Рим и Париж: мне нужны были оба этих города, как рельсы, по которым я могла уверенно катить вперёд. “У кого два дома, тот теряет голову”, - гласит поговорка. У меня их было три, четыре, пять, непостоянство заменило мне равновесие. Моя жизнь проходила в полётах над Альпами. И была одинаково счастлива, преодолевая их и в том, и в другом направлении. Уйти, вернуться.

Иногда я чувствую, как невидимая нить притягивает меня к Италии, и меня начинают одолевать воспоминания. Мне не хватает этой страны. Я стала хромой и кривой, у меня остался только один рельс, только один глаз… Я хочу купить в Риме маленький домик для дочери, ведь она итальянка, и для её детей. Нельзя уйти, не устроив гнёздышко для своих малышей. Поскольку я сейчас переживаю благословенное время, когда добро сыплется на меня как из рога изобилия, я прошу небо исполнить моё пожелание. Моё возрождение невозможно без этого.

Мы живём дружно, мы верим друг в друга, не правда ли, Джулия, моя любимая дочь, живой портрет моего Ренато, всё, что осталось от моей семьи? (За время, пока я писала эту книгу, у меня два сводных брата, Жорж и Эмиль. Странная вещь: я не знала моего отца, но с течением лет я обрастаю роднёй с отцовской стороны, или сводные братья и сестры, кузены и кузины подают вести о себе. Кто знает, может, со временем вокруг меня соберутся все потомки моих родителей?).

Я сыграла более чем в сотне фильмов, и не все они были шедеврами. Некоторые даже не вышли на экраны во Франции, о других я предпочла бы забыть. Часто я снималась, согласившись на любые условия. Но я ни о чём не жалею. Я не могла не работать. Работа была для меня прибежищем, как для других - наркотик. Или любовная страсть. Тут  не станешь привередничать. Наверно, надо было научиться говорить “нет”. Но я так и не научилась. Подобно многим другим, я позволила себя растиражировать и столько сил потратила впустую. Я шла на уступки, всякий раз надеясь, что фильм получится свежий, оригинальный, талантливый. И часто меня ждало разочарование. Я сыграла примерно в сорока театральных постановках, я пела, танцевала… Все режиссеры ваяли, моделировали меня по своей прихоти, перед Висконти и Феррери я позировала обнажённой, я была как глина в руках мастера. Или ткань, на которую бережно наносили узор, - так было у Лелюша.

В семидесятые-восьмидесятые годы фильмы часто делались “на меня”, потом предложений стало меньше, кто-то сказал, что я приношу неудачу. “Её карьера пошла зигзагом” - написал один бойкий журналист. Конечно, были роли, которые я с удовольствием сыграла бы, но мне их не предложили, либо я в тот момент была занята. А порой мне хотелось смешать карты, поразить, заинтриговать публику… Мне не в чем было оправдываться. И не о чем жалеть. Успех никогда не кружил мне голову, поражения никогда не пригибали к земле. Кот Хичкок  научил меня многому, и самое главное - умению приземляться на лапы.

В этом калейдоскопе ролей мне ближе всего два женских образа, две мои ипостаси, кинематографическая и театральная: героиня фильма “Умереть от любви” и мадам Маргерит. Две женщины, с которыми я себя отождествляю полностью, которых я, дав им зримое воплощение, сделала частью реальности. Обе они появились в такие моменты, когда моя карьера буксовала. Они подали мне руку помощи, показали мне дорогу - и стали со мной единым целым. Это самое меньшее, чем я могу отплатить им. Две учительницы. Эта профессия была бы мне по душе.
 

Было время, когда кино отвернулось от меня. Я сказала об этом вслух, и меня услышали. Я страдала от невостребованности, но никогда не чувствовала себя забытой. Потому что в моём давнем романе с публикой не случалось ни ссор, ни измен. Зритель со мной, он не оставляет меня без помощи. Я - часть его семьи. Каждый француз носит меня в сердце. В трудные годы, выходя на улицу или в магазин, я слышала вокруг: “Как поживаете, мадам Жирардо? Когда мы вас увидим на экране?” Мне хотелось поскорее доказать им и самой себе, что я возрождаюсь, что я хочу и могу работать. И я снималась на телевидении… Кино теперь не то, что прежде. Габен, Вентура, Блие, Одийяр уплыли к другим берегам. Наверняка им там лучше, чем здесь, где всё стало таким холодным, жестоким, таким безжалостным…

 

Я всегда и всем щедро делилась с другими. Мне редко воздавали добром, часто обкрадывали. Из дома потихонечку исчезали вещи. Картины, кресла, ковры - почему бы и нет, могут пригодиться. Однажды умудрились даже вывезти ванну. Я никогда не брала чужого и постоянно лишалась своего. И молча глотала слёзы обиды и гнева. Потом я поняла, что делиться - моя судьба, делиться удовольствием, избытком чувства. Всегда и со всеми, ничего не ожидая взамен. На всё я себя растрачивала - на людей, на слова, на роли. “Всё, что я считал утраченным, возвратилось вновь ко мне”, - поёт Жан Ферре.

… Я счастлива, я в мире с собой. Я чувствую в себе энергию пятидесятилетней женщины. Меня часто упрекали в том, что я легко поддаюсь иллюзиям. Это не совсем так. У меня были мечты, которые я пыталась воплотить в жизнь. И я хотела, чтобы другим людям была от этого польза. Моя личная жизнь, в зависимости от характера мужчин, которых я встречала, была чередованием прекрасных и ужасных, но одинаково бурных любовных историй. Слишком простые, удобные варианты меня не устраивали. Страсть оставила на мне ожог. Но я не жалею ни о чём, как малышка Пиаф. Ни обиды, ни угрызений совести.

Многие пытались требовать от меня отчёта. Они приказывали мне, отчитывали меня, осуждали. По какому праву? А сейчас я живу спокойно, никто больше не будет меня обкрадывать, не будет осыпать затрещинами. Мне не придётся больше жить с мужчиной, ложиться с кем-то в постель. Я больше не буду заниматься любовью. Мне не хочется. Я даже не хочу показываться людям. Я стала бестелесной…Хочу наслаждаться каждой минутой, каждым мгновением. Изучать взгляды мужчин, улавливать в их глазах тот огонёк, который зажигала сама в молодые годы. Лицо у меня такое, как есть. Я его не подправляю, но осталась моя улыбка - для тех, кого я люблю. И, пока желание ещё живёт во мне, взгляд не угаснет.

Теперь для меня имеет значение только сегодняшний день, настоящая минута. Ни завтра, ни послезавтра для меня уже не существуют. Завтра - вещь ненадёжная. Настоящая минута - это единственное, что ещё мне принадлежит. Я хочу, чтобы остаток моей жизни состоял из настоящих минут. Я одинока, я свободна, могу ещё играть в театре, могу опять сниматься в кино, ведь я рождена для этого. Пока я ещё способная на это. Пока у меня ещё сохранилась вера, убеждённость. На сцене и на экране я часто выступала в защиту благородных идей. Но я не хочу предлагать себя, я хочу, чтобы меня просили, как просят в жёны девушку.