Я говорю.
Ты обманываешь себя.
Каждый день.
Каждую ночь.
Каждый раз.
У тебя надежда - остановиться.
Тебе достаточно, лишь решиться.
Ты намываешься, душишься, причесываешься, одеваешься, нанюхиваешься, или закидываешься и идешь, такой весь модный и томный на очередную party. Воспаленные ноздри хватают кислород. Твой кислород – это воздух, загаженный бензином, табачным дымом, запахом духов, спиртного и пота. Ты уже сам пахнешь этим букетом и по этому запаху узнаешь других, таких же как ты. Все повторяется изо дня в день, из ночи в ночь, из клуба в клуб. Все по одному сценарию. По твоему сценарию. Ты понимаешь, что это невыносимо скучно, но менять ничего не хочешь. А что еще, блядь, делать?
Ты ее замечаешь сразу. Отмечаешь. Оцениваешь. Приближаешься. Она стоит у барной стойки и заговаривает с тобой первая. Возможно, ты специально встал так, чтобы она заметила тебя (по сценарию) и заговорила. У нее километровые ноги, потрясающая задница и соски-пуговки – аксессуар ее блузки. Тебе интересно с ней общаться, что бывает крайне редко. Просто, она работает в сфере рекламы и это ваш общий интерес. Ты угощаешь ее своим любимым коктейлем (шампанское + коньяк), органично отмечаешь ее бесподобные губы. Видишь, что небезразличен, хотя и дышишь ей в грудь. В постели все одного роста. Интересно, ей об этом известно?
Успокойся! – говоришь себе, – не лезь к ней в трусы! Предложи завтра сходить в театр, посидеть в ресторане. Посмотри на нее при дневном свете. Рассмотри. Запомни как ее зовут. Закрути с ней роман, страстный и длинный. Свяжи с ней свою жизнь. В конце концов, роди и воспитай ребенка. Остановись, распиздяй! Твоя интуиция подсказывает, что с ней ЭТО возможно. Нуууу?
Нет, блядь, – через час общения ты деликатно пытаешься выведать ее «определенное» отношение к девушкам. А через два, когда она недвусмысленно говорит о своей бисексуальности, представляешь ее с подружкой у себя в кровати с открытыми ртами перед своим членом. Рельефно.
Голову приятно долбит house. Дыц-дыц-дыц-дыц! Строчка известной песни 70-х «Барабан был плох – барабанщик Бог!» в наше время звучит так - «Звук был плох, но диджей Бог!»
Уходя в туалет, говоришь, что вернешься (целуешь в губки) и сбегаешь от нее. В другой клуб. Какой по счету? К новым «любовям». Каким по счету?
Нет, ну молодец! Взял и отказался от многообещающей ночки.
Ах, у тебя сейчас, так называемый, Опасный Период. Опасный для НИХ. Угу, знаем. В этот период тебе все как бы похуй. Ты «не ищешь» знакомств. Ты как бы сыт. Тебе как бы лень – выпендриваться, шутить, привлекать к себе внимание. Существуешь инертно. Они сами крутятся вокруг стаями и хотят тебя. И подставляют попки. Глянь! Потому что твой похуизм их раздражает. Возбуждает. Так же лениво ты им отдаешься.
Ты останавливаешь свой выбор на одной, или двух (да пофигу, собственно, сколько), везешь домой и молчишь всю дорогу (в образе), хотя говорить очень хочется, потому что перед выездом – смахнул носом со стола администратора клуба еще одну белую дорожку. Какую по счету? А девочки трещат не переставая. Звонко, как колокольчики. По мозгам. По мозгам. И цитируют всякую херню, типа Коэльо. Читал? И балдеют от Лагутенко, что терпимо. Слышал последнюю? И говорят – «Ну почему ты такой грустный?», и называют медвежонком. А? Ну, скажи! Ты понимаешь, что сейчас для твоей (одной) больной головы двух болтушек – много, хотя бы и таких привлекательных. Предлагаешь какой-нибудь из них (опять же, пофигу какой) свалить домой, ну или вернуться в клуб. Просишь водителя остановиться и спокойно так предлагаешь, мол, свали, а? Ну, без обид, только, да? Странно, она называет тебя ублюдком, затем, когда видит, что ее «лучшая» подружка не двигается с места – хлопает дверью такси. Опять открывает дверь, еще раз называет тебя ублюдком, еще раз, но только громче хлопает дверью и, наконец, исчезает. А ты смотришь ей вслед задумчиво и тебе не стыдно. Ее походка выдает истеричку. Попадись такой вот красотке под руку – нос разобьет…
– Ты какой-то странный! – говорит та, что осталась.
