Просят возобновить дневник...
не то удалят...

Демон Кратий
Медленно рабы шли друг за другом, и каждый нёс отшлифованный камень. Четыре шеренги, длиной в полтора километра каждая, от камнетёсов до места, где началось строительство города-крепости, охраняли стражники...
На десяток рабов полагался один вооружённый воин-стражник. В стороне от идущих рабов, на вершине тринадцатиметровой рукотворной горы из отшлифованных камней, сидел Кратий - один из верховных жрецов; на протяжении четырёх месяцев он молча наблюдал за происходящим. Его никто не отвлекал, никто даже взглядом не смел прервать его размышления.
Рабы и стража воспринимали искусственную гору с троном на вершине как неотъемлемую часть ландшафта. И на человека, то сидящего неподвижно на троне, то прохаживающегося по площадке на вершине горы, уже никто не обращал внимания. Кратий поставил перед собой задачу переустроить государство, на тысячелетие укрепить власть жрецов, подчинив им всех людей Земли, сделать их всех, включая правителей государств, рабами жрецов.
Однажды Кратий спустился вниз, оставив на троне своего двойника. Жрец поменял одежду, снял парик. Приказал начальнику стражи, чтобы его заковали в цепи, как простого раба, и поставили в шеренгу, за молодым и сильным рабом по имени Нард
Вглядываясь в лица рабов, Кратий заметил, что у этого молодого человека взгляд пытливый и оценивающий, а не блуждающий или отрешённый, как у многих. Лицо Нарда было то сосредоточенно-задумчивым, то взволнованным. "Значит, он вынашивает какой-то свой план", - понял жрец, но хотел удостовериться, насколько точным было его наблюдение
Два дня Кратий следил за Нардом, молча таская камни, сидел с ним рядом во время трапезы и спал рядом на нарах. На третью ночь, как только поступила команда "Спать", Кратий повернулся к молодому рабу и шёпотом с горечью и отчаянием произнёс непонятно кому адресованный вопрос: "Неужели так будет продолжаться всю оставшуюся жизнь?".
Жрец увидел: молодой раб вздрогнул и мгновенно развернулся лицом к жрецу, глаза его блестели. Они сверкали даже при тусклом свете горелок большого барака.
- Так не будет долго продолжаться. Я додумываю план. И ты, старик, тоже можешь в нём принять участие, - прошептал молодой раб.
- Какой план? - равнодушно и со вздохом спросил жрец.
Нард горячо и уверенно стал объяснять:
- И ты, старик, и я, и все мы скоро будем свободными людьми, а не рабами. Ты посчитай, старик: на каждый десяток рабов приходится по одному стражнику. И за пятнадцатью рабынями, которые готовят пишу, шьют одежду, наблюдает тоже один стражник.
Если в обусловленный час все мы набросимся на стражу, то победим её. Пусть стражники вооружены, а мы закованы в цепи. Нас десять на каждого, и цепи тоже можно использовать как оружие, подставляя их под удар меча. Мы разоружим всех стражников, свяжем их и завладеем оружием.
- Эх, юноша, - снова вздохнул Кратий и как бы безучастно произнёс: - твой план недодуман:
стражников, которые наблюдают за нами, разоружить можно, но вскоре правитель пришлёт новых, может быть даже целую армию, и убьёт восставших рабов.
- Я и об этом подумал, старик. Надо выбрать такое время, когда не будет армии. И это время настаёт.
Мы все видим, как армию готовят к походу. Заготавливают провиант на три месяца пути. Значит, через три месяца армия придёт в назначенное место и вступит в бой. В сражении она ослабеет, но победит, захватит много новых рабов.
Для них уже строятся новые бараки. Мы должны начать разоружать стражу, как только армия нашего правителя вступит в сражение с другой армией. Гонцам потребуется месяц, что бы доставить сообщение о необходимости немедленного возврата. Ослабевшая армия будет возвращаться не менее трёх месяцев. За четыре месяца мы сумеем подготовиться к встрече. Нас будет не меньше, чем солдат в армии. Захваченные рабы захотят быть с нами, когда увидят, что произошло. Я правильно всё предопределил, старик
- Да, юноша, ты с планом, с мыслями своими можешь стражников разоружить и одержать победу над армией, - ответил жрец уже подбадривающе и добавил: - но что потом рабы станут делать и что произойдёт с правителями, стражниками и солдатами?
- Об этом я немного думал. И пока приходит в голову одно: все, кто рабами были, станут нерабами.
Все, кто сегодня не рабы, рабами будут, - как бы размышляя вслух, не совсем уверенно ответил Нард.
- А жрецов? Скажи мне юноша, к рабам или нерабам жрецов, когда ты победишь, причислишь?
- Жрецов? Об этом тоже я не думал. Но сейчас предполагаю: пускай жрецы останутся, как есть. Их слушают рабы, правители. Хоть сложно их порой понять, но думаю, они безвредны. Пускай рассказывают о богах, а жизнь свою мы знаем сами как лучше проживать.
- Как лучше - это хорошо, - ответил жрец и притворился, что ужасно хочет спать.
Но Кратий в эту ночь не спал. Он размышлял. "Конечно, - думал Кратий, - проще всего о заговоре сообщить правителю, и схватят юношу-раба, он явно главный вдохновитель для других. Но это не решит проблемы. Желание освобождения от рабства всегда будет у рабов. Появятся новые предводители, будут разрабатываться новые планы, а раз так - главная угроза для государства всегда будет присутствовать внутри государства".
Перед Кратием стояла задача: разработать план порабощения всего мира. Он понимал: достичь цели с помощью только физического насилия не удастся. Необходимо психологическое воздействие на каждого человека, на целые народы. Нужно трансформировать мысль людскую, внушить каждому: рабство есть высшее благо. Необходимо запустить саморазвивающуюся программу, которая будет дезориентировать целые народы в пространстве, времени и понятиях.
Но самое главное - в адекватном восприятии действительности. Мысль Кратия работала всё" быстрее, он перестал чувствовать тело, тяжёлые кандалы на руках и ногах. И вдруг, словно вспышка молнии, возникла программа. Ещё не детализированная и не объяснимая, но уже ощущаемая и обжигающая своей масштабностью. Кратий почувствовал себя единовластным правителем мира.
Жрец лежал на нарах, закованный в кандалы, и восхищался сам собой: "Завтра утром, когда поведут всех на работу, я подам условный знак, и начальник охраны распорядится вывести меня из шеренги рабов, снять кандалы. Я детализирую свою программу, произнесу несколько слов, и мир начнёт меняться.
Невероятно! Всего несколько слов - и весь мир подчинится мне, моей мысли. Бог действительно дал человеку силу, которой нет равной во Вселенной, эта сила - человеческая мысль. Она производит слова и меняет ход истории.
Необыкновенно удачная сложилась ситуация. Рабы подготовили план восстания. Он рационален, этот план, и явно может привести к положительному для них промежуточному результату. Но я всего лишь несколькими фразами не только их, но и потомков сегодняшних рабов, да и правителей земных рабами быть грядущих тысяч лет заставлю".
Уром по знаку Кратия начальник охраны снял с него кандалы. И уже на следующий день на его наблюдательную площадку были приглашены остальные пять жрецов и фараон. Перед собравшимися Кратий начал свою речь:
- То, что вы сейчас услышите, не должно быть никем записано или пересказано. Вокруг нас нет стен, и мои слова никто кроме вас не услышит. Я придумал способ превращения всех людей, живущих на Земле, в рабов нашего фараона. Сделать это даже с помощью многочисленных войск и изнурительных войн невозможно. Но я сделаю это несколькими фразами. Пройдёт всего два дня после их произнесения, и вы убедитесь, как начнёт меняться мир.
Смотрите: внизу длинные шеренги закованных в цепи рабов несут по одному камню. Их охраняет множество солдат. Чем больше рабов, тем лучше для государства - так мы всегда считали. Но чем больше рабов, тем более приходится опасаться их бунта. Мы усиливаем охрану. Мы вынуждены хорошо кормить своих рабов, иначе они не смогут выполнять тяжёлую физическую работу. Но они всё равно ленивы и склонны к бунтарству.
Смотрите, как медленно они двигаются, а обленившаяся стража не погоняет их плетьми и не бьет даже здоровых и сильных рабов. Но они будут двигаться гораздо быстрее. Им не будет нужна стража. Стражники превратятся тоже в рабов. Свершить подобное можно так.
Пусть сегодня перед закатом глашатаи разнесут указ фараона, в котором будет сказано: "С рассветом нового дня всем рабам даруется полная свобода. За каждый камень, доставленный в город, свободный человек будет получать одну монету. Монеты можно обменять на еду, одежду, жилище, дворец в городе и сам город. Отныне вы - свободные люди".
Когда жрецы осознали сказанное Кратием, один из них, самый старший по возрасту, произнёс:
- Ты демон, Кратий. Тобой задуманное демонизмом множество земных народов покроет.
- Пусть демон я, и мной задуманное пусть люди в будущем демократией зовут.
Указ на закате был оглашён рабам, они пришли в изумление, и многие не спали ночью, обдумывая новую счастливую жизнь.
Утром следующего дня жрецы и фараон вновь поднялись на площадку искусственной горы. Картина, представшая их взорам, поражала воображение. Тысячи людей, бывших рабов, наперегонки тащили те же камни, что и раньше. Обливаясь потом, многие несли по два камня. Другие, у которых было по одному, бежали, поднимая пыль. Некоторые охранники тоже тащили камни. Люди, посчитавшие себя свободными - ведь с них сняли кандалы, стремились получить как можно больше вожделенных монет, чтобы построить свою счастливую жизнь.
Кратий еще несколько месяцев провёл на своей площадке, с удовлетворением наблюдая за происходящим внизу. А изменения были колоссальными. Часть рабов объединилась в небольшие группы, соорудили тележки и, доверху нагрузив камнями, обливаясь потом, толкали эти тележки.
"Они еще много приспособлений наизобретают, - с удовлетворением думал про себя Кратий, - вот уже и услуги внутренние появились: разносчики воды и пищи. Часть рабов ели прямо на ходу, не желая тратить времени на дорогу в барак для приёма пищи, и расплачивались с подносившими её полученными монетами. Надо же, и лекари появились у них: прямо на ходу помощь пострадавшим оказывают, и тоже за монеты. И регулировщиков движения выбрали. Скоро выберут себе начальников, судей. Пусть выбирают: они ведь считают себя свободными, а суть не изменилась, они по-прежнему таскают камни...".
Так и бегут они сквозь тысячелетия, в пыли, обливаясь потом, таща тяжёлые камни. И сегодня потомки тех рабов продолжают свой бессмысленный бег.

