Рей Брэдбери "Каникулы"
День был соткан из тишины, но она вовсе не была немой, ее создавали пчелы и цветы, суша и океан, все, что двигалось, порхало, трепетало... Волны холмов и волны океана, два рода движения, были разделены железной дорогой, по которой много лет не ходили поезда. Неожиданно рельсы задрожали, и наконец из-за поворота показалась небольшая дрезина. На этой маленькой четырехколесной дрезине сидели мужчина, его жена и семилетний сынишка. Дрезина проходила один пустынный участок за другим, ветер бил в глаза и развевал волосы, но все трое не оборачивались и смотрели только вперед, смотрели нетерпеливо, иногда печально и все время настороженно - что дальше? На ровной прямой мотор вдруг смолк. Бензин кончился.
Мужчина, вздохнув, достал запасную канистру и начал переливать горючее в бак.
- Море красивое, правда? - спросила женщина.
- Мне нравится, - сказал мальчик.
- Может быть, заодно сделаем привал и поедим?
- Давайте. Рельсы сильно изъедены ржавчиной. Впереди путь разрушен. Придется ждать, пока я исправлю.
- Давайте есть!
Мать и сын уже сидели перед расстеленной скатертью, когда мужчина спустился к ним.
- Мы одни, папа? - спросил мальчик.
- Да.
- И больше никого, нигде?
- Больше никого.
- А прежде на свете были люди?
- Зачем ты все время спрашиваешь? Это было не так уж давно. Ты и сам помнишь.
- Плохо помню. - Мальчик просеял между пальцами горсть песка. - Людей было столько, сколько песка тут на пляже? А что с ними случилось?
- Не знаю, - ответил мужчина, и это была правда.
В одно прекрасное утро они проснулись, и мир был пуст.
А дело было так. Как-то вечером он сидел с женой на террасе, когда принесли вечернюю газету, и, даже не развертывая ее, он сказал:
- А замечательно было бы... проснуться завтра и во всем мире ни души, начинай все сначала!
Он сидел и курил, в руке сложенная газета, голова откинута на спинку кресла.
- Если бы можно было сейчас нажать такую кнопку, ты бы нажал? - спросила жена.
- Наверное, да, - ответил он. - Только без насилия. Просто все исчезнет с лица земли. Оставить надо только землю и море и все, что растет, - цветы, траву, плодовые деревья. И животные пусть остаются. Все оставить, кроме человека, который охотится, когда не голоден, ест, когда сыт, жесток, хотя его никто не задевает.
- Но мы-то должны остаться. - Она тихо улыбнулась.
- Хорошо было бы. - Он задумался. - Впереди - сколько угодно времени. Самые длинные каникулы в истории. Только ты, я и Джим. Взять корзину с сэндвичами, три бутылки шипучки, дальше, как понадобится, пополнять запасы в безлюдных городах, и впереди нескончаемое лето...
Долго они сидели молча на террасе. Наконец она спросила:
- А нам не будет одиноко?
Они проснулись и услышали мягкие звуки земли, которая теперь была просто-напросто лугом, города тонули в море травы-муравы, ноготков, маргариток, вьюнков. Сперва они приняли это удивительно спокойно.
Муж встал с кровати, выглянул в окно и спокойно, словно речь шла о погоде, заметил:
- Все исчезли.
Он понял это по звукам, которых город больше не издавал. Они завтракали не торопясь, потому что мальчик еще спал, потом муж выпрямился и сказал:
- Теперь мне надо придумать, что делать.
- Что делать? Как... разве ты не пойдешь на работу?
- Ты все еще не веришь, да? - Он засмеялся. - Не веришь, что я не буду каждый день выскакивать из дома в десять минут девятого, что Джиму больше никогда не надо ходить в школу? Все занятия кончились! Больше никаких карандашей, никаких книг и кислых взглядов босса. Пошли!
И он повел ее по пустым и безмолвным улицам города.
