Крысы, огромные серые мокрые крысы, хлынули однажды безо всякого предупреждения, из одного из тёмных боковых туннелей. Он уходил вглубь незаметным ответвлением от главного северного туннеля, и спускался на большие глубины, чтобы затеряться в сложном переплетении сотен коридоров, в лабиринтах, полных ужаса, ледяного холода и отвратительного смрада. Этот туннель уходил в царство крыс, место, куда не решился бы ступить самый отчаянный авантюрист, и даже заблудившийся и не разбирающийся в подземных картах и дорогах скиталец, остановясь на его пороге, животным чутьём определил бы ту чёрную и жуткую опасность, которая исходила из него, и шарахнулся бы от зияющего провала входа, как от ворот зачумлённого города.
Никто не тревожил крыс. Никто не спускался в их владения. Никто не осмеливался нарушить их границ.
И тогда они пришли сами.
Много народу погибло в тот день, когда живым потоком гигантские крысы, такие большие, каких никогда не видели ни на станции, ни в туннелях, затопили и смыли и выставленные кордоны, и станцию, погребая под собой и защитников, и население, заглушая стальной массой своих тел их предсмертные вопли, полные боли и отвращения. Пожирая всё на своём пути, и мёртвых, и живых людей, и своих убитых собратьев, слепо, неумолимо, движимые непостижимой человеческому разуму силой, крысы рвались вперёд, всё дальше и дальше.
В живых остались всего несколько человек, не женщины, не старики и не дети — никто из тех, кого обычно спасают в первую очередь, а пять здоровых мужчин, сумевших опередить смертоносный поток. И только потому обогнавших его, что стояли они с дрезиной на дозоре в южном туннеле, и заслышав крики со станции, один из них бегом бросился проверить, что случилось. Станция уже гибла, когда он увидел её в конце перегона. Уже на входе он понял по первым крысиным ручейкам, просочившимся на перрон, что случилось, и повернул было назад, зная, что ничем он уже не сможет помочь тем, кто держит оборону станции, как его дёрнули сзади за руку. Он обернулся, и женщина с искажённым от страха лицом, тянувшая его настойчиво за рукав, крикнула ему, пытаясь пересилить многоголосый хор отчаяния:
— Себя не жалко! Пусть он — живёт! Спаси его, солдат! Пожалей!
И тут он увидел, что тянет она ему в своей руке — детскую ручонку, маленькую пухлую ладонь, и схватил эту ладонь, не думая, что спасает чью-то жизнь, а потому, что назвали его солдатом, и попросили — пожалеть. И, таща за собой ребёнка, а потом и вовсе схватив его подмышку, рванул наперегонки с первыми крысами, наперегонки со смертью — вперёд, по туннелю, туда, где ждала дрезина с его товарищами по дозору, и уже издалека, метров за пятьдесят, крича им, чтобы заводили. Дрезина была у них моторизованная, одна на десять ближайших станций такая, и только поэтому смогли они обогнать крыс. Они всё мчались вперёд, и на скорости пролетели заброшенную Дмитровскую, на которой ютились несколько отшельников, еле успев крикнуть им «Бегите! Крысы!», понимая, что те уже не успеют спастись. И подъезжая к кордонам Савёловской, с которой у них, слава Богу, было в тот момент мирное соглашение, они уже заранее сбавляли темп, чтобы при такой скорости их не расстреляли на подступах, приняв за налётчиков, и изо всех сил кричали дозорным: «Крысы! Крысы идут!» и готовы были продолжать бежать, через Савёловскую, и дальше, дальше по линии, умоляя пропустить дозорных — вперёд, пока есть куда бежать, пока серая лава не затопит всё метро.
Но к их счастью, оказалось на Савёловской нечто, что спасло и их, и всю Савёловскую, а может, и всю Серпуховско-Тимирязевскую линию: они ещё только подъезжали, взмыленные, крича дозорным о смерти, которую им удалось пока опередить, но которая летела за ними по пятам, а те уже спешили, расчехляли какой-то внушительный агрегат на своём посту. Это был огнемёт, собранный, наверное, местными умельцами из найденных частей, кустарный, но невероятно мощный. И как только показались передовые крысиные отряды, и всё нарастая, зазвучал из мрака шорох и скрежет тысяч крысиных лап, дозорные привели огнемёт в действие, и не отключали уже, пока не кончилось горючее. Ревущее оранжевое пламя заполнило туннель на десятки метров вперёд, и жгло, жгло крыс не переставая, десять, пятнадцать, двадцать минут, и туннель наполнился вонью, мерзкой вонью палёного мяса и шерсти, и диким крысиным визгом… А за спиной дозорных с Савёловской, ставших героями и прославившимися на всю линию, замерла остывающая дрезина, готовая к новому прыжку, а на ней — пятеро мужчин, спасшихся со станции Тимирязевская, и ещё один спасённый ими ребёнок. Мальчик. Артём.
Крысы отступили. Их безмозглая воля была сломлена одним из последних изобретений человеческого военного гения. Человек всегда умел убивать лучше, чем любое другое живое существо.
_______________________________________
(с)Метро 2033
