Пока суть да дело – а не рассказать ли нам про осеннее посещение Нижнего Новгорода? И начать, к примеру, с музея Горького – домика Каширина, описанного в «Детстве».

Самым ярким впечатлением от книги для меня до сих пор остается трагическая сцена избиения маленького Алеши дедом. Да-да, это, конечно, была воспитательная порка – но разницу как-то почувствовать не получается. Судя по всему, впечатлился этой сценой не только я, потому что розги в музее стоят на видном месте. А учитывая, что здесь регулярно проводятся экскурсии для школьников, экспонат приобретает невиданный педагогический эффект.

Но это мы, впрочем, сильно забежали вперед – в ворота, в дом, проскочили мимо кассы и уже пялимся по сторонам. Нет, давайте-ка по порядку. От забора.

Он, кстати, не знаю, как сейчас, а осенью покосился.

Увидишь такое – и не догадаешься, что еще буквально пять метров – и долгожданный музей. Найти-то его не так просто – пришлось даже идти по навигатору. Потому что, с одной стороны, вполне себе в центре, а с другой – в таким хитром проулочке, такой маленький, что поди угадай. Спасибо, музей догадался повесить крупную вывеску, хотя могли бы и на окрестных улицах указатели прибить.

В общем, дошли до ворот. Но – стоп. Они закрыты. Хорошие такие деревянные глухие ворота, так и видится конец XIX века, какой-нибудь бродяга, которого изнутри облаивает «осторожно, злая собака»… Или нет – пусть веселее, скрипит по улице телега с дровами, идут мещане, крестьяне в поддевках загребают лаптями на богомолье (этого добра и до сих пор по окрестным улицам хватает – не крестьян, а церквей с паломниками) – как от всего такого не отгородиться надежным крепким забором? Вот и мы стоим перед ним, стучимся, скребемся…

В конце концов, нас пускают, колоритный старик, как будто бы сам Каширин, дедушка Горького, туристам не рад. Все потому, что они неорганизованные.

Эту печать отчуждения мы будем чувствовать на себе до конца. По музею как раз бродит экскурсия, и перед нами закрывают все двери – чтобы не подслушали экскурсовода да не помешали организованной группе. Ну и ладно, мы негордые, зато пока сфотографируем так, так и еще так, а потом сбоку и с хитрым вывертом.

Сам-то домик крохотный – три комнатки да жилой подвал, входная дверь узкая, миниатюрные, только что не игрушечные сени – можно, кажется, сохранить в фотоаппарате каждый сантиметр. Но это и прибавляет, как ни странно, правдоподобия. Видишь, что все здесь не новодел, как есенинское Константиново, а самое живое, настоящее, каким и было сто лет назад. Музей не сильно и заметен – тут надо отдать экспозиции должное. Конечно, рука смотрителя не удержалась, перегородила условной веревочкой все комнаты и даже сарай во дворе, мол, смотри, да внутрь не лезь, но это, пожалуй, одна из немногих условностей, разрушающих впечатление.

Все же внутри дома создает атмосферу. Входишь, пригибая голову, и первым делом утыкаешься взглядом в полати. Они устроены под и без того низким потолком, места там чуть, хотя, наверное, мягко и тепло, главное не пытаться резко встать со сна.

В спальне – крохотная кровать, поди поверь, что можно было на ней уместиться. Хотя, вспоминая московский дом писателя (который по совместительству лучший в мире памятник архитектуры модерна) с такой же аскетичной миниатюрной кроватью, понимаешь, что как-то умещались. Хотя здесь, в Нижнем, все как-то уютнее – вот и подушечки лежат горкой, не то что в памятнике архитектуры в Москве. Там уже подушечки не положишь, придет живущий через дорогу «красный граф» Алексей Толстой, увидит – засмеет. А пока можно – наверняка – и на кровати попрыгать.

Хотя, на самом деле, это комната бабушки. Сам-то Алеша с мамой в подвале – туда не попасть, музей снова перегородил проход, но через стекло все видно.

Внизу даже просторно, благо не такой уж это и подвал – дом разноуровневый, так что с нижнего этажа тоже попадали на улицу, никуда не поднимаясь по лестнице.

Но мы как-то поторопились вниз – а ведь еще сколько всего наверху. Двери в комнаты пока закрыты – там экскурсия, а мы прилежно фотографируем изразцы на печке. Вот стоит рыцарь со щитом, вот скачет на коне Смерть – «Эта штука будет посильнее «Фауста» Гете», как много позже вовсе не на радость уже совсем большому Горькому скажет про его «Девушку и Смерть» лучший друг всех писателей.

Такие изразцы – мечта любого ребенка, сколько можно напридумывать историй, глядя на них, да и обои в ромбик, по почти таким я до сих пор по детской привычке играю в тетрис…

Напоследок еще побродить по маленьким комнатам – и пора выходить. Завернуть на улице за угол – а там, во «внутреннем дворике», который наверняка – бывший огород – стоит облупившийся, с отбитым носом памятник Алеше Пешкову. Мгновенно рождается шутка «Маленький Алеша мечтает о поездке на Капри» – а на что же еще похожа эта поза?

Горькому, кстати, вообще не везет на памятники – видимо, слишком часто и слишком много его лепили в Союзе. Например, помню, в Москве, в ИМЛИ (институт мировой литературы, где тоже есть музей Горького), где у нас были аспирантские семинары по философии, в актовом зале стоял бюст, и мы все гадали, чей же он: посмотришь справа – Горький, слева – Ленин, а прямо – и вовсе какой-то их общий родственник…  

А домик Каширина между тем снова закрывается на запоры. Нам пора – еще походить по центру, до вечерней «Ласточки» предусмотрительно оставлено время. И почему ее не назвали «Буревестником»?