А ты смотришь на ее сиськи и думаешь, что они, совершенно не годятся для того чтоб зажать между ними член.
– Ты похожа на Уму Турман, и сиськи такие же. – грустно так, говоришь, как медвежонок гнусавя.
Не врешь. Она действительно на нее похожа. И нос у нее такой же. Удобный. Да. С живописными ноздрями.
Ума расплывается в улыбке и выпячивает грудь вперед, увеличивая ее тем самым, на несколько сантиметров. Смотри!
Она забывает о своей подружке до завтрашнего дня и всю дорогу щипает тебя за ухо. Ути пуси!
Перед подъездом она говорит то, что ты слышишь каждый вечер:
– Не знаю, зачем я с тобой поехала… Я вообще-то не такая.
– Ты вообще-то не такая, но во мне что-то есть, да? И именно поэтому ты со мной. Да? – говоришь ты, и еле сдерживаешь смех. – Давай, хватит уже пиздеть, заходи!
И она заходит, цокает каблучками по лестнице, ее попка трясется и ты ей, почему-то не кажешься грубым. И она все больше напоминает Турман. Да ты и сам, в общем-то, еще в машине перевоплотился в Траволту из того же фильма. Вам не хватает только станцевать вместе твист и получить приз.
Пока она идет в душ (чистюля) ты, на стеклянном журнальном столике, картой делишь маленькую горку белого порошка на две полосы. Две параллельные друг другу коротких полосы. Одну для нее, другую для себя и ждешь.
Внезапно, твое сердце колет игла. Несколько раз. Тык-тык-тык. Это звуки в ванной: шум воды, глухой перезвон пластиковых колпачков – напомнили тебе о НЕЙ! Ты вздрагиваешь, бежишь, но у двери останавливаешься. Там за дверью не ОНА! Осторожно приоткрыв дверь, заглядываешь. Не она! Другая. Не твоя.
Как, впрочем, не твоя и ТА, о которой подумал.
Да ну, к черту!!! Забудь.
Забываешь.
Наконец-то снимаешь куртку, туфли, носки и возвращаешься к столику.
– Это что это? – спрашивает Ума, глядя на полоски белого порошка, и сразу же понимает, и ее глазки горят. – Ой, я никогда… а как?
Она садится на коленки перед столиком, на безграничный плюшевый ковер.
Ее, после душа душистое тело, обмотано твоим плюшевым полотенцем.
Не дышать!
Вдыхать!
2.
Я чувствую, как мое тело обдает теплая волна. Я люблю этот момент. Теплая волна от самой макушки в ноги. Плавно. Уууууух! Я громко вдыхаю носом воздух и опрокидываю голову назад. Я счастлив. Я улыбаюсь. Я трогаю себя за лицо. Я облизываю свои немеющие губы и десны. И мне хочется залезть языком к ней в рот. Но я сижу и наблюдаю ее удовольствие. Я смотрю на ее воспаленные губы. На ее румяные щеки. Она хлюпает носом, замедлено хлопает ресницами и тоже облизывает губы. Ума Турман говорит – «Во бля!» на чистом, русском языке. Говорит и снимает с себя полотенце. Да так красиво снимает, что я прошу ее повторить это действо. Несколько раз. И она повторяет с удовольствием. На бис. Несколько раз. Старательно укутываясь, и красиво снимая. Несколько раз. Несколько раз.
Передо мной Ума Турман. Голая и красивая. Та самая. Знаменитая.
Я направляю пульт в сторону музыкального центра и нажимаю play.