чей то (с)


http://www2.maidan.org.ua/news/view.php3?bn=maidan...rst=1146592263&last=1146522000

Около 70 агрессивно настроенных людей собрались возле московского гей-клубана акцию протеста.

Молодые люди с повязками на лицах и пожилые женщины с православными иконами в руках скандируют гомофобные и христианские лозунги.

Милиция с двух сторон перекрыла Наставнический переулок, в котором располагается клуб. Сотрудники правоохранительных органов пока пытаются уговорить собравшихся разойтись, но готовы в случае провокаций перейти к активным действиям, передает корреспондент "Эха Москвы".

Возле клуба находится несколько отрядов ОМОН, сюда прибыли автобусы для транспортировки возможных задержанных в отделение милиции.

Накануне экстремистски настроенные молодые люди сорвали вечеринку в гей-клубе "Ренессанс", а сегодня днем порядка 30 человек пришли в клуб "Три обезьяны", и стали угрожать персоналу и советовать не открывать сегодня заведение.

В Москве более 150 радикально настроенных граждан провели несанкционированный митинг-пикет возле ночного клуба «Ла гвардия» и сорвали запланированную там гей-вечеринку

Как сообщил «Интерфаксу» источник в правоохранительных органах, 30 апреля в клубе «Ла гвардия» «должны были собраться для проведения своих увеселительных мероприятий секс-меньшинства». «Однако около половины десятого вход в клуб был заблокирован более чем полутора сотнями молодых людей и пожилых бабушек с иконами. Молодые люди выкрикивали националистические лозунги, а также требовали усадить секс-меньшинства на пол», - сказал источник.

На место происшествия прибыли несколько нарядов милиции. Они живой цепочкой разделили митингующих и находящихся в клубе. Мероприятие было сорвано, так как большинство гостей вечеринки не смогли пройти в клуб.

Когда милиция попыталась вывести из клуба оставшихся людей, участники митинга закидали их помидорами и пластиковыми бутылками.

Сотрудникам милиции все-таки удалось эвакуировать находившихся в клубе, после чего все разошлись.

Митингововавшие, среди которых был представитель так называемого Российского общественного союза, заявили, что они и впредь будут проводить подобные мероприятия.

http://www.liveinternet.ru/photo_comment.php?photoid=1654866

Леро забанила меня. И кто ей виноват, что она такая? Ума не приложу, как мне такое пережить. Я всего лишь сказал, что ей не дают спать лавры целительницы бабы Лены...
Увы, ЛерО ГлупО.

А Манда ибн Ринов? Только ему открыл глаза на его сучность

здесь http://www.liveinternet.ru/users/697512/post14617449/

как он сам во всем признался. Манда ибн ринов утверждает что он "охуительный чувак".
Общеизвестно, что чувак- это кастрированный баран. Гордиться тут нечем.
Манда ибн Ринов удалил мой разьясняющий постинг, отчего то неконструктивно начал ругаться матом. Я же не виноват, что он охуительный кастрированный баран, провалившийся в пучины ротожопия.
Ну и тоже забанил естественно. Не любят люди критики. :-)

,

.