- Они не умерли, - сказал он. - Просто... ушли.
- А другие города?
Он зашел в телефонную будку, набрал номер Чикаго, потом Нью-Йорка, потом Сан-Франциско.
Молчание. Молчание. Молчание.
- Все, - сказал он, вешая трубку.
- Я чувствую себя виноватой, - сказала она. - Их нет, а мы остались. И... я радуюсь. Почему? Ведь я должна горевать.
- Должна? Никакой трагедии нет. Они исчезли... И теперь мы никому и ничем не обязаны. У нас одна обязанность - быть счастливыми.
Он взял с маленькой дрезины кувалду и пока полчаса один исправлял ржавые рельсы, женщина и мальчик побежали вдоль берега. Они вернулись с горстью влажных ракушек и чудесными розовыми камешками, сели, и мать стала учить сына, и он писал карандашом в блокноте домашнее задание, а в полдень к ним спустился с насыпи отец, и они пили апельсиновую шипучку, глядя, как в бутылках, теснясь, рвутся вверх пузырьки. Стояла тишина.
- Через месяц, в мае, доберемся до города Сакраменто, оттуда двинемся в Сиэтл. Пробудем там до первого июля, июль - хороший месяц в Вашингтоне, потом, как станет холоднее, обратно. Здесь поохотимся, там порыбачим...
Мальчику стало скучно. Он подошел к самой воде и стал бросать палки в море, потом сам же бегал за ними, изображая ученую собаку. Отец продолжал:
- Когда-нибудь, честное слово, пойдем на лодке вниз по Миссисипи, я об этом давно мечтал. На всю жизнь хватит, не маршрут - находка...
Он смолк. Он хотел уже захлопнуть атлас неловкими руками, но что-то светлое мелькнуло в воздухе и упало на бумагу. Скатилось на песок, и получился мокрый комочек. Жена глянула на влажное пятнышко и сразу перевела взгляд на его лицо. Серьезные глаза его подозрительно блестели. И по одной щеке тянулась влажная дорожка. Она ахнула. Взяла его руку и крепко сжала. Он стиснул ее руку и, закрыв глаза, через силу заговорил:
- Хорошо, правда, если бы мы вечером легли спать, а ночью все каким-то образом вернулось на свои места. Все нелепости, шум, гам, ненависть, все ужасы, все кошмары, злые люди и бестолковые дети, суета, все надежды, чаяния и любовь. Правда было бы хорошо?
Она подумала, потом кивнула. И тут оба вздрогнули. Потому что между ними, держа в руке бутылку из-под шипучки, стоял их сын.
Лицо мальчика было бледно. Свободной рукой он коснулся щеки отца, там, где оставила след слезинка.
- Ты... - сказал он и вздохнул. - Ты... папа, тебе тоже не с кем играть.
Жена хотела что-то сказать. Муж хотел взять руку мальчика. Мальчик отскочил назад.
- Дураки! Дураки! Глупые дураки! Болваны вы, болваны!
Сорвался с места, сбежал к морю и, стоя у воды, залился слезами. Мать хотела пойти за ним, но отец ее удержал.
- Не надо. Оставь его.
И тут оба оцепенели. Потому что мальчик на берегу, не переставая плакать, что-то написал на клочке бумаги, сунул клочок в бутылку, закупорил ее железным колпачком, размахнулся - и бутылка, описав крутую блестящую дугу, упала в море.
"Что, - думала мать, - он написал на бумажке? Что там, в бутылке?"
Бутылка плыла по волнам. Мальчик перестал плакать. Потом он отошел от воды и остановился около родителей, глядя на них, словно он примирился со временем, стихиями и этими людьми. Они смотрели на него, смотрели дальше, на залив и затерявшуюся в волнах светлую искорку - бутылку, в которой лежал клочок бумаги с каракулями.
"Он написал наше желание? - думала женщина. - Написал то, о чем мы сейчас говорили, нашу мечту?"