«Girl, you’ll be the woman... soon». На столе, бледно-зелеными огоньками, горят две малюсенькие таблетки. Они тоже для нас. Они будут гореть внутри нас. Уму не волнует их содержимое, она верит мне, когда я говорю, что будет еще лучше. Она глотает пилюлю, запивая ее «Святым Источником». Аллилуйя наступит через пол часа.
Сейчас она танцует, а я рассматриваю ее туфельку. Туфелька пахнет новой кожей. Ума останавливается перед зеркальным шкафом и опять распаковывает себя из полотенца. Смотрит, любуется. Вновь закручивается, вновь распаковывается. Несколько раз.
Замечает в зеркале меня.
Закручивается.
Распаковывается.
Смотрит.
Облизывается.
Говорит:
– «Скажи, что я пиздатая?»
Я говорю ей, что она пиздатая и, немного подумав, выдаю следующий монолог:
– Странно. А ты не задумывалась о том, что когда говорят слова – пиздатая, пиздатое, пиздатый, пиздато – подразумевают нечто приятное, красивое и вообще из ряда вон. Заметь, антонимы этих слов – хуевая, хуевое, хуевый, хуево. Ничего не смущает? Нет, можно, конечно, объяснить это тем, что корни этих прилагательных пизда и хуй – половые органы, (кстати, это общий и единственный термин, который их объединяет, ну за исключением некоторых, выполняемых этими самыми органами, функций). Но в нашем с тобой, конкретном случае (и мы не будем отвлекаться) пизда – символ, который несет в себе положительную окраску, а хуй противоположную ей. Хорошо. Это вполне объяснимо если исходить из той точки зрения, что пизда – женское начало, красивое, нежное, приятное, желанное. Хуй – мужское, агрессивное, торчащее угрожающе, и по сему – менее эстетичное ну и соответственно отрицательное.
– Почему это менее эстетичное, – возражает Ума. – По-моему, так очень даже…
– Заткнись, – говорю я и продолжаю. – Проблема в том, что я не могу понять, почему тогда, когда выражая какую-либо эмоцию постфактум, то есть когда уже что-то произошло, или происходит на наших глазах, мы говорим – пиздец! или охуеть! В этом случае, как видишь, по-ня-тия меняются местами. А почему? Кто знает ответ на этот вопрос? А я тебе скажу кто знает. Филологи, елки палки. Фи-ло-ло-ги! Они знают, в чем прикол, но молчат. Занимаются всякой фигней: придумывают всевозможные, там, правила, исключают буквы из алфавита, вводят новые слова и т.п. Ну не сволочи!? А?
Турман молчит и смотрит на меня очень сосредоточенно. Она меня слушает и ее мозги активно работают. Теперь ее тоже заботит этот вопрос. Я вижу ее озабоченность проблемой, мне смешно. И я заканчиваю тему, когда-то заученной наизусть,(не помню для какого повода) фразой:
– На самом деле, смысл в том, моя дорогая, что не всякий локально селектированный индивидуум способен игнорировать тенденции потенциальных эмоций и паритетно аллоцировать амбивалентные кванты логистики, экстрагируемой с учетом антропоморфности эвристического генезиса. Гы гы гы…
– Пиздец! Тебя, кажется, накрыло! Охуеть! – говорит Ума, пуская по комнате солнечных зайчиков, своими остекленелыми глазами.
У меня в ноздре торчит забытая трубочка. (Такой соломинкой обычно комплектуют двухсотграммовые пакетики сока «Добрый», она удобней чем скрученная сто долларовая банкнота). Я смотрю на Турман, открыв рот. Меня охватывает ужас. Я замечаю на ее лобке какую-то штуку. Темная, чужеродная, выпуклая, живая. Меня не глючит. Я ясно ее вижу.
– Слышь, а чего это у тебя на пиписке?
Ума наклоняет голову и подает бедра вперед.
– Это паук. – говорит она, мило улыбаясь, и гладит указательным пальцем его мохнатое брюхо с узором в виде креста.
– Чего? Паук???