.

"Не слишком. В самый раз! — отрезал он и крепко положил руку на Маринино вельветовое колено. — Вот что, Марина Ивановна, давай-ка потолкуем по-мужски. Скажи, ты русская?

— Русская.

— Родилась где?

— В Подмосковье.

— В России, стало быть. И живешь в России. В Америку не собираешься мотать?

— Да нет...

— Так. А теперь скажи, ты советских людей любишь?

— Ну, я всех людей люблю...

— Нет, скажи, ты наших любишь? Наших! Понимаешь?! Наших! Любишь?

Марина грустно улыбнулась, вздохнула. Этот крепкий человек в белой рубашке, с неуклюже завязанным галстуком, с широкими грубыми ладонями, смотрел своими серо-зелеными, слегка пьяноватыми глазами пристально и требовательно.

Марина невольно перевела взгляд на висящую над столом фотографию: два одинаковых лица с одинаковым выражением смотрели на нее, но как по-разному они смотрели! Одно — далекое, расплывчатое, сероватое, смотрело призрачно и равнодушно, другое — совсем близкое, живое, разгоряченное, с бисеринками пота на лбу упиралось своим упрямым взглядом в ее глаза и каждым мускулом ждало ответа.

— Ну я... — пробормотала Марина, — я не знаю...

Дальнее лицо смолчало, а у ближнего быстро задвигались упрямые губы:

— А я знаю! Знаю, что люблю! Любил, люблю и буду любить свой народ! Потому что другого народа мне не дано! И Родины другой не дано! Потому что родился здесь, рос, по траве по этой босиком бегал, голодал, мерз, радовался, терял, находил, — все здесь! И человеком стал здесь, и людей понимать научился. Понимать и любить. А вот они! — Его палец метнулся в сторону картины. — Они не научились! Хоть и не такими уж дураками уродились! Ни любить, ни понимать! И были чужаками, за что и выперли их из страны к чертовой матери! Ты вот говоришь — правда, правдивая! В том-то и дело, что правда у каждого своя! Они не нашу писали, а свою, свою, западную! А у нас-то она совсем другая! Наша! Понимаешь?

Он сильнее приблизился, оперевшись руками о тахту:

— Понимаешь?

Марина инстинктивно подалась назад от этого яростного напора искренности и здоровья, но прохладная стена не пустила.

Его глаза были совсем близко.

Из них исходила какая-то испепеляющая горячая энергия, от которой, нет, не делалось жутко, наоборот, — Марину охватило чувство понимания, теплоты и участия, она вдруг прониклась симпатией к этому угловатому человеку, стремящемуся во что бы то ни стало поделиться собой, переубедить ее.

Она улыбнулась:

— Я понимаю... но...

— Что — но?

— Но... а может, ты ошибаешься?

Он отрицательно покачал головой:

— Я сейчас не от себя говорю. Я могу ошибаться, конечно. А народ ошибаться не может. Триста миллионов ошибаться не могут. А я с тобой от имени народа говорю.

— Но ведь... а как же — тюрьмы, лагеря?

— А что ты хочешь? Весь мир против нас. И внутри и снаружи мерзавцев хватает, которые по-новому жить не хотят.

Он убеждающе раскрыл перед ней свои широкие ладони:

— Ты знаешь, что такого эксперимента в истории еще не было? Не было! Мы первые по этому пути идем, многое не получается. А почему? Да потому что мешают, понимаешь? Старый мир мешает, как может! И сейчас вон особенно — Рейган совсем озверел, прямо к войне готовится. Хотя могу тебе откровенно сказать — никогда они войну не начнут, никогда. Потому что трусы они, боятся нас. И обречены они, это точно. Истерия вся от слабости. А мы — как стена. Нас ничем не остановить, кроме силы. А силу они боятся применить, потому что у всех виллы, кондишены, машины, жратва изысканная, куча развлечений. А у нас-то этого нет ничего. Пока. Потом, когда их не будет, на гонку вооружения тратиться не придется — все будет. Но пока нет. И терять нам, стало быть, нечего. Ясно? Поэтому, если мы схлестнемся с ними, они проиграют, это точно. А главное, ты пойми, мы — это будущее. Мы — это... как тебе сказать... слов не хватает... в общем... я вот нутром чувствую, что правда на нашей стороне! Как пить дать!

Он замолчал, вытер со лба пот тыльной стороной ладони.

Голубой свет искрился в его редких мягких волосах, скользил по упрямым скулам, затекал в складки рубашки.

Привалившись к стене, Марина молчала.

В ней происходило что-то важное, она чувствовала это всем существом.

Сумрачная, призрачно освещенная комната казалась нереальной за его широкими плечами. Там, в полутемной мешанине вещей голубоватыми тенями застыло прошлое — разговоры, пьянки, поцелуи, переплетенные тела, ожесточенные споры, вольнодумные мысли, тайные встречи, вера, надежда, любовь и ОН.

Марина напряженно вздохнула:

— Принеси, пожалуйста, спички...

Сергей Николаич встал, пошел на кухню.

Когда они закурили и дым, расслаиваясь, поплыл по комнате, Марина спросила:

— Скажи, а ты веришь в коммунизм?

Прохаживаясь, он серьезно кивнул:

— Верю.

— Серьезно?

— Абсолютно.

— Когда же он наступит?

— Когда не будет капиталистического окружения.

— Но ведь пока-то оно существует...

— Разве что пока.

— Ну а каким ты коммунизм представляешь?

— Хорошим.

Он снова опустился на край тахты, протянул руку, стряхнул пепел в Шиву:

— Понимаешь, то, что у нас сейчас, — это, я бы сказал, только начальная фаза социализма. Мы только-только стали советскими. Не русскими, а советскими. Конечно, нам трудно очень — у буржуев таких войн и всяких разных перетрясок не было. У них механизм веками отлаживался. А наш лишь недавно построен. Да и построен как — на ходу, в голод, в разруху. Войны все время. Но сейчас мы уже сила. Они нас боятся. Чувствуют, как собака волка. Потому и брешут. Мы — новые люди, понимаешь? Новые. И земля должна нам принадлежать — молодым. А главное — нас уже много, почти полмира. Мы как семья одна. У нас первое в истории общество, где все равны. Все бесплатно — детсад, школа, институт. Больницы, опять же. У них работать надо до пота, а у нас — по мере сил. Только на работу не опаздывай, а там — работай не торопясь, как можешь. Вот и все. Квартиры, опять же, даром. Все для человека. Продуктов не хватает — это временно, из-за дураков разных. Но дураки не помеха, помеха — это такие вот, как этот Рубин...