Точно паук. Теперь я вижу. Тарантул, или как там называют тех пауков, которые прыгают высоко, как лягушки? Он сидит на ее бритом лобке, растопырив лапы, и слава богу не двигается, но по моему дышит.
– Живой? – с тревогой спрашиваю я и на всякий случай сажусь так, чтоб было удобно, в случае чего, смыться. Дверь недалеко. Лишь бы не допрыгнул. Я утираю с виска капельку холодного пота. Я же видел в кино как эти твари кусают, изрыгая белоснежную, густую и липкую жидкость, после чего жертва покрывается смердящими язвами и бьется в параличе, а потом неотвратимо умирает в страшных муках. Я не хочу умирать.
– Вот дурак! Это интимная прическа! – смеется Ума, глядя на мои дикие глаза. – У меня друг в салоне красоты работает мастером по этим делам. Клиентов море. Между прочим, недешево. Ну а мне бесплатно делает. Экспериментирует.
Она подходит к столику, вдыхает последнюю оставшуюся дорожку на столике. Уже уверенно. Со знанием дела. А я все еще настороженно рассматриваю это чудо парикмахерского искусства.
Из кухни истерично свистит чайник! Я показываю Уме жестом, ну чтоб она разобралась с ним, выключила. Мои руки заняты другим – я крошу белые комочки ребром карты, измельчая их в порошок. Хруст на всю квартиру. И на улице слышно, наверное.
– И чего? Чаю? – кричит Турман из кухни.
– Ага, там на столе… пачка… Жасмин нарисован.
– Кто нарисован? Какая Жасмин?
– Жасмин! Цветок!
– Аааа… и куда его? Прямо в чайник?
– Блять, в чашку… пару листиков кипятком залей и тащи сюда!
– Влад? Мне охуенно! Бляяяяяяяяя… – кричит она после длительной паузы, не своим голосом!
На нее подействовало, наконец. Ее нарциссизм сейчас переключится на меня.
– Ой бля, я хочу к тебе! Не хочу больше здесь. – орет она.
– Беги сюда! – говорю я, шмыгая носом, после очередной дорожки. Меня охватывает эйфория! Я тоже хочу быть с ней.
– Я хочу лизаться! Я хочу лизаться! Я хочу лизаться! – кричит.
Я слышу, как в кухне разбивается чашка. Она набрасывается на меня, просовывает сквозь мои губы мокрый поролоновый язык, и пищит как кутенок. А еще матерится, как не знаю кто.
– Блять, сука, у тебя стоит? Я чувствую! Стоит? – кричит она, после каждого слова облизывая мои губы. – У тебя, блять, стоит, но я не могу оторваться от твоих губ. Блять! Я хочу лизаться! Он у тебя из штанов выпирает? Это кокс? Или я правда тебя хочу? У тебя стоит! Стоит!
3.
Я хочу! Я постоянно хочу! Мне мало! Мне недостаточно! Мне нужно больше!
Не дышать – вдыхать!
Достаточно только одного раза… только один раз испытать это… и все. Больше ничего не занимает. Все мысли остались за пределами реальности, вернее их нет вообще! Все на языке! Все что говорится, рождается сиюминутно, бессознательно! Мое тело – одна большая эрогенная зона! Только тронь и оно дернется, как от мощного разряда. Отзовется встречным страстным порывом! Аааааааааааа!!! «Мне хорошо! Мне хорошо! Мне хорошо! Мне охуеть как хорошо!» – я это повторяю безостановочно! Мне никогда не было так хорошо! Так хорошо! Мое дыхание – все! Грудь ширится вытесняя кислород, вмещая тебя! Легкие сейчас взорвутся! Я не говорю – я выдыхаю слова! Я вы-ды-ха-ю слова! И они сплетаются фантастическими узорами! Мои слова, мои фразы – совершенны своей законченностью, я вижу их, осязаю! Все что я говорю нужно записывать – ведь это гениально! Где ваши ручки и блокноты? Пишитеееее!!!