— Рабин, — поправила Марина, затягиваясь.

— Ну Рабин, один хрен. Он не наш, понимаешь? Он — их. Того мира. Так и пусть катится к ним. Или в лагерь. Он не понимает ни хрена, а лезет учить! Он ничего не понимает. И не поймет. Потому что любить наш народ не научился и все время с запада смотрел. Дескать — очереди за колбасой, пиво плохое, квартиры маленькие, — значит, здесь плохо! Вот так они рассуждают. А знаешь почему? Потому что евреи вообще, что такое родина, — не понимают. Им где пиво лучше — там и родина. У них цели никакой, какой там коммунизм, светлое будущее! Брюхо набить, обмануть, похвастаться — вот и все! Вообще, не знаю как ты, но я к евреям чего-то не того...

Он нахмурился, покачал головой и продолжал:

— Я раньше этого не понимал, а теперь понял. Это народ какой-то... черт знает какой. Их не поймешь — чего им надо. А главное — вид у них... ну я не знаю... противный какой-то. Вот армяне вроде тоже и волосатые и горбоносые, грузины, бакинцы... и волосы такие же... а вот все равно, евреи прямо неприятны чем-то! Что-то нехорошее в них. Я этого объяснить не могу, как ни пытался... И все — своих, своих. Только со своими. Где один устроится — там и другие лезут.

Он затянулся и быстро выпустил дым:

— Честно говоря, я б их всех выкатил отсюда, к чертовой матери. Пусть едут. От них пользы никакой — вред один. Пусть лучше с арабами дерутся, чем здесь вредить...

Его свободная рука ослабила галстук:

— Не в колбасе сейчас дело, не в пиве...

Марина пожала плечами:

— Но ведь благосостояние тоже играет роль...

Он устало покачал головой:

— Ты тоже пока не понимаешь. Эта зараза тебе глаза надолго залепила... Как бы объяснить-то... Ну, вот если ты живешь со своей семьей, с родными своими в новом доме. Он еще только-только построен, еще смола на бревнах не засохла, еще лесом от него пахнет. Значит, только-только вы отстроились, мебелишка у вас — стол да табуретка, посуда — кружка да котелок. Но семья большая, дружная, и отец вам говорит: потерпите, мол, немного, вот поработаем несколько лет — и будем в достатке жить. А рядом с вашим домом — другой. Старый, основательный, добра там невпроворот. И живут там старик со старухой, детей у них нет. И вот, предположим, вышла ты однажды вечером, ну там по каким-то делам на улицу, а эти старики тебе и говорят: живи с нами. Мы тебя удочерим, приданого дадим, оденем как надо, а главное — работать у нас не надо. Ты пойдешь к ним?

Марина улыбнулась:

— Нет конечно.

— А почему? — он устало поднял брови.

— Ну... потому что я своих люблю.

— Вот! — шлепнул он ладонью по ее коленке. — Вот и ответ тебе! Любишь своих! Вот как. На этом все и строится. На любви. Отсюда и терпение, и долг, и патриотизм. Если Россию любишь — плевать тебе на американские кондишены да пепси-колы! А потом, запомни: все, что у них сейчас есть — у нас будет! Просто мы вооружаться вынуждены, чтоб не раздавили нас. Приходится. Но главное — мы силу набираем. Вот это важно. А они свою — теряют. Теряют с каждым годом. И придет время — на колени перед нами опустятся. Только мы их жалеть не будем. Ни за что! Вот за очереди за эти, за временную убогую жизнь — все взыщем сполна, не забудем!

Он с силой ввинтил окурок в пепельницу, провел рукой по волосам:

— Ничего! Сейчас Андропыч за дело основательно взялся. Дисциплину укрепим, тунеядцев-лодырей к ногтю, снабжение наладим, дороги в деревни проложим, техникой займемся. Сейчас-то вон уже на периферии продукты появились... Нам бы только с блатерами покончить, все на государственные рельсы перевести, и порядок...

Он встал, сунул руки в карманы и подошел к беленьким Амуру с Психеей:

— Вот это, я понимаю — искусство. И прекрасно, и возвышенно. И для души все, глаз радует... А то нам не нужно! На помойку его выкинуть и все...

— Какой ты убежденный, — проговорила Марина, рассматривая его крепкие руки.

— А как же. Иначе нельзя. Но я не дурак вроде Хрущева. Я в глупости не верю. Я в реальность верю. В реальные конкретные задачи. Как на заводе — есть план, надо его выполнять. А гадать, когда завод полностью автоматизируется — курам на смех. Идеология должна быть конкретной, а не... как это... мифио...

— Мифической?

— Да. Не мифической. Нам мыльные пузыри не нужны.

— А что же нужно?

— Дело. Настоящее, каждодневное. Без дураков. Так что, Марина Ивановна, ты кончай ваньку валять. Лейкой против грозы не маши. Народ ошибаться не может, на то он и народ. Хрущев ошибаться может, Сталин может, а народ — не может. Ты вот мне сегодня все нутро свое наизнанку вывернула, словно школьница какая. А почему? Да потому что в тупик зашла со всеми глупостями своими. Баб любить! С диссидентами общаться! Масло воровать ради острого ощущения! Ну что за поебень, извини за выражение?! Ты отдельно живешь от народа, понимаешь? Отсюда и завихрения все. Надо вместе с народом, вместе. Тогда и тебе легче станет, и народу хорошо. Свой народ любить надо, Марина. Любить! Это же как дважды два! Американец свой народ любит, англичанин — любит, а ты что — хуже их? Что такое диссидентство ваше? Чушь собачья. Нигде такого еще не было, чтоб жить в своей стране и своих ненавидеть. И на запад смотреть, рот раскрымши. Это ведь ненормально, не по-человечески, пойми. И правильно, что их в психушки пихают, психи они и есть! Дело надо делать. Ежедневное, ежечасное дело. Тогда будет и удовлетворение и польза. Знаешь, как я доволен? Как никто. Я на работу как на праздник иду. Радуюсь. И усталости нет никакой, и раздражения. И запоев. А сколько радостей вокруг! Ты оглянись только, глаза разуй: страна огромная, езжай куда хочешь — на север, на юг, в любой город. Какие леса, горы! А новостройки какие! Дух захватывает! Профсоюзная путевка — сорок рублей! Ну где еще такое бывает? Все бесплатно, я это уже говорил. Пионерские лагеря для детей, хлеб самый дешевый в мире, безработных нет, расизма нет. «Только для белых» у нас на скамейках не пишут. А там, на Западе, ты как винтик вертеться должен, дрожать, как бы не выгнали. Преступность вон какая там — не выйдешь вечером... "

(с) ВЛДМР СРКН

............