Я осязаю каждый звук из колонок музыкального центра. Каждая моя мышца двигается и от этого движения получает удовольствие. Я легкий, как праздничный воздушный шарик, надутый холодным гелием! И я не боюсь лопнуть, или улететь в небо! Да я вообще ничего не боюсь! Я все могу! Жить легко! Я себя люблю!!! Я люблю себя, тебя, всех! Весь этот замечательный мир! Людииииии! Все сюдааааа!!! Я хочу обнять всех одновременно! Моей любви хватит всем!
Ума ритмично прыгает верхом на мне, как пружинистый баскетбольный мяч и с таким же звуком, который трескается эхом по всей квартире. Я смотрю за ее движениями и все в ней видится совершенным, бесподобным, неподражаемым, несравненным. Как я этого раньше не заметил? Да это просто ангел, а не девушка. Голубые глазища – чистые и бездонные, оранжевое тело – упругое и ароматное, красивые руки – влажные и прозрачные, которые так нежно меня трогают! Какая, нахрен, Ума Турман – она в сто тысяч миллионов раз круче. У меня сводит от напряжения скулы, кажется, что вот-вот мои зубы взорвутся под давлением челюстей (ой, да плевать – вставлю протезы), но я повторяю беспрестанно, что красивее ее на свете нет, что у нее самые видные сиськи в мире, что ямочки на ее пояснице существуют исключительно для моих поцелуев, что я готов (завтра же!) разыскать и расцеловать акушерку, которая так красиво завязала ей пупок, что ее великолепного, милого лобкового паука нужно срочно сфотографировать, отпечатать миллионными тиражами и раздавать людям на счастье, как амулет, что, елки палки, она самый интересный человек которого я когда-либо встречал, да и вообще наша встреча – судьба (без всякого сомнения), и отныне мы будем неразлучны, и нарожаем дофига детей, и у нас будет свой большой дом в теплой стране, и вместе нас ждет бескрайнее счастье. Ааааааааааа…
Остановив ее галоп на мне, я беру ее за подбородок и глядя в глаза бархатным голосом говорю:
– «Мы проживем с тобой длинную, красивую жизнь и умрем с интервалом в день, потому что мне нужно будет тебя достойно похоронить».
– Ты пиз-да-тый! – говорит мисс Вселенная и крепко прижимает мою голову к груди.
– Нет! Пиздатая ты, а я о-ху-ен-ный! – отвечает ей мистер Галактика и кусает ее земляничный сосок.
Время потерялось! Его нет! Нет вообще такого понятия – ВРЕМЯ!
Нет на свете более красивых и счастливых людей, чем мы! Ааааааааааа…
… Зверски хочется пить! Чай из жасмина уже не спасает. Нужна вода! Много воды! Язык прилипает к нёбу. Болит улыбка. Я выпиваю полбутылки «Святого Источника». Священная вода течет по стенкам гортани, заполняет легкие, сердце и пустые, бескровные вены.
СТОП! СТОООООООООООП!!!
НЕЕЕЕЕЕТ!!!
Ума совершает самую грубейшую ошибку в своей жизни! Оросив свою внутреннюю флору, остатками священной воды, она подходит к окну и ОДЕРГИВАЕТ плотные, непробиваемые светом ШТОРЫ! Комнату заливает утренний свет! Все становится серым и скучным! Все видно и всё становится стыдным – я, она, музыка и даже светильники стыдятся своей ненужности. Они склонив головы в стол, глядят на свои тусклые оранжевые пятна! Искусственная энергия несостоятельна перед настоящей!
Я увидел рассвет! Я увидел рубиновое небо, оцарапанное самолетами! За окнами бурлит активная жизнь. И ничего не вернуть! Даже если задернуть шторы, я все равно буду знать, что за окном рассвет! Что ночь кончилась! Что я это я! Что она это она! Мысли заливают голову под завязку, как при потопе – стремительно, не оставляя пустых мест. Я становлюсь – я!
Блять, я специально повесил эти плотные, гобеленовые шторы, что бы не видеть как ночь переходит в день! Чтобы ночь длилась как можно дольше! Вечно! Я полуночник, ночной человек, для меня в рассвете нет романтики, но есть сожаление, тоска, отчаяние. Я понимаю, что все начинается заново. А если что-то начинается заново, то что-то уже закончилось. И это необратимо! Неотвратимо! Неминуемо! Неизбежно!