Из белой сцены возникают белые фигуры существ. Каждое существо сопряжено с частью черного мерседеса. Существа собираются вместе, тем самым складывают из частей мерседес. Гюнтер и Маша садятся на край сцены. Звучит немецкий марш «Heute wollen wir marschieren...» Существа начинают двигаться в такт музыке и вместе с ними колышется, движется мерседес.

Маша: В 10 мы выехали. Гюнтер за рулем в мундире оберфюрера, я рядом в форме майора НКВД. Было солнечное весеннее утро. Наш автопробег Гамбург-Оберзальцберг длился восемь часов. Мы проехали всю Германию. Какая маленькая страна. Теперь я понимаю их лозунг, про который мне рассказывал папаша: Дас Фольк онэ Раум. Раума в Германии действительно маловато. Зато классные автобаны. Да и мерседес-600 тоже не последнее говно. Как сказал бы твой любимый поэт: это черный леденец, обсосанный богами Валгаллы и выплюнутый на просторы Земли. Он набит всякой всячиной, но, когда мне Гюнтер дал порулить, я поняла, что не хватает двух вещей: хуя в сиденье и пулемета спереди. Несись, ебись и стреляй, и никакого мужика не надо!

Гюнтер: Маша, кккуда мы едем?

Маша: На юг, милый.

Гюнтер: Кккуда конкретно?

Маша: Ты обещал не задавать вопросов. Расслабься и перестань потеть, а то мы врежемся.

Гюнтер: А ты... уввверена, что это поможет?

Маша: Абсолютно.

Гюнтер: Ммможно, я хотя бы другую мммузыку поставлю?

Маша: Нельзя... Но как мы ехали, солнышко! Никогда не забуду. Как нам сигналили, как крутили пальцем у лба, как кричали вслед: свиньи! фашисты! Три раза нас останавливала полиция. Они были хорошо информированы многочисленными автобанными осведомителями, но явно растерянны и не готовы к решительным действиям. Все кончалось проверкой документов и нелепыми вопросами, на которые Гюнтер, потея, отвечал:

Гюнтер: Эттто мое личное дело.

Маша: Они оторопело возвращали документы. Все-таки немцы удивительно серьезный народ. В Москве на Красную площадь выходи в эсесовской форме — никто тебе слова не скажет. А здесь — вопрос жизни и смерти. В Фульде на бензоколонке в нас бросили пивной бутылкой, под Нюрнбергом за нами безуспешно погналась гэдээрашная семья на «траби», в Ингольштадте нам аплодировали двое парней на мотоциклах, в Мюнхене на нас молча пялились, не выражая особых эмоций, возле чудесного Хим Зее мы чуть не раздавили белку и нам плюнула в лобовое стекло какая-то старушка, Гюнтер проехал еще пару километров, резко затормозил, выскочил из машины и побежал, срывая китель. (Гюнтер вскакивает и бежит.)

Гюнтер: Все! Все! Хххватит! Ннненавижу это ггговно! Ннненавижу!

Маша: Гюнтер, прекрати! Стой! (Бежит за ним.)

Гюнтер: Ннненавижу! Ннненавижу!

Маша (ловит его, падает вместе с ним): Стой! (Гюнтер всхлипывает, Маша обнимает его, прижимает к себе.) Последние километры. Баварские Альпы. Бад Райнхельхаль, Винкль, Бишофвизен и — Берхтесгаден. По серпантину мы поднялись на Оберзальцберг. Когда мы въехали на плато и возле Hotel zum Turken Гюнтер заглушил мотор (существа перестают двигаться), я вышла из машины, вдохнула этот воздух, посмотрела вокруг... (Мерседес плавно разваливается на части, существа группируются по-новому, собирая из частей мерседеса горный пейзаж.) Гитлер был очень не дурак, выбирая такое место. Дух захватывает. А людишки внизу кажутся муравьями.

Свет гаснет. Появляется луна, загораются звезды.

Маша: Гюнтер, вставай.

Гюнтер: А... что? Мммаша... который час?

Маша: Не важно.

Гюнтер: Мой Бог... значит, это был не сссон... я в этом ужасном мундире, в этттом гадком месте...

Маша: Наклонись сюда.

Гюнтер: Чччто это?

Маша: Кокаин. Осторожней. Выдохни, а теперь нюхай. Резко.

Гюнтер (вдыхает): Аааа...

Маша (нюхает): Вот так.

Гюнтер: Он гггорчит... я раньше ннникогда не пробовал...

Маша: Пошли.

Гюнтер: Как тихо...

Маша (поднимается на возвышение): Вот здесь стоял дом Гитлера.

Гюнтер (подходит к ней): Я лллюблю тебя. Дддаже здесь, дддаже в этом пппроклятом месте я люблю тебя.

Маша (обнимает его): Милый. Я тоже люблю тебя. Мы с тобой никогда не расстанемся.

Появляется Маша-2 в белом длинном платье с букетиком ландышей. Маша смотрит на нее.

Маша-2 (кивает): Давай...

Гюнтер и Маша проваливаются внутрь возвышения, оказавшегося странной конструкцией из существ и частей мерседеса. Конструкция подсвечивается алым светом и начинает двигаться, словно пережевывая Машу и Гюнтера. Они кричат.

Маша-2 (нюхает ландыши): Прости меня, ангел мой, но адекватно описать то, что произошло с нами, я не в состоянии. Причина тому не страх и не отвращение, но отсутствие отстраненного взгляда на нас, невозможность холодного наблюдения. Ты знаешь, я никогда не была равнодушной, расчетливой, сдержанной. Я умела отдаваться без остатка. Эта ночь не стала исключением. В потрясенной душе моей алыми всполохами оживают те 46 минут. Но мне трудно собрать воедино осколки этой божественной мозаики. Я помню Голубое Желе на мужских ключицах, помню вхождение Крюка Отца в мой анус, помню Мамину Туфлю, разрываемую впервые восставшей плотью Гюнтера, помню сломаный Платиновый Пояс Верности, помню трещину в Багровой Преграде. План Марка оказался поистине гениальным.

Все стихает.

Маша: Утром мы проснулись голые на молодой траве и совершили наш первый полноценный акт любви

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Спальная комната в мюнхенском особняке Гюнтера. Маша и Гюнтер только что проснулись и лежат в постели.

Маша (потягиваясь): Оооой! А мне сон приснился.

Гюнтер (совершенно не заикаясь): Ты знаешь, милая, мне тоже.

Маша: Правда? Вот здорово! Только чур я первая рассказываю!

Гюнтер: О’кей.

Маша: Дай закурить!

Гюнтер дает ей сигарету, берет себе. Они закуривают.

Маша (садясь на лежащего Гюнтера): Значит, будто я в Москве. Справляем у Маринки Новый год. Мы всегда у нее справляли, в Гнездиковском. Компания человек десять.