Душно! Прокурено! Пошло! Скучно! Стыдно!
4.
В какой-то момент замечаешь, что кокаин становится твоим лучшим другом. Он твой врач. Он тебя лечит, избавляя от боли и думок. Как только тебе плохо – он тут как тут. С полки прыг!
Я не сплю. Я хочу спать, но не могу. Я закрываю глаза в надежде забыться и окунуться в спасительный сон, снять напряжение, сбежать из реальности, утонуть, но тщетно. Наркотик не дает спать, и не даст уснуть еще долго – я это знаю. Галопом скачет сердце, отдаваясь эхом в горле и висках. Я в кровь обкусываю щеки и губы изнутри. Во рту металлический привкус.
Девица отключилась. В дурацкой позе, она лежит рядом, теперь совершенно ненужная и лишняя. Некрасиво спит, дрыхнет, выдыхая несвежий воздух полуоткрытым ртом. Я смотрю на нее и думаю – на кой хрен я притащил ее к себе? На кой хрен я тратил на нее время, тратил на нее свои эмоции и красивые слова? На кой хрен? Все теперь в ней кажется противным – глаза, губы, грудь, волосы. Все, что еще совсем недавно будоражило воображение и возбуждало, в несколько минут стало мерзким, гадким. Я шепотом говорю ей – «Исчезни!». Ее глаза под закрытыми веками беспорядочно дергаются. Она, что странно, спит как убитая.
Мобильник играет песню Мадонны «Like a virgin», и вибрируя, ползет к краю стола. Я успеваю схватить его на лету. Я знаю, кто это звонит – на дисплее прыгает красное сердце, над которым синими буквами горит имя Julya… Мое тело обдает теплая волна. От макушки до самых кончиков пальцев. Жжжжжааах… Я глубоко вздыхаю и нажимаю кнопку «ON».
- Привет. Не разбудила?
Ей 19 и она прекрасна. Ее губы пахнут малиной и они пухлые как мандариновые дольки. На ее попке две ярких родинки, по одной на каждой половинке. Это единственные родинки на ее чистом теле. Она гибкая, изящная и девушки, обычно, завистливо посматривают на ее грудь. Девушки завистливо, мужики - вожделенно и недвусмысленно, ну, так же как и я. Глаза – отдельная тема – это две большие пропасти, две большие бездны. Если она захочет, чтоб я провалился под землю, ей будет достаточно только взглянуть на меня определенным образом. Она это знает. Когда я называю ее по имени - мои губы сворачиваются в трубочку и тянутся с поцелуем. Ю-ЛЯ.
Она страшно любит шампанское, мандарины и спать на мне, уткнувшись носиком в шею. У нее какой-то там мифический друг Саша, который чемпион (кажется, Вселенной) по кик-боксингу. Часто уезжает на соревнования, а когда возвращается - сидит в ее доме сутками и молчит. Любит и молчит, и все прощает. Он порвет меня на части, если вернется случайно, чуть раньше обещанного. Она говорит, что с ним она как за каменной стеной. Кто б сомневался… А со мной, говорит она, ей просто хорошо. Просто хорошо и все… Она говорит, а я чувствую себя таким же Сашей, который будет терпеть все, только бы быть с ней. Она мой самый сильный наркотик.
- Привет Юль. - отвечаю я. - Нет, я не сплю.
Последний раз я видел ее месяц назад. Нас познакомила Настя, моя бывшая девушка, которая, правда, еще не знала, что она бывшая и так же не ожидала, что знакомство с ее подружкой обернется не в ее пользу. Но именно это и произошло – я страстно влюбился в Юлю уже через час общения, и мне очень сложно было скрывать симпатию, ну чтоб не обижать другую. На следующий день мы созвонились и встретились, но уже без Насти. Однако побыть вдвоем нам не удалось, к ней в гости напросилась давняя знакомая, в итоге, втроем мы устроили небольшой ужин.