Гюнтер: Меня нет?

Маша (целует его): Нет, солнышко. Вот. Будто уже без четверти двенадцать, и по телевизору начинается поздравление от имени партии и правительства. Читает Брежнев или Горбачев, не помню. «Желаю вам новых побед на фронте социалистического строительства». И так далее. Я говорю: ну, что, ребят, открывайте шампанское. А на меня как-то странно смотрят все. А Борька, Маринкин любовник, берет бутылку с малиновым сиропом и начинает всем разливать. А Маринка вслед за ним туда же, в бокалы — воды из ее бабушкиного графина. И все берут чайные ложечки и начинают молча громко размешивать в бокалах эту бурду. И сидят, надувшись, как индюки. Я говорю: вы что, охуели? Где шампанское? Они молчат. Смотрю, а на столе — никакой выпивки. Ни водки, ни вина. Только малиновый сироп. И тут я только все вспоминаю! Оказывается, в России объявлен сухой закон! И двенадцать бьет! Проснулась в холодном поту! Вот ужас, а?!

Гюнтер (целует ее): А мне не страшный сон приснился.

Маша: Трахался с кем-то?

Гюнтер: Нет! Смешной сон. Будто мы с покойным дядюшкой Георгом охотились на мышей.

Маша: Мыши — это к деньгам.

Гюнтер: Правда? Я не знал. Мне часто мыши и крысы снятся.

Маша: Поэтому ты у нас такой богатенький! А мне ни одной мышки никогда не приснилось! Все сны — про водку да про море.

Гюнтер: А это к чему?

Маша: Водка — к случайным знакомствам. А море... море — это к ебле.

Целуются. В дверь стучат.

Маша: Войдите!

Входит Элисказес, ввозит тележку-столик с завтраком.

Элисказес: С добрым утром.

Маша: О, отлично! Я уже голодная!

Гюнтер: С добрым утром, Элисказес. Который час?

Элисказес: Четверть двенадцатого, господин фон Небельдорф.

Гюнтер (тянется): Ой, Маша... какие мы с тобой сони!

Маша: Без сна и пищи человек не может существовать. Кто сказал?

Гюнтер: Не знаю.

Маша: Чехов. А может — Солженицын. Не помню точно.

Элисказес (раздвигает шторы): Дождь перестал. С утра было солнце.

Маша: Отлично! Поедем в горы? Загорать и форель есть!

Гюнтер: Маша, я сегодня хотел зайти в мою контору. Я не был там почти неделю.

Маша: Ни в какую контору ты больше не пойдешь. Никогда! Понятно?

Гюнтер: Но, милая, надо хотя бы известить их, что я ухожу.

Маша: Никогда! Никогда! (Обнимает его.)

Они долго целуются. Элисказес тем временем раскладывает и ставит перед ними на кровать небольшой стол, сервирует его, раскладывает по тарелкам Вайссвурст, наливает в бокалы Вайссбир, кладет Брецель.

Маша (с трудом отрывается от Гюнтера): А! У меня губы лопнут! Ты так целуешь, так... так... милый! Сердце останавливается!

Гюнтер: Я люблю тебя.

Маша: Я с ума по тебе схожу!

Элисказес (закончив со столом): Прошу прощения, кофе и фрукты подать, как всегда, в столовую?

Гюнтер (гладя щеку Маши): Да, да...

Элисказес уходит.

Маша (берет бокал с пивом): Ах, милый, как хорошо с тобой.

Гюнтер (чокается с ней): За тебя, моя прелесть.

Маша (отстраняется): Стоп, стоп! Ты забыл наш уговор? До свадьбы каждый первый тост — за Марка.

Гюнтер: Да, да, извини. За Марка!

Маша: За замечательного, гениального, умного, мудрого Марка! Если бы не он... (встряхивает головой) ой, не знаю, что было бы! Как вспомню твою спину, этот ремень, эти крики, эти твои утренние глаза запуганного кролика! Милый!

Гюнтер: Забудь все, Маша. Все позади. За Марка.

Пьют пиво и с аппетитом едят Вайссвурст.

Маша: Я влюблена в это пиво. И с каждым днем влюбляюсь все больше.

Гюнтер: Тебе нравится Вайссбир?

Маша: Очень! Хотя сначала, когда ты дал мне попробовать, оно мне показалось странным. Странный вкус и мутное какое-то. Когда у меня была гонорея, моя моча была такой же мутной. (Смеется.) Прости, пожалуйста! (Берет Гюнтера за руку.) Скажи честно. Я дура?

Гюнтер (обнимает ее): Ты прелесть. Я готов пить твою мочу.

Маша (с улыбкой): Давай лучше пиво пить. Второй тост помнишь?

Гюнтер: За Фрейда.

Маша (с расстановкой): За наше-го гени-ально-го Зигмун-да Фрей-да.

Чокаются и пьют.

Маша (ест): Все люблю, кроме вашей сладкой горчицы. Никак к ней не привыкну. Настоящая горчица, по-моему, должна слезы из глаз выжимать и очищать голову от дурных мыслей.

В дверь стучат.

Гюнтер: Войдите!

Входит Герд с телефонной трубкой в руке.

Герд: Господин фон Небельдорф, звонит господин Рошаль из Хагена. Я бы не осмелился вас беспокоить, но он просит вас дать ответ немедленно. Это по поводу той самой Торы. Он вчера получил ее и хочет знать, покупаете вы или нет. Всего 12000 марок. Если нет — он продаст ее Хюттелю.

Гюнтер (вытирает губы салфеткой): Какая Тора?

Герд: Львов, первая половина XVIII века. В сентябре вы писали ему о ней.

Гюнтер (кивает): Я вспомнил. (Берет у Герда трубку.) Господин Рошаль, добрый день. Здесь Гюнтер фон Небельдорф. Рад слышать вас. Что? Почему? Вам так кажется? (Смеется.) У вас хороший слух. Да. Вы правы. Голос немного изменился. Но не только голос. Изменились обстоятельства моей жизни. Во-первых, я женюсь. И приглашаю вас с супругой ко мне в Мюнхен 10 мая на нашу свадьбу. Спасибо, спасибо. Во-вторых. Я больше не покупаю еврейские реликвии и живопись еврейских художников. Моя коллекция завершена. Я собираюсь подарить ее Варшавскому этнографическому музею. Я очень прошу вас сообщить об этом Франку Митамайеру, Габи Лейпольд и Заре Бакштейн. Пусть они больше не беспокоятся на мой счет. Хорошо? Отлично! Ждем вас 10-го. До свидания.

Маша (восхищенно): Слушай, ну ты говоришь... просто как Вайтзеккер!

Гюнтер (весело бросает трубку Герду; тот неловко ловит ее): Что с вами, Герд? У вас опять приступ мигрени?

Герд: Нет, господин фон Небельдорф. Просто... я не могу поверить, что вы не заикаетесь.

Маша (весело): А вы поверьте!

Гюнтер: Поверьте, Герд!

Герд (растерянно улыбаясь): Я попробую. (Уходит.)

Маша (допивает пиво, встает, надевает халат): Интересно, получил Марк наш подарок?

Гюнтер: Обычно такая доставка... не более двух суток.

Маша: А вдруг он не умеет водить машину?

Гюнтер: Будет повод научиться.

Маша: В крайнем случае жене отдаст... погоди. Господи! Я же совсем забыла!

Гюнтер: Что, милая?

Маша: Я дура набитая! У меня же в одиннадцать примерка!

Гюнтер: Примерка чего?

Маша (в отчаянии): Как чего?! Свадебного платья! Ты забыл, что у нас свадьба?

Гюнтер (ловит ее за руку, подтягивает к себе, обнимает): Не волнуйся. Они будут ждать столько, сколько нужно.

Маша (немного успокоившись): Знаешь... я все равно волнуюсь. Просто... я никогда не надевала свадебного платья.

Гюнтер: Тогда мы поедем вместе на примерку.

Маша (целует его руку): Спасибо тебе. Ты... ты такой...

Гюнтер: Какой?

Маша: Ты очень необычный человек.

Гюнтер: Ты еще более необычная. Я хочу видеть тебя в свадебном платье.

Маша: Оно еще не готово... это же первая примерка!

Гюнтер: Это не важно. Едем?

Маша: Едем, милый!

Свет гаснет. Появляется Маша-2.

Маша-2: Так прошла еще одна неделя. Неделя предсвадебных хлопот и приготовлений. Неделя любви. Я была на седьмом небе. Он любил меня так часто, что на моем теле не осталось живого места. В субботу, в последний день перед свадьбой, мы решили бросить все и всех. И уехали в горы. Гуляли, целовались. Загорали на нагретых солнцем камнях. Обедали в горном ресторанчике «Майндельай». Ели форель «блау», пили «Шабли». До машины он нес меня на руках. Он был красив, как Дэвид Боуи. Сели в наш «Порше» и погнали по серпантину. И тут Гюнтер говорит...

Гюнтер: Я хочу тебе показать одно место. Особенное место.

Маша: Особенное?

Гюнтер: Да, особенное. Но не для всех. А для рода фон Небельдорфов.

Маша: Интересно. Расскажи.

Гюнтер: Имение фон Небельдорфов было под Нюрнбергом. В 1672 году пришла чума. В семье моего предка Карла погибли все, кроме него. Жена, мать и шестеро детей. Как человек набожный и впечатлительный, он увидел в этом Божью кару. Бросил все и со своим слугой отправился в монастырь Св. Марка, дабы постричься в монахи. Настоятелем там был его дядя. Они пошли пешком. И на ночлег остановились возле небольшого горного озера. Озеро кишело рыбой, а они были голодны. Сняли с себя одежду, сделали из нее нечто вроде бредня, закинули в озеро и вытащили ворох рыбы. И там была одна странная рыба — серебристая с очень длинными плавниками и хвостом. Тоже серебристыми. Карл съел эту рыбу и лег спать. И ему приснился сон. Будто из озера вышла женщина с мечом, рассекла ему живот, вынула из живота шесть таких же серебристых рыб и бросила в озеро. Потом она поднесла к глазам Карла меч, и он прочел на нем надпись: «Твой дом не будет пуст».

Маша: Ничего себе! И что дальше?

Гюнтер: Он проснулся и решил вернуться домой. А когда вернулся, то застал дома девушку с длинными и совершенно белыми волосами. Ее семья в Нюрнберге тоже погибла. И ей приснился старец, который указал ей посохом на восходящее солнце, то есть — на восток, и сказал: «Свяжи себя с Туманом». И она пошла на восток, ничего не понимая. И только когда дошла до владений Карла и услышала, что он Небельдорф, все поняла. Они поженились, и она родила ему шестерых детей. Все они были альбиносами. Как и я. Как и мой дед.

Маша: С ума сойти! Почему ты мне раньше не рассказал?

Гюнтер: Карл выстроил маленькую часовню на том месте, где он спал в ту ночь. И все фон Небельдорфы... в общем, у нашего рода есть один ритуал. Накануне свадьбы надо войти в часовню со своей избранницей, опуститься на колени. Жених должен сказать невесте: «Свяжи себя с Туманом», а невеста жениху : «Твой дом не будет пуст». Так делали все мужчины нашего рода. И все браки были счастливые. Было много детей. Много денег. Вот так.

Маша: Как интересно! Но почему ты молчал об этом?

Гюнтер: Ну... я думал... я боялся, что ты поднимешь меня на смех. С твоим ироническим отношением ко всему...

Маша: Дурак. Я верю во все, что приносит счастье.

Гюнтер: И ты войдешь со мной в часовню?

Маша: Конечно!

Маша-2: Минут двадцать мы колесили по горам, потом съехали в лощину, она пошла круто вниз, и я увидела озеро. Маленькое милое озеро. Вокруг сосны да ели, и ни души. Увидела и часовню. Она стояла почти у воды. Этот райский уголок стал приближаться, как вдруг... знаешь, бывают в жизни минуты, даже — секунды, когда на твоих глазах происходит такое, что ты совершенно не понимаешь, не можешь сравнить с чем-либо. От этого непонимания мозг твой превращается в вареный овощ, а тебе остается одно — открыть рот и замереть. Слева, огибая озеро, из хвойной зелени выплыл громадный серебристый фургон. Пока он проходил поворот, чтобы выехать нам навстречу, мы читали синие слова на его сверкающем боку:

Роза Абзатц и Фабиан Хакен
МРАМОРНЫЕ СВИНЬИ

Маша-2: Я почувствовала, как окаменел Гюнтер, я увидела, как его руки мгновенно побелели на руле. Фургон ехал нам навстречу, мы мчались ему в лоб, метрах в двадцати я выдавила из себя крик, никак не подействовавший на окаменевшего Гюнтера. В последнюю секунду фургон резко свернул вправо, мы врезались левой фарой в его заднее колесо, нас отбросило и закрутило на пустой дороге. Сам фургон ухнул вниз, к озеру, проломился сквозь молодой ельник, снес часовню, как карточный домик, въехал по брюхо в озеро и остановился. Из кабины выпрыгнул шофер, ополоснул лицо водой и неторопливо подошел к нам. Он говорил спокойно, но подчеркнуто сухо.

Шофер: Вам надоело жить, мой господин?

Маша-2: Гюнтер не отвечал.

Шофер: Что с ним? Он пьян?

Маша: Нет... он не пьян. Простите нас, пожалуйста.