Юля только что вернулась из Лондона на каникулы, и хотела как можно максимально отдохнуть от учебы, от чопорных англичан и от родителей. По ее словам, там было невыносимо скучно, а в России получалось, именно, оторваться по полной.
Мы провели тогда, просто, какую-то безумную ночь. Безумную. Выпили, наверное, декалитр игристого вина. Съели килограммов сто мандаринов. Гоняли на приличной скорости в ее Pajero со мной за рулем, по Москве, в нетрезвом состоянии, без прав и навыков вождения, но с правительственными номерами и пропуском на лобовом стекле «Везде!», что предавало этому приключению особенный кураж. Мы метали шары в боулинг-центре, и попадали в чужие кегли, сначала случайно, а потом намеренно. Мы заехали в какую-то захудалую дискотеку по пути домой, и больше часа выплясывали танцы роботов под заводные хиты Любэ или Дюны (не важно), вызывая полное недоумение завсегдатаев этой тусовки. И уже около четырех утра, стоя на Горбатом мосту, сладко целуясь, вдруг вспомнили, что дома нас ждет толстая подружка Оля, от которой мы, ближе к полуночи, сбежали на часок… «за шампанским». Вернулись и нашли ее в комнате, спящей на полу в окружении пустых бутылок.
А потом был секс. Длительный и фонтанный. До утра нон-стопом Jamiroquai. А в часов десять позвонил ее друг с вокзала, и мне пришлось свалить. И я свалил.
Через день, Саша в очередной раз уехал на бои, и Юля, пользуясь случаем, переехала ко мне и провела у меня четыре дня. Это были четыре дня безумной страсти и любви. Я взял короткий отпуск на работе, что бы ни на минуту не оставлять ее.
- Чё делаешь?
- Да ничего… проснулся часа два назад… валяюсь. А ты?
- А я… я уезжаю завтра в Лондон… и… очень хочу тебя увидеть. Влааад? Приедешь?
Юля, говорит как-то вкрадчиво, будто ждет, что я могу отказаться…
- Конечно, - отвечаю я и у меня начинает кружится голова. – я приеду. А Саша? Его что ли нет?
- Да ну его… В Омск свалил на соревнования… и вообще… и вообще я соскучилась по тебе. Давай ты прямо сейчас ко мне? А? Влад?
- Юличка. Дай мне 30 минут… Окей? Я мигом…
Я кладу трубку и понимаю, четко осознаю, что Любовь – наркотик! Любовь – кокаин! То же чувство! Так же быстро проходит, если не питать. Если не вдыхать! Любви всегда мало, как и порошка. Сколько бы ты не наслаждался объектом любви – все недостаточно. Сводит скулы и колотит сердце. Обостряются обоняние, слух, зрение. Хотя, скорее, они искажаются. Любовь острее кокса, и самое главное – утром ты просыпаешься с любимой женщиной. Будишь ее поцелуями, кормишь завтраком в постели и вдыхаешь ее ванильный запах. Ощущая бесконечную эйфорию…
Я бегу в душ, смываю с себя грязь прошлой ночи. Толкаю девчонку. Она просыпается и глядит на меня замерзшими глазами.
- Я ухожу, а ты можешь еще поваляться. В холодильнике найди завтрак. Пока… Увидимся… - говорю я и собираюсь выйти…
- А как я закрою дверь?
- Просто захлопни ее…
- А твой телефон? Ты мне дашь свой телефон?
- Дам, если ты пообещаешь мне, что не будешь звонить. – отвечаю я и записываю номер на… открытке Free Cards с изображением сердца и надписью «idi v jopu».
Через 20 минут я стою у двери Юлии, и меня всецело охватывает пафос любви.
Один день. Один вечер. Одна ночь.
Она открывает дверь и запрыгивает на меня, крепко обхватывая ногами и руками. Она скучала. Она говорит мне, что нереально скучала. Она говорит и целует меня. А я ничего не говорю. Я молчу и смотрю на нее. И люблю. И люблю.
А завтра утром она улетает в Лондон. На год. В аэропорту, она горячо дышит мне в лицо и просит, что бы я дождался ее возвращения.
И я жду…