Шофер: Надо вызывать полицию. Я видел дорожный телефон километрах в трех отсюда.

Маша: Я съезжу и вызову. Мы все вам компенсируем.

Шофер: Благодарите Бога, что я свернул. А то бы осталась лепешка от вашего порша. И от вас.

Маша-2: Он пошел к фургону. Пока я помогала Гюнтеру выйти из машины, шофер открыл задние двери фургона, а там на крюках висели туши свиней мраморной породы. Как зачарованные, мы подошли к фургону.

Шофер: Мне тоже повезло. Если б не эта часовня — лежать бы машине на дне озера.

Гюнтер: Жжжжаль...

Шофер: Что жаль?

Гюнтер: Сссвиней...

Шофер (со смехом): Свиней? Чего их жалеть! Чем больше убиваешь, тем больше их становится.

Вспыхивает яркий свет. На сцене две пары новобрачных: Гюнтер с Машей и Фабиан фон Небельдорф с Розой Гальпериной. Их окружают все действующие лица пьесы, включая существ. Тихо звучит свадебный марш Мендельсона.

Маша: Все рухнуло, как снежная лавина.

Марк: Двойственность межличностных инверсий, приводящая к ассиметричному выравниванию гиперэмоциональных установок за счет механизма психо-соматического отождествления.

Маша-2: Правильно, что ты не состоялся в Германии как психиатр.

Гюнтер: Гггосподин Рррошаль! Я пппокупаю Тттору! Я пппокупаю ссемисвечник! Я пппокупаю кккниги Шшшнеерсона! Я ппокупаю все! Все! Все!

Элисказес: Русскую водку не надо охлаждать слишком сильно.

Шофер: Реакция. Вот что спасает человека.

Повар: Меньше красного перца, но больше белого.

Герд: Ваш любимый ремень, господин фон Небельдорф, на третьей полке слева.

Гальперина: Мраморные свиньи! Оптовые поставки! В самые сжатые сроки! Гарантия сто процентов!

Фабиан фон Небельдорф: Ради наших детей! Ради наших детей!

Существа: Свяжи себя с Туманом!

Все: Твой дом не будет пуст!

(с)
взято у ВЛДМP СРКН

задумчиво...

реанимировать проект что ли?

Эй кто там... чувствами разбрасывается, предположительно с московского региона :-)).
Я же не могу ответить взаимностью. :-)))потому что не знаю к кому.

В настоящее время ходит огромное количество слухов о НАФАРАСе. Цель данного постинга ни в коей мере не претендует на то, чтобы понять то, что понять невозможно, и может быть принято не разумом, а только сердцем, и является попыткой простой систематизации того, что известно о НАФАРАСе сейчас. Великая слава НАФАРАСа уже гремит по сети, и скоро, очень скоро, великое Нафарасье Слово будет торжествовать в реальной жизни, на зависть всем недоброжелателям. Для того, чтобы не было путаницы, мы сделали краткий исторический экскурс- ибо ясно давно- НАФАРАС вечен, вездесущ и всемогущ. НАФАРАС – это ты и я, это все мы, это ноосфера и биосфера, это непознаный Логос и Нирвана, малое и великое, Свет и Тьма .
О НАФАРАСе ходят множество легенд. Еще сам Будда сказал, что в следующем воплощении он придет, как НАФАРАС и сожмет великое Дао вселенной до величины обыкновенного Анимуса. Анима Нафараса также подвергалась изменениям. Известно, что сам Зердушт предсказывал как НАФАРАС явится из огня да уйдет в полымя онтологического мортидо... эти предсказания похоже не сбылись, а безусловным воплощением НАФАРАСа стал Бог РА . Все пирамиды были построены и посвящены НАФАРАСу, его имя было начертано золотом и выбито в камне пирамид, как показывают последние исследования египтологов. Безусловно, это полнейшая ложь, что НАФАРАС воплотился в некоем жиде Моисее, а позже в самозванце Христе, в которого некоторые ограниченные адепты верят до сих пор.... Но факт, что одним из земных воплощений НАФАРАСа был пророк Мухаммед- ибо это он сказал, Нет НАФАРАСа кроме НАФАРАСа, и Мухаммед пророк его (насчет себя как пророка он явно нагнал, ибо эмблемой НАФАРАСа стала змея, что пожирает свой хвост)- но что может быть онтологичнее и догматичнее- один единый НАФАРАС или какой то НАФАРАС –отец, НАФАРАС-сын и НАФАРАС –святой дух. В так называемом Исламе Вы не найдете ни единого изображения НАФАРАСа и это абсолютно верно- как можно дать изображение тому, что необьятно и не может быть познано?
В средние века НАФАРАС также несколько раз являл свой лик человечеству, но глупое человечество оказалось к этому совершенно не готово, например ходит легенда что Чингис-Хан был воплощением НАФ-АРАСа, но эти слухи нуждаются в детальной проверке. Лишь северные народы веровали правильно, лишь перепутав имена – они веровали в Тора и Одина, а на деле ими был один НАФАРАС. НАФАРАСу угодны белокурые голубоглазые бестии, что обязаны править остальными- сие откровение посещало многих благородных блондинов. Дух, исполненный благостной ярости, голубой кристалл льда вместо сердца, слово Вечность, выложенное огнем в нордических умах- что еще может быть более угодно НАФАРАСу? Что же касается остальных цунарефов, что не светлокожи и не голубоглазы, то их НАФАРАС просит не беспокоится- им власть в этом мире никак не грозит..... Однако, мы отвлеклись... прошлый век был особенно богат на явления НАФАРАСа людям. В начале века НАФАРАС был воплощением этог, не поворачивается сказать язык, человека:

В настоящее время мы работаем над статьей, в котором будет рассказано о Новом Боге Нафарас.
Ждите новостей.
А это один из его ликов..

Навеки непригодные к жизни,
Нестройные колонны нерождённых на свет
Слипаются в густом афоризме:
«Со времени Иисуса невиновных нет!»
О, безликий товарищ,
Мне нравится твой стимул ловить,
Стимул ломать, стимул топить,

Твой стимул карать
Твой стимул убить

Свободу опоздавшим на праздник!
Подарки раздарили со среды на четверг,
Ещё один вселенский отказник
Из «влево» или «вправо» выбирает
«вверх»!

О, безликий товарищ,
Я чувствую твой стимул душить,
Стимул марать, стимул крушить,
Твой стимул карать
Боевой стимул!
Боевой стимул!
Боевой стимул!


Невинный апельсин сновидений
Затронул окровавленной рукой мясника рассвет
Безликий рассвет, ха, безликий товарищ!
Безликий рассвет
Я верую твой стимул марать,
Стимул ловить, стимул карать
Твой стимул убить
Боевой стимул
Боевой стимул!
Боевой стимул!

"Cвиньям нужен Лидер.."